***
- Дай-чан, и зачем ты это сделал?! – в слезах спросила Сацуки, успевшая догнать меня после игры. – Зачем, зачем ты бросил Рету? - Так будет лучше, - ответил я, будто отрывая кусок от самого себя. – Для него так будет лучше… - Ты ошибаешься, Дай-чан! – кричала она, но я уже не слышал. Ничего не слышал и не видел вокруг себя, потому что самолично запер себя в стены одиночества, отрывая от себя единственное, что было важнее всего на свете – Рету.***
Я шел по улице и смотрел на огоньки, освещающие мне путь. Было плевать на все, ведь не имеет больше смысла ровно ничего. Остается существовать, а не жить. Без него невозможно жить. Без. Него. Нет. Жизни. После той игры прошло три года. Три года я не видел свой лучик света, не чувствовал лучей его улыбки, не ощущал его слегка полные губы на своих. Не видел, как он легко повторяет за мной, не ощущал то чувство гордости, когда он все же выигрывал меня. Не было этого всего, потому что я оставил себя без него. Или точнее… Я освободил его от себя. Ведь я знал, что ему так будет проще. Что он сможет добиться всего, если потеряет того, кто был для него важнее всего. Тогда он будет делать все для себя, а это именно то, что ему нужно. Ведь до этого он делал все для меня и ради меня. Даже в баскетбол пришел из-за меня. Но так больше не могло продолжаться. И я попросил Кисе больше не звонить, не писать и вообще забыть меня. Не знаю, как я не умер в тот момент, как я смог скорчить без эмоциональную морду и, крутанувшись на пятках, уйти прочь. Покинуть свое собственное солнце, оставив и его одним. Другая страна, другой город, другой мир… Я сделал все это, чтобы мой свет и мое солнце смог добиться собственного успеха, и я знаю, что он сможет. Рано или поздно, но он поднимется на ноги, перестанет страдать, соберет себя из кусков, оставленных мною, словно разбитая ваза на идеальной плитке, и пойдет дальше. Он – пойдет, а я – останусь в этой пучине неизвестного мне поприща навсегда. Нет мне больше пути вперед, а путь назад безосновательно сожжен. И делай ты что хочешь, но жить так просто невозможно. Сколько раз я открывал его контакт и набирал целую тираду слов, которые так глупо вертелись у меня в голове и не хотели сходиться в одно красивое письмо. А после закрывал и напивался, стараясь запить всю ту боль, которая хранилась в моем сердце. Плакал ли я когда-нибудь? Да, плакал. Много раз. И всегда из-за него. Вспоминать то, от чего жить не хочется, хуже всего. В такие дни я готов провалиться сквозь землю или пустить себе пулю в лоб – лишь бы забыть. Забыть то, что так любил – его. Его лучистую улыбку, желтые, как солнце, глаза, пухлые губы, красивую походку, незамысловатые фразы. Его.***
Спустя год я вернулся в Японию, надеясь не встретить Кисе. Я знал, что он добился успеха и улетел в Америку вместе с Кагами. Изучать новые горизонты, так сказать. А потому я и вернулся в родную страну и город. Я шел по улицам, наслаждаясь цветением Сакуры, когда… Когда сердце улетело в пятки, а глаза увидели его. Предательские ноги тут же задрожали, не желая сходить с места, а ведь надо было! Надо было бежать, бежать без оглядки туда, куда… Да куда угодно, лишь бы он не увидел меня. Но было поздно что-то менять, я замертво врос в землю, а Кисе уже разглядел меня в толпе. Эта лучезарная улыбка, счастливые глаза… Да какого черта ты не в Америке, Рета?! - Аомине-чи… - произнес он и улыбнулся, одаряя мое лицо таким светом, которое я давным давно не видел. Этот свет… Он похож на что-то необычное, словно это тот яркий лучик, не дающий потеряться в темноте. – Как я давно тебя не видел… Я стоял, молчал и снова повторял ошибку давних лет. Я опять не мог ничего сделать, ощущая полную беспомощность. Я знал, что этот лучик надежды, моей надежды, полностью разбит и не в состоянии собраться самостоятельно. Ему нужна была помощь, но я не знал, какая. Хотелось убежать, но я не мог. Хотелось закричать, но не было голоса. Хотелось умереть, но я оставался живым. Хотелось обнять его, но руки тряслись, как у больного. Хотелось поцеловать, но губы растрескались и превратились в пересушенную землю. Хотелось сказать, как я его люблю, но язык прирос к небу и не желал отлипать. Я молчал. Молчал и смотрел, как глаза моего солнца наполнялись влагой, как краснели главные яблоки, как губы его изворачивались в гримасу боли. - Я так любил тебя… - сказал он и не выдержал. Он отпустил одну слезу, а за ней поплясали по мраморному лицу и остальные. Их было много, так много, что и не сосчитать. Но я стоял и ничего не делал. Он плакал и повторял, что не может жить, а я стоял, трясся и смотрел, ощущая пустотную боль внутри себя. Я давно разрушен, а он еще может собраться. И дело тут даже не в том, что я яд для него. Ему просто нужна другая, полная жизни, рука помощи. Не моя. - Скажи уже что-нибудь, Аомине-чи… - попросил Кисе, не в силах больше сдерживать истерику. И я сказал: - Рета…