Akira Yamaoka – Room of Angel (instrumental)
Первое, что ощущает Барнс, приходя в себя – ему до одури холодно. Тело будто насквозь пробито острыми иглами льда, горло саднит и дерет, морозный воздух застревает в трахее колючим комком. Лишь несколько секунд спустя приходит гул - невыносимый колокольный звон в налившейся свинцом черепной коробке. - О черт, - выдыхает Джеймс, с трудом проталкивая воздух с привкусом меди сквозь ноющее горло. Кажется, его контузило и ранило – на языке еще ощущается слабый солоноватый вкус крови. Но вот взрыва Барнс вспомнить не может никак, только бешеный звонарь ускоряет ритм медных битов в голове, отзываясь на попытку перезапустить резервные системы мозга. Единственное, на что хватает измотанного тела – сесть и открыть глаза, чтобы тут же почти ослепнуть от невыносимой белизны вокруг. Барнс снова зажмуривается, выжидает десять секунд, и теперь уже куда медленнее впускает под веки дневной свет. Постепенно контрастность входит в норму, предметы обретают четкие границы, а мозг выходит из стадии перезагрузки: последнее, что ему удается вспомнить – это мертвенно-бледное лицо с застывшими глазами и перемазанную запекшейся кровью руку, сомкнувшуюся стальными клешнями на его собственном горле до полной потери сознания. А дальше… чернота. - Плохо дело. Зато осознание того, что вляпался он по самые уши, ждать и вылавливать себя из густого бульона домыслов не заставляет: Барнс ровным счетом не имеет понятия, где находится, и из оружия при себе имеет только собственную левую бионическую. Не так уж и мало, если исходить из безвыходности ситуации, но значительно меньше, чем ему хотелось бы с учетом собственного нежелания отдаваться на волю слепого случая. Под тонкими казарменными штанами снег продолжает стремительно подтаивать, пробираясь к коже ледяными пальцами влаги. Сидеть на месте становится невыносимо, и Барнс с трудом, но все же заставляет себя подняться, размять занемевшие от холода конечности и оглядеться. Вокруг, насколько хватает взгляда, простирается бесконечная снежная пустыня, уходящая сверкающими холмами ледяных барханов в линию горизонта. Лишь изредка белое покрывало разрывают черные остовы давно погибших, словно обожженных деревьев. Ни ветра, ни звуков, характерных для равнинной местности. Абсолютная тишина. Босые ноги по колено увязают в сугробах, и первые шаги даются отнюдь не легко – Барнс медленно, но верно околевает, буквально принуждая себя пробивать онемевшими ступнями плотную ледяную корку на поверхности. Что же, план тут может быть только один – идти вперед до первого ориентира, населенного пункта или укромного места, где можно прикрыть спину от ветра и хорошенько обдумать возможные выходы из положения. Хотя последних, сказать по правде, он не видит в упор. «Парень, ты в море дерьма, и даже весел у тебя нет» А ведь Рамлоу оказался чертовски прав - Барнс и сам ощущает, как это самое море плещется вокруг, норовя накрыть волной с головой. Но… пока он еще жив и у него есть время, а значит – нужно двигаться.***
Спустя несколько часов, а может и дней монотонного пути, солнце из зенита начинает клониться к закату, к удивлению Барнса – на север. Снег окрашивается в болезненные зеленовато-алые тона и, впервые за все время, с гиблых деревьев сдувает снежные шапки ледяной порыв ветра. Чем дальше, тем меньше Барнс понимает, что происходит вокруг: если это не симуляция, созданная учеными собачками Пирса, тогда он вообще не уверен, что находится на Земле – природные явления этого места представляют собой чистой воды абсурд. - Черт! – не заметив под снегом вспучившийся из-под земли корень, Барнс теряет равновесие и буквально ныряет в снег головой вперед. Дыхание тут же спирает от новой порции холода, вцепившегося в тело, и пальцы руки начинает скручивать ледяной судорогой. Долго ему так не протянуть – мороз и ветер крепчают по мере того, как солнце исчезает за горизонтом, и задубевшие хлопковые штаны, мертвым грузом висящие на голых бедрах, не вселяют ровным счетом никакой надежды встретить следующее утро не в качестве заледеневшего памятника самому себе. С трудом переборов желание растянуться на снегу и дать отдых окоченевшим и окончательно потерявшим чувствительность ногам, Барнс заставляет себя подняться и продолжить путь. Теперь трудностей добавляют шквалы ветра, дующие в самых неожиданных направлениях – едва Солдат успевает упереться ногами в лед, чтобы врезающийся в лицо вал не опрокинул его, как тут же порыв откуда-то сзади словно отвешивает затрещину, роняя его на колени. Дела становятся еще хуже, когда солнце окончательно скрывается за снежной долиной, и мир погружается в густую, вязкую тьму. Идти на ощупь в сугробах представляется практически невозможным, и вскоре Барнс, в десятый раз поднимаясь из толщи снега, принимает, наконец, тот факт, что здешняя природа ведет игру против него – столбик термометра упорно ползет все дальше вниз от нуля, а на милю вокруг не предвидится ни одного укрытия, где можно было бы спрятать голую спину от ветра. Солдату не остается ничего другого, кроме как найти место посуше на небольшом холмике и прислониться горящими от мороза лопатками к стволу дерева в надежде, что остатки самоконтроля не позволят мозгу уйти в спящий режим. А спать хочется до ужаса. Веки то и дело предательски тяжелеют, спину обдает жаром и начинает казаться, что вокруг тридцать градусов со знаком плюс вместо реального минуса. «Обморожение, стадия вторая. Локальный некроз тканей, полное восстановление – до одной недели, – сухая констатация фактов заставляет сконцентрироваться, подавляя желание вырубиться – Расчетное время перехода к третьей стадии – два часа. Через три часа некроз мягких тканей конечностей, повреждение мышечной структуры, болевой синдром. Через пять часов – полное разрушение мягких тканей конечностей, повреждение сухожилий и костной ткани, некроз эпидермиса на открытых участках тела. Через семь часов – разрыв капилляров, нарушение кровотока, кислородное голодание, отек легких или острая сердечная недостаточность. Время до рассвета – около десяти часов.» - Можете расслабиться, сержант. Насмерть не замерзнете. Хриплый голос с нотами застарелой астмы доносится откуда-то справа, из недр снежной бури. Барнс рефлекторно дергается, тут же стесывая закоченевшую кожу спины о шершавый ствол дерева, и инстинктивно пятится, озираясь вокруг. Кем бы ни его невидимый посетитель, он готов голыми руками порвать ему глотку - остервеневший инстинкт самосохранения плещется в крови убойной дозой адреналина. - Эх, солдат. Разве так старых друзей встречают? – сквозь метель медленно проступает маленький, сгорбленный силуэт, с каждым шагом обрастающий чертами и красками. Несколько секунд – и перед Барнсом предстает до боли знакомое круглое одутловатое лицо с маленькими бегающими глазами, укрытыми за толстыми стеклами очков. - Зола, – имя он произносит раньше, чем внутренний хронометр успевает отмотать воспоминания и вытащить из дальнего ящика осколки далеких пятидесятых, проведенных в задворках «Гидры». - Вижу, память вас не подводит. Это радует. - Что тебе нужно? - Вопрос не в том, что мне нужно от вас, а в том, что я могу вам дать, – Арним усмехается – И вы слишком спокойны для того, кто встретил мертвеца, – улыбка становится еще шире по мере того, как на лице Барнса сквозь морозный румянец едва заметно проступает бледность – Можете не бояться меня, я всего лишь ваш проводник. Идемте, я покажу дорогу, – не дожидаясь ответа, он делает несколько шагов вперед, на удивление легко ступая по зыбкому снегу. - Дорогу куда? – недоверие плещет через край, но иных вариантов Барнс попросту не видит, поэтому все же нагоняет попутчика и продолжает шагать рядом с ним, сохраняя при этом безопасную дистанцию. - Зависит от того, что вы ожидаете увидеть. Лично я назвал бы это место адом. Конечно, если бы верил в Бога. - Значит, я умер? - Это всегда было вашей проблемой, сержант: ваши мысли прут вперед, как поезд, по одной накатанной колее. Если вы здесь, это еще не значит, что вы мертвы. Однако и что вы живы утверждать тоже не берусь. Хотя, думаю, вовсе и не этот вопрос вас интересует в первую очередь. Сначала вы хотите узнать, где вы. Барнс молча кивает, все еще с недоверием отслеживая каждое движение Золы. - Это прозвучит странно, но сейчас мы внутри вашей головы. Интересное место, правда? Конечно, это лишь край вашего сознания. Тот, в котором не осталось абсолютно ничего – выжженная пустота. А впереди… - То, что осталось, – догадывается Барнс. - Верно. В мозгу все еще плещутся и сходятся шквальными волнами уцелевшие сцены прошлого, в нос бьет эфемерный запах формалина, свежей крови и аргоновой сварки, и внутренний зверь от этого только больше сатанеет, оглашая просторы фантазии Барнса недвусмысленным ревом, в котором ясно читается мольба убить опасного попутчика до того, как тот нападет первым. - Знаю, о чем вы сейчас думаете, сержант. Как только почуете опасность, вы свернете мне шею и сбежите, куда глаза глядят, - Зола усмехается и поправляет капюшон изодранного плаща - Не удивляйтесь, я знаю все ваши шаги наперед - сам вас программировал. Поверьте, убить меня - не лучшая идея. - Почему? - Потому что в противном случае вы не придете никуда. Вы же не хотите застрять здесь навечно? - Нет, - капитулировать Барнс не привык, но других вариантов проводник ему попросту не оставляет - Но это не повод доверять тебе. - О, этого и не нужно, сержант. Я учил вас никому не доверять без веской причины. По крайней мере, в этом я преуспел куда больше, чем в подчинении вас своей воле. Я могу предложить вам сделку: вы сохраните мне жизнь, а я проведу вас туда, где вас ждут. - Это не сделка. - Знаю, сержант, - на лице Золы расползается довольная улыбка - Считайте, я даю вам повод остаться.***
Silent Hill 3 OST – Rain of Brass Petals
Когда Барнсу начинает казаться, что снежная пустыня границ не имеет в принципе, на горизонте медленно вырастает алая полоска огненного зарева - оно полыхает, беснуется и вибрирует, словно пламя самого ада. Еще за несколько миль до него снег под ногами превращается сначала в раскисшую, смешанную с грязью кашу, а после - в выжженную, спрессованную в твердый гранит землю. Температура стремительно перепрыгивает отметку "ноль" и неумолимо взлетает все выше к тропическим показателям. - Я же говорил, сержант, это место - преисподняя. Барнс спорить причин не видит - обмороженная спина полыхает не хуже горизонта, испытывая на себе все прелести затяжного прыжка из гипотермии в самое настоящее пекло и, чем дальше в выжженную пустошь заводит его Зола, тем явственнее он ощущает эфемерные удары вилами вдоль позвоночника. Если Дьявол и существует, это место подходит ему по всем параметрам. Спустя триста с лишним шагов по дымящим углям земли Барнсу начинает казаться, что все вокруг - один слаженно работающий, плюющийся огнем и серой механизм: воздух с точностью метронома взрывается грохотом титанических шестерен, земля содрогается от ударов монстроподобных поршней, выбивающих из трещин под ногами гейзеры раскаленной лавы, а воздух кажется вязким от испарений тяжелых металлов. Если бы не назойливый попутчик, Барнсу не пришлось бы сдерживаться и он давным-давно зашелся бы удушающим кашлем - с каждым вдохом ему кажется, что в легких растекается расплавленная наковальня из свинца и стали. И самое парадоксальное в том, что ни механизмов, ни буровых, взрывающих землю, он все еще не видит - насколько хватает глаз, впереди простирается только каменная, разъеденная огнем земля. - Мы близко, – Зола нервно поправляет капюшон и бросает беглый взгляд на лицо попутчика – Они знают о вас, ждут. Следуйте за мной шаг в шаг, ни с кем не разговаривайте и, тем более, не касайтесь. Это не приказ, - быстро поправляется проводник, замечая огоньки бешенства в глазах Барнса – Это дружеский совет. Они сделают все, чтобы увести вас с дороги. - Кто – они? - Ваши демоны, сержант. Сложно признаться даже самому себе, но от слов Золы внутри что-то холодеет и скручивается в тугой ком, вспучиваясь на коже предательскими мурашками даже сквозь жару в сорок со знаком плюс. Если весь этот цирк абсурда реален, то шансы выбраться отсюда живым с каждой минутой стремительно приближаются к нулю. - Я пойду первым, – Арним внезапно замирает на месте, глядя куда-то себе под ноги – Меня они не тронут, но вас… В общем, берегите голову, сержант, потолки там низкие… Дальнейшие слова тонут в скрежете металла и стоне камня - земля под ногами взрывается крупными трещинами, мир заходится в лихорадочном приступе тряски на восемь баллов по Рихтеру, выбивая мелкими камнями судорожную дробь по поверхности. Барнс инстинктивно пятится от очага опасности, но поздно – вместе со столбом огня и едкого дыма из-под земли вырывается гигантский осколок породы, стремительно растущий, как чертов перст, указующий в разъеденные серой небеса. Ударной волной Солдата отшвыривает на несколько метров назад, Зола же предусмотрительно отступает в сторону, странным образом умудряясь оставаться на ногах. - Лифт подан, сержант, – Арним делает приглашающий жест рукой и, не дожидаясь, пока Барнс поднимется на ноги, первым шагает в разверстую черную пасть разлома, прочертившего выросшую из земли скалу от основания и почти до самого пика. Буквально за доли секунды силуэт проводника пожирает густая, как деготь, тьма. В какой-то степени Барнса радует, что его мысли остаются только его мыслями, потому что громовые проклятия, которыми он беззвучно осыпает Золу, его бредовые идеи и все это чертово место, заслуживают минимум сотни-другой лет на раскаленном противне. Но другого выхода он все так же не видит, поэтому смиренно следует за Арнимом в черное чрево скалы, спинным мозгом ощущая, как опасность грозовой тучей сгущается вокруг... А внутри жарко, душно и воняет гнилью. Желудок непроизвольно подкатывает к горлу, и Барнс начинает всерьез сомневаться, что сможет пройти весь путь до конца на своих двоих. Арнима же, кажется, смрад и нечеловеческая температура не смущают в принципе – он бодрым шагом мерит винтовую лестницу, круто уходящую вниз выщербленными зубцами ступеней. Спустя несколько лестничных пролетов Барнс начинает жалеть о том, что не может снять собственную кожу и проветрить изнывающие от тропической жары кости. Пот катится с лица градом, заливает глаза, разъедая их и практически лишая зрения, и даже яркий, пульсирующий свет от полыхающего адским огнем потолка не вселяет никакой уверенности в том, что на следующей ступеньке он не оступится и не свернет себе шею к чертям собачьим. Еще через три пролета хрип в легких начинает оглушать настолько, что подземный грохот уходит на дальний план. Барнса штормит нещадно, в голове удушливыми клубами витает едкий дым, и вестибулярный аппарат приходит в полное и окончательное бешенство. На отказ правой руки Барнс еще как-то закрывает глаза, но когда левая нога вместо того, чтобы встать на ступеньку, сгибается в колене, он понимает, что его «пиздец» достиг своего абсолюта. Под залп отборной матерщины Солдат теряет равновесие и заваливается вперед, обреченно наблюдая, как острые грани ступеней стремительно приближаются к лицу. Зола, мразь инфернальная, лишь делает шаг вправо, уступая дорогу живому кому из костей и мяса, и тело Барнса беспрепятственно несется по ступеням, оглушенное собственным хрустом и воплями боли. Приземление дается особенно тяжело – спина намертво впечатывается в раскаленный докрасна каменный пол и мгновенно пригорает к нему, распространяя в воздухе омерзительный запах хорошенько поджаренной человечины. Собственные руки и ноги бесполезными зигзагами ломаных костей торчат из тела, не вселяя надежды когда-либо еще пошевелить хотя бы кончиком пальца. Но все это дерьмо собачье и сущий пустяк по сравнению с тем, что шея ощущается куском мягкой ваты и, если скосить глаза, то Барнс прекрасно может рассмотреть собственные лопатки, покрытые хрустящей корочкой. - Сержант, как вы себя ощущаете? – в поле периферического зрения появляются потертые носы ботинок карликового размера – Я же предупреждал – надо быть осторожнее. - Иди к черту! – вместо рева раненного зверя выходит что-то среднее между хрипом и стоном, и только спустя несколько секунд до Барнса доходит: он говорит со сломанной, мать ее налево, шеей и передавленной к чертям трахеей – Что ты со мной сделал, ублюдок? - Как грубо. Вы всего лишь упали с лестницы, сержант, так что поднимайтесь и идем дальше. Наше время ограничено. - Подняться? Как ты, блять, себе это представляешь? – Барнс уже не пытается орать, его раздирает удушающий смех на грани полной истерики – Сукин ты сын, ты не говорил, что я не смогу сдохнуть, когда пичкал меня этим дерьмом. - Чисто гипотетически, умереть вам труда не составит, - сверху раздается едкий, как хлорный газ, смешок – Но только не здесь и не сейчас. - Отлично. Тогда вали дальше, а я остаюсь. - Зачем? - Если это ад, то я уже на своем месте. - Самокритичность – это похвально, но вы здесь не затем, чтобы выпекаться на медленном огне, сержант, - голос Золы внезапно обретает силу и не присущую ему при жизни командную нотку – А теперь собирайте свои конечности. Время уходит. - Чтоб тебя танком переехало, мразь швейцарская, - от души плюется Барнс, искренне надеясь, что все происходящее – всего лишь плод его отмороженного воображения. Чертовски, до охренения реалистичного воображения. Но цирк абсурда, кажется, только переходит к первому акту, потому что руки, сломанные по меньшей мере в пяти местах, все еще подчиняются ему и сквозь боль и скрежет зубовный все-таки подтягиваются к телу и упираются в пол ладонями. - Ну же, это всего лишь тело, сержант, - а Зола будто и не удивлен вовсе тому, что живой труп перед ним еще способен шевелиться. С неимоверным усилием, но Барнсу все-таки удается опереться на руки и сесть. Где-то там его ноги отчаянно скребут голыми, опаленными пятками по полу, но все, что Барнс может видеть, это собственную спину, покрытую жидкими язвами и кровавыми пропалинами. - Майн готт, сержант, я так не возился с вами, даже когда вы истекали кровью у меня на столе, - Арним сквозь зубы матерится на родном языке, но к Барнсу все-таки подходит и присаживается на корточки перед его лицом – Я помогу вам, но дальше – сами. И мой вам совет – перестаньте дышать, чтобы больше не было таких инцидентов. «Отлично. Перестать дышать – это же охренеть как просто» - Проще, чем вы можете себе представить, - с кривой ухмылкой Зола хватает его за голову и резко поворачивает на сто восемьдесят градусов под залп оглушительного хруста позвонков. Шея немедленно начинает ныть так, будто он на ней «Титаник» буксировал через весь океан, но, по крайне мере, теперь он может лицезреть собственное тело с правильного ракурса. - Это бред какой-то, - словно в лихорадке бормочет Барнс, глядя, как Арним по одному вправляет все его переломы, возвращая руки в нужное положение. Боль становится уже чем-то привычным и само собой разумеющимся, и в какой-то момент идея перестать дышать уже не кажется такой абсурдной – Солдат выпускает из легких остатки раскаленного воздуха и расслабляет мышцы груди. Минута, две, три… Его учили задерживать дыхание надолго, но предел ведь есть? Пять, восемь, десять… И ничего. Ровным счетом никаких признаков асфиксии, помутнения сознания, никаких легочных спазмов и сбоев сердечного ритма. Ему просто вдруг становится хорошо. - Зола, я умер? – в этот раз вопрос звучит скорее как утверждение, ответа не требующее в принципе, но Арним все же реагирует. - Майн готт! – глаза ученого закатываются к небу – Даже если вы и умерли – разве это имеет значение? - Нет, - после короткого раздумья отзывается Солдат. - Тогда хватит транжирить время, сержант. У меня тоже нет бесконечности в запасе. Первые движения Барнс делает с осторожностью, еще опасаясь, что вправленные на скорую руку кости так же быстро могут развалиться обратно, превращая его в парализованную тряпичную куклу. Но тело, как ни странно, слушается его прекрасно и на команду мозга «встать!» реагирует мгновенно – одним прыжком Джеймс возвращает себе вертикальное положение и не без удовольствия разминает мышцы: осознание, что ты можешь ходить после такого катастрофического полета, если не радует, то хотя бы обнадеживает. - Так-то лучше, - одобрительно кивает Зола и жестом приглашает его проследовать за собой в темные недра коридора. Если бы Барнс еще дышал, его бы точно вывернуло от нестерпимой вони, но нулевая работа легких имеет и свои плюсы – его больше не мутит, вестибулярный аппарат работает, как часы, даже в густой темноте, а жара практически не ощущается. Определенно, смерть свои положительные стороны имеет, и в каком-то смысле их даже больше, чем у жизни. - Приготовьтесь, сержант, - Зола сбавляет шаг и вполоборота смотрит на него со странным выражением сочувствия в глазах – Лимб пройден. Мы входим в первый круг.***
Scady – The Lost City
- Бруклин? Серьезно? – Барнс с недоверием поднимает взгляд на шпили высоток, антрацитовыми перстами уходящие в черное небо, а затем опускает к малоэтажкам, приютившимся пухлыми гномами в тени каменных джунглей. Есть в этих широких проспектах и аляповатых нагромождениях зданий что-то до боли знакомое и родное, но Барнс быстро отметает от себя эту мысль - за спиной с тихим хрустом сходится каменная воронка, выплюнувшая их с Золой на сырую траву на окраине, и последний путь назад закрывается наглухо. - Если вам так угодно, сержант, то да, Бруклин. - В каком смысле – мне угодно? - Не забывайте, мы в вашей голове, - проводник хмурится, настороженно оглядываясь по сторонам – Идите за мной и помните, о чем я предупреждал. - Никого не трогать, ни с кем не говорить, - словно заученную команду повторяет Барнс, спинным мозгом ощущая, как в воздухе медленно разливается напряжение. Город словно мертв и снаружи, и изнутри – холодный ветер гоняет по обочинам песок вперемешку с мусором, ни в одном окне свет не горит, неоновые вывески черными силуэтами парят над домами и единственными звуками, которые нарушают могильную тишину, остаются лишь тихий скрип арматуры зданий да шелест выцветших листьев по асфальту. Диковинные, настораживающие звуки, которых среди живых улиц никогда не расслышишь за бешеным шумом мегаполиса. Главная улица плавно ведет их к центральной площади сквозь титанические башни и высотки, подпирающие мрак остриями, и гнетущая тишина начинает порядком давить на сознание – Барнс уже и сам не может понять, действительно ли он улавливает где-то на периферии посторонние, странные звуки, или все это рисует его разыгравшееся не на шутку воображение. - Смотрите прямо, сержант, и не оборачивайтесь, - словно читая его мысли, отзывается проводник – Что бы вы не услышали. - А что я должен услышать? - не без опаски спрашивает Барнс, инстинктивно пытаясь уловить движение на периферии зрения. - Себя, сержант. Себя. - Черт побери, - тихо выдыхает Барнс - Даже сейчас это звучит бредово. А воздух вокруг словно наливается свинцом, густеет и закручивается в тугую воронку - Солдат чувствует это настолько явственно, что на собственном обгоревшем загривке кожа вздыбливается мурашками. Словно... словно кто-то дышит ему в затылок. - Джеймс! -звонкий детский голос бьет между лопатками так неожиданно и не к месту, что Барнс едва не подскакивает - Джеймс, постой! Почему ты не отвечаешь? Джеймс, ты меня слышишь? Ответь! Ты же не забыл меня, правда? А голосок-то льется искристым медом в уши, затрагивает что-то внутри, играет на струнах и дергает нервы так знакомо, что дух захватывает. Джеймс даже не может назвать имя пацана, но его голос внутри словно от зеркала отскакивает и рикошетом стучится во все двери подсознания. «Молчи, Барнс! Не смей рта открывать!» А убедить себя становится все труднее - где-то сзади пацаненок от настырного нытья переходит к назойливому тыканью пальцем куда-то в область поясницы: - Джеймс, ну посмотри же на меня! Неужели ты не хочешь, чтобы я остался? Неужели ты снова бросишь своего Стиви? Барнс останавливается слишком резко, и только потом понимает, что эфемерно покачивавшаяся где-то впереди спина Золы замирает синхронно с ним. - Сержант, вы же понимаете, что его здесь нет, - голос проводника звучит глухо и тихо, словно сквозь мокрый динамик старого радио. - Джеймс, не уходи! - а "Стиви" сзади воет не хуже сирены, хныча и сипя на все лады - Останься! Я здесь один совсем, мне страшно! Я не хочу умирать! Он хочет мне сделать больно, понимаешь? Он врет тебе! Он тебе не поможет! А я помогу! Барнс метаться не привык - на все решения ему и секунда времени роскошью всегда казалась, - а тут словно внутри что-то обрывается и вниз резко падает, срывая замки с темной двери в дальнем углу сознания. Он помнил Стива всегда, только повода достать воспоминание пыльной давности не было - теперь он это точно понимает, как и то, что перед Стивом он виноват по гроб жизни за все, что успел у него забрать и за все, чего дать не сумел. Но черт побери, он не готов к встрече с еще одним мертвецом. Только не с ним. «Это только в моей голове, - начинает повторять про себя Барнс, занося ногу для первого шага - Его здесь нет и быть не может. Это не Стив. Не Стив!» Удар собственной босой ступни об асфальт утопает в залпе канонад - сзади бабахает так, что на несколько секунд в ушах воцаряется тонкий писк на высокой ноте, и только после этого в сознание прорывается нечеловеческий рев, разбитый на электрическое многоголосие: - Не смей! Не смей уходить! Я твой Стив! Я Стиви! Не бросай меня! Второй и последующие шаги даются куда легче - словно с глаз пелена слетает и на периферии зрения наконец ясно обозначаются грани чего-то огромного, беснующегося, словно море в шторм. Рев нарастает, зыбкие, нечеткие касания еще пытаются уцепиться за его спину, но Барнс стремительно ускоряет шаг, оставляя адскую тварь выть от собственного бессилия далеко позади. - Что это было? - тихо спрашивает он, когда удается, наконец, догнать Арнима. - Эта гигантская тварь на горизонте? - с ироничной усмешкой уточняет Зола, бросая быстрый взгляд назад - Ничего особенного, просто ваше чувство вины. - И что дальше? - А вы думаете, оно так легко уйдет? - улыбка на тонких губах медленно, но верно тает - Сержант, вы бережно взращивали его в себе десятилетиями. Каждый последний взгляд жертвы, каждая пуля, зацепившая невиновного - все это вы копили и пропускали через себя, все это здесь. Это ваш груз. И так просто с балласта вы его не сбросите. - Становится все веселее и веселее, - нервно протягивает Джеймс, бросая беглый взгляд по сторонам - Если это только чувство вины, где все остальное? - О, мы встретимся с каждым. Некоторые будут кошмарны - большинство, я так полагаю. Остальные могут быть полезны или, по крайней мере, безобидны. Все зависит от вас. - То есть все это - мои... эмоции? - Скорее, стороны вашей личности. - Тогда, - Барнс лишь секунду медлит с вопросом, уже догадываясь, какой ответ услышит - Тогда какая часть меня ты? - Я - ваше милосердие, сержант. - Зола усмехается вполоборота и ускоряет шаг - Правда, вспоминаете вы обо мне редко. - Думаешь, оправдываться буду? - безразлично бросает Солдат. - Перед самим собой? - парирует Арним, резко сворачивая с главной дороги в темные дворы - А теперь соберитесь, сержант. Оно догоняет. Но Барнс это и так уже понимает - асфальт под ногами начинает мелко дрожать, выбивая осколками гравия чечетку, а затем с оглушительным треском расходится прямо под ним, выпуская удушливое облако едкого серного газа. - В сторону! - выкрикивает команду Барнс, в одном прыжке уходя с дороги к стене здания, и лишь после понимает - он опоздал. Последним, что он успевает заметить, становится край плаща Золы, скрывающийся в полыхающем разломе. - Джеймс! - снова этот нечеловеческий, раздирающий барабанные перепонки вопль - Посмотри на меня, Джеймс! - Катись к черту! - ревет в ответ Барнс, срываясь с места. Бежать, бежать без оглядки, лишь бы дальше от этого чудовища. Только теперь Солдат отчетливо понимает, что единственным якорем, сдерживавшим его от состояния абсолютной паники, был именно Зола. И, если он действительно погиб в адском пламени, то сейчас самое время паниковать. - Джеймс, ты не сможешь убежать! А Барнс только поддает скорости, выжимая максимум из своего тела - может, и было бы резоннее найти укрытие и отсидеться, только одного взгляда назад вполне достаточно, чтобы понять - лучше не останавливаться: разломы растущей паутиной рвут асфальт в клочья, выпуская в густую тьму города алые пальцы преисподней, и перепрыгивать обрушивающиеся в них островки дороги становится все труднее и труднее. Адская гонка непозволительно растягивается, и Джеймс не без отчаяния понимает, что тварь отрываться даже не думает - наоборот, дышит в спину и стремительно нагоняет, закрывая черной массой безлунное небо. В какой-то момент ее зыбкие пальцы все-таки дотягиваются до него - всего лишь чиркают по бедру, сбивая параболу прыжка на ломаную падения, - и вот Барнс уже пересчитывает сломанными костями каждое ребро мостовой в узком дворике. - Хватит бежать, - раздается где-то над ухом, пока Джеймс боком отползает от расширяющегося прямо под ним разлома - Посмотри на меня. - Отвали! Катись обратно в ад! На то, что тварь его послушается, Джеймс не надеется - на ее месте он бы и сам не отступился, но все же не может сдержать сдавленного вопля отчаяния, когда плотное кольцо тьмы перехватывает его поперек тела и стремительно отрывает от земли. Он только и успевает зажмуриться, когда стремительный полет вверх с разворотом заканчивается и в лицо ударяет ледяной трупный смрад. - Посмотри на меня, - внутренняя паника достигает пороговой отметки, нервы натягиваются до хрустального звона, но он продолжает упорно сжимать веки. - Джеймс, взгляни мне в глаза, - вместо нестройного хора механических воплей внезапно раздается тихий, полный грусти голос, такой до боли родной и знакомый, что где-то в груди слева отчаянно екает - Посмотри на меня, сынок. - Тебя здесь нет, - из глотки вырывается уже не крик, а сдавленный, жалкий стон - Ты умерла в пятидесятом. - А ты? Когда умер ты, Джеймс? - В срок третьем, - а внутри внезапно становится холодно и пусто. Он ведь готов был отдать все, чтобы увидеть ее еще раз. Чтобы попросить прощения за все, что успел натворить в бурную молодость. Он ведь восемь раз сбегал из доков, только чтобы добраться до Бруклина, просто потому, что не мог поверить, что ее больше нет, - Я умер в сорок третьем, мама. Лица нежно касаются ледяные пальцы - они осторожно оглаживают скулы, убирают со лба вечно непослушную прядку темных волос и скользят по макушке в немом жесте сожаления. И Барнс подается к ним навстречу, подставляет поросшие щетиной щеки под ласковые касания... Словно ему снова двенадцать, за окном гроза, на столе горит свеча, а на плите закипает чайник с маминой любимой липой. Он боится грома, боится ослепительных вспышек молний в густой темноте кухни, хоть и упорно отказывается признаваться в этом - он ведь уже почти мужчина. Но рядом с матерью все страхи и правда отступают, словно ничего плохого никогда не случится. - Мне жаль, Джеймс. Правда жаль, что мы так и не успели достойно попрощаться. Я была так зла на тебя, и так ненавижу себя за это. Я сделала тебе больно, мой мальчик. Прости. - Мам, не надо, - он слепо перехватывает ее руки и прижимает к груди, словно это она, именно она рядом, словно у него снова есть шанс - Это все моя вина. Ты была как всегда права. Насчет Стива, меня, фронта... Да всего. Послушался бы тебя - оба были бы живы. Были бы рядом. А теперь я один остался... Обрубок прошлого. Прости, мам. Прости за все. За то, что нагрубил, что ночами пропадал, что пил, как сволочь, что не пришел на похороны отца. А потом... потом бросил тебя одну ради этой проклятой войны. Ты заслуживала лучшего сына, а не такого ублюдка, как я. - Я заслужила хорошего сына. И он у меня был, Джеймс. Я всегда буду любить тебя. Даже если ты виновен, даже если из-за тебя гибли люди - ты все равно мой сын. И ничто этого не изменит. - И я люблю тебя, мам, - Барнс и сам не замечает, как из-под плотно сжатых век струятся соленые, горячие дорожки слез - Прости меня, если сможешь. - Я прощаю, Джеймс. И хочу напоследок только одного. - Чего? - Взглянуть в твои глаза. Ты ведь не откажешь мне в последней просьбе? - Мам... - Джеймс, прошу. - Сержант, не смейте! - далекий истошный крик едва слышится на периферии фоновым шумом, но для Барнса он значения больше не имеет. Сквозь настороженно приподнятые веки он смотрит прямо в блестящее от слез лицо матери. Все те же усталые морщинки собираются в уголках изумрудных глаз, те же складочки очерчивают тонкие аристократичные губы... - Сынок, ты стал таким взрослым, - а она так искренне улыбается, глотая слезы радости, что Джеймс невольно улыбается в ответ и тянется вперед, чтобы обнять ее за плечи, прижать к себе и больше никогда не отпускать. Но собственные руки внезапно окунаются в густую, слизкую жижу, и тут же увязают по локоть, словно в зыбучих песках Сахары. - Мам?.. Лицо матери все еще улыбается ему, но только теперь он замечает, насколько оно... плоское, натянутое, словно холст на раму, и искусственное до последней черты. И глаза не изумрудные вовсе - словно хрустальные шары, наполненные зеленоватой болотной жижей. - О боже! - молиться Барнс не привык, но сейчас готов взывать к Зевсу, Осирису, Аллаху и всем известным ему богам, потому что теперь он по-настоящему увидел, что его преследовало. Титаническая масса, накрывшая собой целый квартал, словно соткана из абсолютной тьмы, или же в ней материя вовсе отсутствует- черная, беспросветная дыра в пространственном континууме ворочается, пузырится и перекатывается, выбрасывая на поверхность сотни лиц-холстов, таких знакомых и давно и безнадежно мертвых. Лицо же собственной матери теперь гипнотически покачивается перед ним куском свежесрезанной кожи, сочащейся сукровицей. Гротескная маска, за которой спряталось воплощенное отчаяние. Барнс и хотел бы заорать, но собственное горло внезапно стягивает тугим узлом, руки тянет вперед, в чрево темной массы, и последний порыв к сопротивлению гаснет, когда собственное тело погружается в тварь по шею и... словно растворяется. Он больше не чувствует ничего - только его собственная голова воздушным шариком парит на высоте небоскреба. Он еще успевает краем глаза заметить, как внизу что-то метнулось и взорвалось яркой вспышкой. А затем... наступает тьма.***
- Сэр, кривая альфа дала сбой на сорок процентов. - Проще, Картер. - Только что он пережил сильнейший стресс. Полагаю, произошло именно то, о чем вы говорили - его память начала возвращаться. - Прошло только два часа, Картер. Это наводит на определенные выводы. - Сэр? - Выходит, я зря содержу всю эту научную богодельню. Больше двадцати лет работы, Картер, миллиарды долларов - и все для того, чтобы он за два часа вспомнил все. Это провал. - Сэр, позвольте объяснить - час здесь равносилен нескольким суткам в комнате сенсорной изоляции. Конечно, подсчеты весьма условные... - И все это ты можешь записать в отчет о собственном фиаско, Картер, - бескомпромиссно прерывает его Пирс, продолжая неотрывно следить за мониторами, на которых бледное лицо Барнса, покрытое испариной, искажается гримасами боли и ужаса. - Да, сэр, - Картер прикусывает язык и продолжает напряженно изучать показатели датчиков; впрочем, надолго его молчания все равно не хватает - Мистер Пирс, вы уже приняли решение? - Какое именно? - Будем ли мы обнулять его сразу после процедуры? - Пожалуй, нет, - лицо председателя остается непроницаемым, но в душе он подымает бокал лучшего "шардоне" за почти состоявшуюся победу - Когда закончим, отправится в изолятор. Если память вернется - она будет для него лучшей пыткой. Останется только немного подождать, - и все же Пирс позволяет себе легкую улыбку - Попомни мои слова, Картер, он сам приползет на коленях и будет умолять стереть ему память раз и навсегда.