У Ильи шрам на лице...

У Ильи на лице шрам. Тонкая полоска под правым глазом. Шрамы украшают мужчину и многие ими гордятся, но все зависит от того, как этот след появился. Курякин своей отметкой не гордился, скорее наоборот, каждый раз, когда смотрелся в зеркало и видел его, возвращался к воспоминаниям из своего детства, кривился и отворачивался. В зеркале начинали мелькать призраки прошлого, злые, с оскалами, мерзкие, тянущие свои грязные пальцы к измученной этими видениями душе молодого агента КГБ. Соло всегда скользил подушечками пальцев по этому шраму. Отдышится после марафона, что длился добрых пару часов. Мокрый, завернется в простыню, сядет, опираясь на спинку кровати, дождется, когда Илья уложит голову к нему на бедро и, едва касаясь, скользит по краям шрама пальцами. Такая ласка. Странная, пожалуй. Когда это случилось впервые, Курякин дернулся: - Не трогай, - тихо попросил он и ткнулся носом в подушку, отворачиваясь и пытаясь избежать всплеска воспоминаний. Им только дай повод - роятся в голове, на самой поверхности, ждут возможности напомнить о тяжелом детстве русского. - Расскажи, - требует Соло и сползает на постели, укладывается нос к носу с большевиком, кладет одну руку на шею, чтобы не дернулся, приближается и сначала целует шрам, а затем чертит по нему кончиком языка. - Он – плохое воспоминание? - подталкивает Наполеон на разговор. Курякин кивает, плотно закрыв глаза. Ощущения смешиваются, по спине бегут крупные мурашки от нежного прикосновения. Нежность, небывалое в их, с позволения сказать, отношениях чувство. Обычно она проявляется потом, когда насытившись друг другом, уже не в силах сжимать, кричать, дергать на себя и от себя, входить и подаваться, они лежат, запыхавшись, на мокрых, скомканных простынях. - Расскажи, - снова требует Соло и подталкивает Илью в плечо, заставляет перевернуться на спину, укладывается сверху, чтобы смотреть в упор и чтобы русский больше не смог спрятать лицо. На щеках мужчины дергаются желваки от сжатой до хруста челюсти, он борется с желанием сбросить настырного ковбоя, запереться в другой комнате и все там раскрошить в щепки. - Илья, - требовательно зовет американец, прижимается губами к виску, скользит по шее и плечам руками. – Это воспоминания, чтобы от них избавиться, нужно наложить новые. - Ты не понимаешь, - голубые глаза встречаются с точно такими же голубыми, только принадлежащими человеку из нового мира. У мамы были голубые глаза, но они из прошлого. А эти другие, но почему-то куда роднее, чем те, что в воспоминаниях. - Не понимаю. Объясни, - назойливый американец, знает, что любовник на грани срыва, но на это и расчет - чем ближе к обрыву, тем больше вероятность сбросить волочащийся за русским груз. *** Прошло двадцать лет, а каждое слово, что было сказано тогда, звучит в голове четко и ясно. Типичный вечер. Отца Ильи забрали. Мать делает все возможное, чтобы она и сын не умерли от голода. Война иссушила город, но не оставила его без военных. Какие-то из них знали отца и пытались помочь, принося крохи хлеба. А какие-то приносили еду, но требовали за нее плату. Мать и рада отказать, прогнать, да только они сильнее и сын голодный. Однажды их было несколько. Пьяные, они ввалились в дом и швырнули кусок хлеба на пол. - Ну, что встала, раздевайся, - смех мерзких ублюдков разорвал тишину холодной комнаты. Женщина встает и просит их выйти, говоря, что это уже слишком, чтобы они забирали свои подачки и проваливали раз и навсегда. Офицеров такой ответ не устроил. Они переглянулись, один достал пистолет и сократил расстояние. - А твоего согласия никто не спрашивал, - рвет на груди старую блузку, и толкает к столу. Маленький мальчишка лет восьми выбегает из соседней комнаты и кидается на обидчика с кулаками, закрывает мать грудью, рычит, как звереныш, но держится, пока обидчик не размахивается и не бьет стволом пистолета ребенка по лицу. Тот отлетает в сторону и скользит по полу, размазывая хлынувшую кровь по старому паркету. - Илья, - мать бросается к ребенку, поднимает его, ставит на ноги, заглядывает в глаза, точную копию своих, глубоких, голубых. - Беги, Илюша, беги, позови Володю, - подталкивает мальчишку в спину, а ее саму уже одергивают за плечо и валят на стол животом. - Сын, - еще пытаясь вырываться, машет ему рукой, прося не смотреть. Мальчишка срывается со всех ног, кровь заливает лицо и шею, но боли нет, слишком холодно и страшно, или болевой шок, кто же скажет?! Дядя Володя, видя малыша, мчится в их квартиру, что в соседнем доме, прихватив с собой автомат. Патронов мало, но на ублюдков хватит. Только опоздал дядя Володя. Женщина, не желая подчиниться пьяным солдафонам, разозлила их настолько, что они просто пристрелили ее и спокойно ушли, ища развлечений в другом месте. Маленький Илья видел из-за спины отцовского друга, как по полу растекается большая кровавая лужа, тот прикрывал мальчишке глаза, да поздно - успел разглядеть и стеклянный взгляд в потолок таких же голубых, как у него, глаз, и руку, что сжимала что-то, как потом оказалось, сорванный погон. Мальчика-сироту забрали военные, растили, направляли. Буквально сын полка. Спустя семь лет мальчик, что быстро прибавлял в росте, нашел убийц и долго увечил их, пока те не вспомнили, кто это, пока не начали просить прощения. Война тогда уже закончилась в стране, но не в мальчишке. Илья не простил. Убил. Не стало легче и воспоминания не ушли. Шрам на лице был острым напоминанием о том, что не смог мать уберечь, хотя отец перед отъездом просил. *** Соло, скатившись с груди Курякина, лежал рядом, умостив голову ему на плечо, рисовал узоры на ключицах и слушал. Слушателем, вопреки всему, он был хорошим. Когда воцарилась тишина, он не сказал ни слова, взял лицо Ильи в руки и посмотрел в глаза, так, чтобы тот смог запомнить этот момент. Смотрел долго, хотя Курякин и пытался спрятать взгляд, не выходило. Смотрел в ответ до тех пор, пока из уголка глаза, очерчивая шрам, не проскользнула соленая капля. Наполеон наклонился, слизал слезу, прижался губами к виску и тихо, так чтобы пришлось напрягать слух, сказал: - Я их забрал, эти воспоминания, их больше нет, - Илья услышал. Илья понял и вдохнул так легко, как не вдыхал все эти двадцать лет. - Спасибо, - также тихо, но Соло понял, что тот сказал по шевелению губ, с которых не сводил глаз. Мягкий поцелуй, долгий, пока всхлипы не перешли в стоны. Нежность не их конек, да, но только не в это утро. Залитая лучами восходящего солнца комната. Два сцепленных мертвой хваткой тела, что не желают отпускать друг друга ни на секунду. Поцелуи. Много поцелуев. Стук спинки кровати о стену и стоны, громкие, не желающие отрицать этот союз. У Ильи есть еще один шанс. На этот раз он сбережет голубые глаза напротив. На этот раз он отдаст свою жизнь, если потребуется, за того, кто помог ему справиться с прошлым. *** Наполеон всегда скользит подушечками пальцев по шраму у виска Курякина. Кожа в этом месте розовая и нежная - Илье приятно. Он часто моргает, надеясь прогнать сон и продлить эти касания, но проигрывает самому себе, глубоко вдыхает пропитанный запахом секса и пота воздух и засыпает, вжимаясь колючей щекой в бедро Соло под прикосновения, едва ощутимые, под наблюдательный взгляд и закушенную до боли губу американца. Наполеон наблюдает и сгорает, потому что теперь ему больно. Теперь ОН знает и помнит.