Лазурь

Весеннее небо бывает по необыкновению чище летнего. Свободнее, свежее, прохладнее от почти растаявших снегов. Как-то странно светлее. Его лазурь раскатывается от края до края по бесконечной линии горизонта. Такое небо хочется лицезреть как можно дольше, вдыхать полной грудью прохладный воздух. Чувствовать себя свободным. Гилберт свободным себя не чувствовал. От ночи до ночи он проводил в маленькой плохо оснащенной лаборатории при институте, смешивая реактивы, подготавливая оборудование и пытаясь хоть как-то заработать на жизнь. Он хотел пойти учиться на актера, но, по настоянию родителей, выучился на химика. «Все впереди! – думал парень, когда устраивался на подработку в институт. – Я заработаю денег и переучусь, в чем проблема-то». С каждым днем тлеющий уголек мечты в нем угасал, а лаборатория все прочнее укреплялась в его жизни. Дом, работа, пара часов на сон, потом снова бесконечное смешивание реактивов. Гилберт всерьез задумывался о том, «быть или не быть» вообще его мечте и ему самому. Казалось бы, простая подработка прикрепила его к институту на несколько лет. Он не один был таким дураком. Его коллега по работе и по несчастью, Артур, зачем-то приехавший в Берлин из Ливерпуля, тоже желал для себя лучшей судьбы. Он прекрасно играл на гитаре, иногда в перерывах между нудной работой разгоняя тоску. Он признавался, что его манит сцена, огни софитов и гул зала. Он делал все, чтобы исполнить свою мечту, но оказался здесь. Его мечта стекала резкими звуками с гитарных струн, поэтому англичанин старался не вспоминать о ней, чтобы не расстроить инструмент и не ранить и без того израненную душу. Какой-то частью сознания он понимал Гилберта и даже сочувствовал ему, но все чаще язвил, грубил и всячески подкалывал. Их разбитые мечты улетали в лазурное небо под глубокие звуки гитары и чуть хриплый голос. - Мне нужна нерастворимая соль. - Возьми берлинскую лазурь. Лазурь утрачивала для них свой смысл. И если раньше лазурь была для них цветом неба, цветом воды, чем-то приятным, то теперь она лишь название в химическом соединении. Всего лишь хлорид железа трех смешанный с желтой кровяной солью. Прусский синий, парижская лазурь, гамбургская синь – всего лишь разные названия одного вещества. Берлинская лазурь. Гилберту казалось, что, не родись он в Германии, берлинская лазурь навсегда была бы для него лишь реактивом. Раньше оба они были мечтателями. Сейчас они были всего лишь химиками. Они теряли для себя красоту мира. Он становился для них с каждым днем все темней и темней, словно его краски смывались дождем в землю. Они понимали, что в их руках изменить все, дать жизнь своим мечтам, но, казалось, на их плечах сидит такая усталость, что менять не хотелось абсолютно ничего. Цвета исчезали, и только оттенки синего и золотого, как закатное небо, все еще маячили перед глазами. - Неизведанное держит нас в своих сетях, проходя сквозь нас, бренность беспомощно пытается удержаться. Гилберт нетвердым шагом ходил по лаборатории, цитируя наизусть Целана под низкие звуки электрогитары, которую принес из дома Артур. Работу они закончили рано, а до ухода было еще время. - высчитай мой пульс, а также его, внутри себя, и мы поднимемся и станем напротив тебя, напротив меня, нечто облачает нас в кожу дня, в кожу ночи, для того чтобы мы могли играть со священным эпилептическим глубокомыслием.* Артур задумчиво перебирал струны, наблюдая за хождением Гилберта. Его вечно чуть хрипловатый голос под тихую мелодию казался сейчас почему-то гораздо красивее голосов певцов и актеров. Он был привычнее. Он чуть дрожал, когда Байльшмидт спотыкался, забыв слово, и набирал силу, когда слова приходили вновь. А пальцы необдуманно ласкали струны, как до этого перебирали колбы с веществами. - Выбрось свой страх в воздух. Скоро настанет твое время для того чтобы Скоро прорастет небо сквозь траву мечты твои упадут в Нигде. Остановившись у окна, Гилберт взглянул на чистое весеннее небо, синеву которого разбавляли белилами облака. Скоро лазурь его окрасится золотым, алым и пурпурным закатом, на который он так любил смотреть, когда был моложе. Артур, задумавшись, на мгновение перестал играть, но после его руки снова забегали по струнам. - Все еще пахнет гвоздика поет дрозд все еще ты способен любить дарить слова все еще ты здесь Будь тем что ты есть Отдай то что имеешь.** Гилберт задумчиво умолк. Почему ему вдруг вспомнилась именно Ауслендер, он не знал. Но, казалось, этот ранее такой простой стих перевернул что-то в нем, заставив по-старому взглянуть на мир. Он обернулся, посмотрев на Артура. Тот ответил ему усталым взглядом. - У нас еще осталась берлинская лазурь? – почему-то спросил Гилберт. - Вчера ты забрал последнее. - Так пойдем наберем ее у берлинского неба, пока солнце не село. Артур перестал играть. Тишина лаборатории была уже не такой давящей, как раньше. И Артур, и Гилберт понимали, что долго так не продолжится, и если мир для них потускнеет, то что-то изменить уже будет нельзя. Их души рвались на свободу, их мечты возрождались из только что образовавшегося пепла. - Нам надо что-то менять, - продолжил Байльшмидт, подходя к вешалке с одеждой и снимая белый халат. – Ни я, ни ты не вытянем тут долго. Может, пришло время? - Пришло, - ответил Артур, убирая электрогитару. – Набрать немного лазури, говоришь? До заката осталось совсем чуть-чуть, нужно спешить. Лазурь навсегда останется для них цветом неба. Цветом воды, цветом чего-то приятного. И в последнюю очередь, лазурь будет для них названием в химическом соединении.