Его король

Он не помнил, какие эмоции испытал, когда впервые увидел Эдмунда. Наверное, недовольство, смешанное с недоверием и удивлением. Тогда Каспиана куда больше заинтересовал тот высокомерный юноша, который назвался Питером – со скромной приставкой «Великолепный». И, пожалуй, девушка, Сьюзен, чьи глаза тогда смотрели мягко и игриво. С первых же минут у Каспиана с Питером возникло соперничество, и принц прекрасно понимал, что они нащупывают дно перед тем, как зайти в океан другого человека. Они примеривались и присматривались, и молодому тельмарину очень хотелось чувствовать себя старше и опытней Древнего Короля, который оказался тщеславным и гордым мальчишкой, а не умудренным жизнью рыцарем и Верховным Королем над всеми королями, каким его описывали легенды. Хотя противник из него был хоть куда. Его сестра же куда больше походила на королеву и леди благородных кровей, а Люси… Люси была той самой, Отважной. Ну и, как и было сказано в легендах, обладала добрым и сочувствующим сердцем. Эдмунда, второго из королей, Каспиан сначала и не приметил – больно тихим был этот – нет, не мальчик – молодой человек. Он казался куда рассудительней всех своих родственников, но почему-то больше молчал, словно остерегался демонстрировать себя. Видимо, когда-то он уже обжегся, – подумал тогда принц и постарался вспомнить, что ему рассказывал доктор Корнелиус об этом короле. Кажется, ничего особенного: нанес первый удар Белой Колдунье, стал Королем, ездил в другие страны в качестве, видимо, дипломата, доблестно сражался в битве против царевича Рабадаша в Орландии и, оправдывая свое звание Справедливого, не стал отрубать ему голову, хотя царевич вел себя не по-рыцарски. Вроде как все, но… Что-то тут, да было. Но о чем Эдмунд думал и в чем винил себя – и самому Аслану, возможно, не известно. Впервые Каспиан обратил пристальное внимание на Эдмунда только тогда, когда тот разрубил толщу льда, в которой существовала Белая Колдунья. Оба молодых человека – и король Питер, наученный, по идее, опытом, и сам принц Нарнии – поддались чарам Джадис и были готовы освободить ее. Мягкий треск льда. О, эта рука, протянутая для их спасения, этот пленяющий, гипнотический голос, эти обещания победы и улыбка, сулящая ласку: «Ну же… Тебе не победить без меня…» И меч, пронзающий Джадис. Меч и грохот обрушившейся ледяной стены. Меч и Эдмунд, смотрящий так странно. Как будто он знал, как опасны эти чары, и знал, что Колдунья может помочь, но – разрубил лед. Спас обоих и, пожалуй, всю Нарнию от роковой ошибки. Смотрит дико и, кажется, сам пытается осознать, что сделал. Тут же отгораживается, мол, сделал это только ради тебя, брат: «Знаю. Ты мог бы сам». Пытается оправдать поступок. Тельмаринский принц не видел, как Эдмунд сражался с оборотнем, пока он сам стоял перед Белой Колдуньей с протянутой окровавленной рукой и помутненным рассудком. Говорят, был великолепен. И так говорят о многих его сражениях: не жалеет ни сил, ни средств, действует умно и, при всем этом, бьется так браво, что завораживает. Заворожил он Каспиана и во время битвы у Асланова кургана. Он тогда стоял рядом с Верховным Королем, своим братом, встречая атаку тельмаринцев первым. Стоял, даже когда камни, заброшенные катапультами, били совсем рядом и комья земли летели в лицо. Каспиан волновался. За обоих королей, но, пожалуй, за Эдмунда больше – он был полон такой решимости, что принц понял: в этой битве он будет драться до последнего, пока не рухнет замертво. Но у Каспиана не было времени рассуждать – надо было дать команду обрушить проходы, а затем атаковать тельмаринцев с двух сторон с тыла. Эдмунд атаковал с фланга, стреляя из арбалета, а Питер в это время шел напролом. Потом всем пришлось отступить, но… Пути были отрезаны, вход в курган разрушен. Пришлось снова идти в атаку. Краем глаза принц иногда искал Питера, Сьюзен, Эдмунда, а то и, чем черт не шутит, обещанного Аслана с Люси. Два Древних Короля и Королева бились, словно целое войско – по крайней мере, так мимоходом подумалось самому тельмарину. Эдмунд бился с двумя или тремя сразу и, когда справился, Каспиан чувствовал его взгляд на себе. Отвлекся, рухнул в образовавшийся обвал коридоров. Генерал Глозель бросился в атаку, но остановился – и зря. Деревья. Мост через Беруну. Люси и – да-да, Каспиану не приснилось – Лев Аслан. Затем – речной бог. И победа? Аслан, и все перед ним падают на колени. Рядом стоит Эдмунд. Он поднимается вместе со всеми, но юный тельмаринский принц все еще стоит коленопреклоненным. Аслан говорит, что Каспиан готов, раз сомневается в себе. Готов? А значит, он – достоин стать королем? Эдмунд смотрит. Он доволен? Он принимает. Принимает Каспиана как короля. Не своего, не над собой, но нового. В его глазах – спокойная ласка и мудрость. Он принимает. Весь день, весь вечер после своей коронации королю Каспиану хочется найти Эдмунда, сказать ему, что думает. Признаться в собственном восхищении, в сотворении если не нового бога, то кумира. Однако молодого человека нигде не было, и принц уж было отчаялся, но, спустившись на одну из веранд, наконец-то нашел его. Он стоял, оперевшись о балкон и смотря куда-то вдаль. О чем-то думал. Новоиспеченный король подошел и встал рядом, так же направляя взгляд вдаль. Ничерта он, конечно, не видел, но активно создавал иллюзию. – Эдмунд, – начал Каспиан, тут же тысячу раз пожалев об этом. – О чем ты думаешь? – Нам скоро возвращаться, – ответил юноша, не отрывая взгляда от линии горизонта. В голосе, пожалуй, были лишь нотки легкой печали, но не более. Мудрость и понимание, смирение – да, пожалуй. – С чего ты решил? В прошлый раз вы тут прожили двадцать лет, и только потом вернулись, – тельмарину уже не нравился этот разговор, но начал он его сам и вопрос возник вполне логичный. – В этот раз все не так, – Эдмунд ответил глухо и наконец повернулся к собеседнику, смотря на него спокойно, словно уже смирился с тем, что скоро покинет это место. – Я думаю, мы что-то сделали не так. Не все из нас, но некоторые. Повернулся. Темные волосы, спокойные глаза глубокого карего цвета. Какая-то решимость во всем облике и тихая – тем страшней – отрешенность. Мальчишка? Ни в коем случае. – Эдмунд, я… – Каспиан запнулся сам и не стал продолжать, понимая, насколько он сейчас будет глупо смотреться со своими признаниями, клятвами и прочей ересью. Перед ним стоял не его сверстник, а король. Король, в которого он чертовски неудачно влюбился. – Что? Договаривай, коли начал, – это было сказано с неким укором. С таким, каким умел только Эдмунд. Вроде и сквозь землю провалиться не хочется, а вроде и стыдно. – Я… – молодой человек помедлил, но тут же нашел нужные слова. – Мне бы хотелось, чтобы ты вернулся. – Ну естественно. Мы тут тебе прилично помогли, – усмехнулся Пэвенси и снова обратил взгляд к горизонту. Чего он там искал? – Да-а… – неловко заулыбался новоиспеченный король и выдохнул. – Ты не понял. Я буду ждать тебя. Мне бы хотелось узнать тебя как можно ближе. Если ты не против, конечно… – и вроде как разговор зашел в тупик из-за неудачной формулировки, ведь теперь Эдмунду только и оставалось скривить губы и уйти, но Каспиан ждал, лелея в груди тихую и теплую надежду, что его, если не примут, то хоть поймут. И на него не обратилось презрительного взгляда, в его сторону не прозвучало ни обвинений, ни издевательств. Но Эдмунд повернулся. В глазах было очередное труднопонимаемое чувство: то ли попытка оценить масштабы катастрофы, то ли попытка понять, не сумасшедший ли Каспиан, то ли раздумья, что делать дальше. Наконец, он нашел, что сказать. – Узнать в каком плане, Каспиан? По-моему, ты и без того меня вполне удачно разглядывал до сих пор, – юноша усмехнулся. Заметил… И черт знает, что на это надо отвечать. Да, смотрел? Нет, не выдумывай? С какой эмоцией он это говорит, черт возьми?! – Слушай, мне просто хочется узнать о тебе гораздо больше, чем о Питере или Сьюзен, например, – сдался тельмарин, отмахиваясь и мотая головой. – Это неправильно, но мне хочется. Ты же понимаешь, что я не просто так хочу стать ближе к тебе? Эдмунд внезапно приблизил свое лицо к лицу молодого короля и негромко спросил, продолжая все так же, как и раньше, хитро улыбаться. – Насколько приблизиться? Каспиана бросило в дрожь, и он почувствовал, что контролировать собственное тело несколько проблемно: ноги казались безумно тяжелыми и ненадежными, а перед глазами постепенно начинало все плыть. Но Пэвенси отстранился и закатил глаза. – Не нервничай. Я понял. Могу даже подтвердить это, чтобы ты не мучался и не терялся в догадках, – и прежде, чем молодой человек успел хоть что-либо сообразить, Эдмунд подался вперед и нетребовательно, но уверенно поцеловал его. Казалось, сердце болезненно замерло, а легкие утеряли возможность поглощать воздух – казалось, что Каспиан сейчас то ли задохнется, то ли умрет от разрыва сердца. Ну или просто позорно грохнется в обморок, как какая-нибудь знатная девица на балу. Это, как ни странно, был первый поцелуй, и… нет, Каспиан не упал. Более того, через какое-то время он сориентировался и попытался притянуть к себе не менее неумелого, но более решительного Эдмунда за талию, но тот ускользнул и отстранился. И он опять легко и насмешливо улыбался: «Держись, мой король, держись. Может, когда мы вернемся, пройдет очередная тысяча лет и ты успеешь разлюбить меня». И он ушел. Сегодня. А назавтра он уходил насовсем. Предыдущим вечером он сделал молодому королю невыносимо больно: шутка ли, понимать, что действительно может пройти тысяча лет, а тебе на жизнь отпущено каких-то там шестьдесят от силы. Ну, десятилетием больше, десятилетием меньше – люди здесь все равно долго не живут, а короли… В порыве чувств Каспиана поцеловала Сьюзен, и он с мрачным удовлетворением отметил про себя, что не почувствовал ровным счетом никакого удовольствия от этого поцелуя: да, первый поцелуй с девушкой, да, ее губы мягкие и теплые, и да, это приятно, но приятно ровно настолько, насколько же и противно. Эдмунд смотрит. У него губы горячие и жесткие, обветренные. И именно эти губы будет ночами вспоминать Каспиан, когда заставит себя вместо этого не вспоминать спину уходящего короля. Больно будет в любом случае. *** За три года многое размоется и сотрется, как древние гравюры на стенах, многое успеет забыться, многое исчезнет. Да и бестолковые чувства нельзя хранить вечно. Но огонек, самая искорка может не затухать веками и тлеть, тлеть внутри, словно это – единственное спасение. – Человек за бортом! – и Каспиан ныряет в светлую морскую глубь с борта «Покорителя зари». Вода, прохладная и пронизанная солнцем, сразу принимает его в свои объятия и охлаждает кожу. Молодой король подхватывает барахтающуюся в воде девушку, сразу узнавая в ней Люси. – Спокойно, я держу. – Где-то здесь должен быть и Эдмунд – по крайней мере, Каспиан на это надеется. Аслан ведь говорил, что он вернется, говорил! И вот он, насквозь мокрый, наконец ступает на палубу. Пока чувствует себя неуверенно и не знает, как себя вести. Его укутывают в полотенце, и Каспиан старается поймать его взгляд – помнит? Узнаёт? Эдмунд же отвечает взглядом почти нежным – еще как. Потом уже наедине они почти не остаются: рядом то Люси, то и вовсе вся команда. Однако, когда они вступают в поединок друг с другом, то остаются одни. Это не танец, это что-то куда более интимное. Они скрестили мечи. Команда, естественно, болела за тельмарина: не верилось ей, что шестнадцатилетний мальчишка – Древний король. Тот самый, дважды сразивший Белую Колдунью. И кричала команда, подбадривала своего короля. Но едва ли его самого это интересовало: они с Эдмундом скрестили мечи и скрестили взгляды. Кружили друг напротив друга, примерялись. Пара замахов, атак и ударов, пара улыбок. Каспиан улыбается снисходительно, Эдмунд – решительно и весело. Ему не страшно, он не напрягается из-за ударов. Для него это разминка, проба пера после долгого бездействия. И тут – лязг. Клинок Каспиана у горла Эдмунда, а его – у горла Каспиана. Холодит кожу. Страшно и так захватывающе. Это так увлекает, завораживает и затягивает. Хочется до бесконечности кружить напротив своего короля и доверять ему. Себя и свою жизнь. Ведь только он, кажется, волен перерезать Каспиану глотку, пустить кровь. Сделать его смерть своей. Сделать самого Каспиана своим. Эта безграничная власть любимого человека над собой кружила голову похлеще вина, и тельмарин сходил с ума. В одно это мгновение, когда лезвие чужого меча вот-вот рассечет кожу, он осознает, с какой страстью он готов шептать: «Убей. Убей скорее». Желание за три года поутихло, но сейчас, когда Эдмунд тяжело дышит и только-только пробуждает в себе инстинкт хищника, вспыхнуло с такой невероятной силой, что застлало глаза и разум. Каспиан всеми силами постарался улыбнуться и отшутиться, заставил себя выдержать и взгляды и слова. Едва заметным кивком головы показал молодому человеку идти следом. Каспиан первым зашел в свою каюту. Следом зашел Эдмунд и счастливо улыбнулся. – Смотри-ка, я не растерял навыки, – с удовлетворением сообщил он, похлопывая ладонью по рукояти меча. Каспиан не слушает. Он откидывает куда-то в кресло свой пояс с мечом, быстрым движением расстегивает пояс Эдмунда и тоже откидывает его. К черту мечи, к черту эти показательные бои. Эдмунд же просто поднимает взгляд – пытается понять, в чем дело. Понимает. Комментирует. – Давай аккуратнее. – К черту аккуратность, – вторит собственным мыслям король и, рывком наклоняясь и телом вжимая Эдмунда в дверь, целует его шею. Так жадно, словно пьет старое хорошее вино. Терпкое, со множеством оттенков вкуса и приятным послевкусием – головокружением. Он хочет этого парня, да так, словно за эти три года он успел пережить настоящую ломку по плотским наслаждениям, как у зависимого. А сейчас – сорвался. И… Разве это плохо? Пэвенси берет Каспиана за подбородок и целует. Настойчиво и, в этот раз, куда более уверенно. Он впивается, а не просто прикасается губами. Впивается, а не целует. Но тельмарину только того и надо – он моментально обеими руками обвивает чужую талию, сразу же скользя под рубашку и поглаживая пальцами чувствительную кожу на пояснице. Возлюбленный все еще разгорячен после поединка и старается отвечать не менее жарко. Вот только ему, в отличие от короля, еще не снесло крышу. Каспиан, ни на толику не ослабляя объятий, шагает назад, утягивая молодого человека за собой. Через несколько шагов они достигают кушетки, и король заставляет Эдмунда сесть. Ко всем чертям летит одежда, ко всем чертям отправляется совесть, а за ней – и осторожность. Каспиан пытается, честно пытается быть нежным и аккуратным, но выходит это настолько плохо, что его королю еще несколько дней придется ходить со следами этой «нежности» на коже. Оба неумелы, но сколько бы там им обоим не было лет, они все равно подсознательно, на уровне инстинктов понимают, что надо делать. Эдмунду сначала приятно, зато для тельмарина очень в новинку – долго не выдерживает и все-таки продолжает целовать все тело вместо того, чтобы сосредоточить внимание на движениях своей руки. Зато любовник быстро ориентируется и скользит пальцами по коже спины, потом по плечам и опускается к груди. Легонько, словно экспериментируя, массирует пальцами одной руки сосок, а второй бессознательно поглаживает за ухом. Каспиан едва ли не воет – от нетерпения и восторга, от переполняющего, распирающего, уже выплескивающегося чувства счастья и любви к этому мигу. Дальше – больно. Сначала только Эдмунду, потом обоим. Это неожиданно; король был уверен, что может быть только приятно, но нет – вот он, Эдмунд, судорожно сдерживает крик, зажимаясь от этого лишь еще больше. Становится больно еще и партнеру, и он, не менее судорожно, просит хриплым шепотом: «Расслабься. Пожалуйста, расслабься. Пожалуйста, Эдмунд…». Через какое-то время все-таки становится легче. А потом так томно, жарко, натянуто, остро, головокружительно, безумно, и тогда, тогда… Эдмунд, Король древности, так и заснул на кушетке на собственной смятой одежде. Он спал тихо, спокойно и глубоко. Спал на спине, откинув одну руку к лицу, а вторую положив на живот. Спал, и Каспиан любовался им, сидя рядом и сам стараясь не уснуть: ему еще надо идти к команде. Все было слишком идеально, и король Нарнии старался отогнать назойливую мысль о том, что Эдмунд скоро исчезнет из его жизни – и, возможно, навсегда. Старался, но эта мысль, как вихрь листьев, сумбурно и путанно носилась в его голове, не позволяя ни додумать, ни перестать думать вовсе. Один взгляд на темные волосы. Прикосновение. Закрытые глаза, опущенные ресницы. Бледноватая кожа. Это счастье. И какая сейчас к черту разница, насколько быстро и насколько навсегда оно может закончиться?