mermaid.

— Она была… будто не от мира сего, знаешь? Пришелица с другой галактики. Говорила тихо, размеренно и не по существу, на абсолютно отчужденные темы, но ее речь звучала привлекательно и удивительно красиво. Почти всегда она была на позитивной волне. Я была уверена, что заначки травы спрятаны по всему дому, потому что казалось, будто она всегда накуренная. Такая…космическая, понимаешь? И это притягивало, очень притягивало. Она совсем хрупкая, юная на вид. Лицо детское, кожа фарфоровая: гладкая и светлая. И мечтательные серые глаза, всегда обрамленные аккуратными стрелками. В них будто цвели райские сады, серьезно. Монохромные, правда, — задумчивое молчание. — Она выглядела на шестнадцать, — я усмехнулась и сбросила пепел с тлеющей сигареты, провожая взглядом серые хлопья. — Ей никогда не продавали сигареты, и она злилась, злобно морщилась и возвращалась домой за паспортом. Он устало провел рукой по волосам и требовательно посмотрел на мои губы, заставляя продолжить. Во взгляде мелькнула заинтересованность. — Я обожала ее тонкие пальцы. Да-да. Как у пианистки. Всегда идеальные ногти. Эта чертовка упрекала меня за мой маникюр и терпеть не могла облупившийся лак, а я завидовала ее принцессьим рукам. Тонкие блестящие колечки всегда украшали ее изящные пальцы, я могла вечно смотреть, как она листает книгу, опять же, глядя на страницы своим отчужденным, потерянным взглядом, будто она видела тонкие миры за гранью реальности. Я нервно глянула на часы и снова затянулась. — Я ненавидела ее друзей, гребаных феминисток, — нервный смешок. — Чертовски меня раздражали. Их противные звонкие голоса, глупые шуточки, а еще, о господи, еще темы для разговоров! Я никогда не понимала, о чем они говорят. Чаще всего о тупых сериалах, которые я так не люблю. У них была своя атмосфера, в которую я не входила, да. Я читала газету и нервно курила, скрипя зубами, когда эти барышни хохотали рядом. Особенно та, что всегда расчесывала моей малышке волосы и заплетала их в косы. Ох, как же сложно было оставаться невозмутимой. Моя девочка. Мои волосы, — я кинула на собеседника быстрый взгляд, а потом вернулась к разглядыванию узоров на скатерти, продолжая, — я жуткая собственница. Дождь стучал по подоконнику. Воспоминания стучали по сердцу. Невероятно больно. — Ты знаешь, она была моей маленькой волшебницей. Ее легкий ум, ее философия. Я не всегда понимала то, о чем она часами могла рассказывать с детским восторгом. Свесив со ступени на террасе свои стройные ножки в черных чулках, она обхватывала мою руку, укладывала голову мне на плечо и говорила, говорила… Это был своеобразный ритуал для нас. Правда, местами я не слушала. Просто вдыхала ее цветочный аромат, мечтая, чтобы ее голос не умолкал, — я закрыла глаза, чувствуя, как темная печаль доминирует над светлой. Я желала поскорее закончить этот разговор, но горячая ладонь, накрывшая мою руку, снова заставила меня продолжить.  — Еще я удивлялась ее глупости, — вздох. - Да, она была старше меня. Но вела себя как ребенок. О, однажды она покрасила волосы в темно-зеленый, — я наигранно закатила глаза и улыбнулась уголком губ, а он усмехнулся, — знал бы ты, как ей влетело от меня. Три дня жаловалась, что не может спокойно сидеть, дьяволица, отказывалась есть и обиженно отворачивалась от меня, задирая свой маленький нос. Рука так и чесалась прописать ей знатный подзатыльник. Но я слишком любила ее, — голос дрогнул. Сигарета потухла, и я грубо вдавила ее в керамическую пепельницу. Я сложила руки замком и напряженно выдохнула, сглатывая ком, застрявший в горле. — Расскажи больше, — его бархатный голос звучит не как обычно. Осторожная просьба. "Не хочу, боже, не хочу! Просто убей меня прямо здесь, вылей кипяток на лицо или метни в меня нож!" Я натянуто улыбнулась, пытаясь сохранить невозмутимый вид. — Она жрала траву. Вегетарианка, чтоб ее. Тофу на завтрак, на обед, на ужин! На подоконнике в нашей спальне рос, представь себе, салат! Мои фиалки оттуда пропали сразу, как она въехала жить ко мне. — Она их? .. — Не думаю, что она настолько голодала, — я позволила себе посмеяться. — Но мясо она не переносила ни в каком виде. Мы с ней нередко ругались из-за этого. Всякий раз, когда она таскала домой пакеты из супермаркета, я говорила ей, что лучше бы она ободрала соседский сад, чем тратила деньги на магазинную листву. Она хмурилась, пожимала своими тощими плечами, — мне пришлось закусить губу, чтобы перетерпеть налетевший шквал чувств, вызванный всплывшими образами, и выждать небольшую паузу. — Знаю, мой юмор давался ей с трудом. Этакая воспитанная, посмотрите. Интеллигентная, порядочная. Хотя не раз я ловила ее за ублажением самой себя или куренем моих сигарет, хулиганка. Еще пресекала скверные слова ладонью по губам. — Ты сама в то время материлась как сапожник, — он вскинул брови и щелкнул зажигалкой. — А из нее я лепила принцессу. Но ты не думай, что все было так строго и правильно. У нас же, это, любовь была. Она любила меня всем своим нежным сердечком. Ей было девятнадцать, мне — семнадцать, когда мы первый раз занялись любовью, — голос снова предательски дрогнул, я скомкала желтую салфетку в руках, — с того момента мы стали очень близки. Доверились друг другу, открылись. Всегда были рядом. Помню ее зависимость от моего тела. Какой бы хорошей девочкой она не была, она всегда была ненасытной и хотела меня везде. Да я и не была против. За ее стоны можно душу продать, клянусь. Мы замолчали, вслушиваясь в громкое тиканье часов. Напряжение черными бутонами расцветало в тяжелом воздухе. Я почувствовала, как внутри меня рушится какая-то стена, что-то открывается, и слова сами полились рекой. — Я вспомнила еще. Однажды из-за нее мы не пошли на концерт моей любимой группы. — Черт подери, зуб даю, ты разнесла все в пух и прах! — он всплеснул руками, зная, что музыка для меня — это свято. — Сперва, я чуть не убила ее. Время подходило к восьми, и мы уже должны были стоять рядом со сценой, сцепившись руками и подпевая знакомые слова. Хрена с два! Эта мадам пропала. Только я собралась искать ее, как входная дверь робко открылась. — И что же?  — Я набрала в легкие воздуха, чтобы как следует проораться. Но, когда маленький силуэт появился на пороге квартиры, я воздержалась от ругани. Ты знаешь… ее свитшот с лиловыми цветами, короткие джинсовые шорты… Она прижимала к груди свой розовый лонгборд, морщилась и робко сводила колени, когда я, чертыхаясь, стирала смоченной в перекиси ваткой кровь с ее разодранных ног. Вот глупая. Она сказала, что пыталась быстрее добраться до дома, чтобы не огорчить меня опозданием. Я запрокинула голову, делая вид, что отбрасываю с лица пряди волос. Я пыталась загнать горячие слезы обратно. Наивно. -А потом, ближе к ночи, я покрывала легкими поцелуями ее несчастные колени, поднимаясь выше и лаская кожу на бедрах. Она тихо вздыхала и замирала, наслаждаясь прикосновениями. И я забыть — забыла об обиде. Он кашлянул. Ревниво как-то. Я сделала вид, что не заметила. Просто испепеляла взглядом закрытую дверь, поддаваясь гребным воспоминаниями. — Будешь кофе? — Мм? — Кофе. — Да, она говорила, что от меня пахнет кофе. Всегда. Он снова кашлянул, на этот раз сдержаннее. — Моя эльфийка. Обожала искусство, и я разделяла эту ее страсть. Мы могли целыми днями носиться по выставкам и галереям или долгими вечерами читать книги о волшебстве. О, а еще она верила в русалок, — я горько рассмеялась. — Ни в фей, ни в ведьм, даже в Бога не верила, а в русалок верила. И попробуй поспорь! Обидится ведь, дурочка. — В русалок? .. — Ну да, я же говорю. Особенная она. — Ты ни разу не назвала ее имени. У меня резко потемнело в глазах, будто что-то тяжелое с размаху приложилось к затылку. «Разве это важно?» Ком все больше сдавливал горло, и мне едва удалось ответить: — Элли, ее имя Элли. Он изумлено фыркнул, прикладывая ладонь ко лбу. Я почувствовала, как румянец коснулся моих щек. — Почему вы прекратили свои... отношения, — кареглазый немного подался вперед, вкладывая в свой вопрос как можно больше заинтересованности. Я не стала тянуть с ответом. — Она умерла. — Ч..что? — сигарета выпала из ослабевших пальцев, его глаза округлились скорее от моего ледяного тона, чем от самих слов. — Утонула. — Господи, мне так жаль… — Погребена в Атлантическом океане, — с хрипотцой, медленно произнесла я, смакуя каждое ядовитое слово. Будто прочла эпитафию на ее могиле. Он молча смотрел мне в лицо, пытаясь уловить хоть одно движение мускула. Но за эту долгую жизнь я научилась не плакать. Странно рассказывать все это мужу. История моего лучшего романа с девушкой была тайной молодости. — Русалкой стала, — я сдавленно шепнула эти слова и шмыгнула носом, пряча бьющееся огоньком горе в глазах. *** — Мама, ты плачешь? — из-за бесшумно приоткрывшейся двери раздался взволнованный шепот. Я подняла голову и наспех вытерла заплаканные глаза, одновременно туша очередную сигарету. — Элли, солнышко, почему ты не в кровати? — я изобразила на лице мягкую обеспокоенную улыбку и попыталась незаметно вытереть потекшую тушь со скул. — Мне снился плохой сон, — дочка переступила с ноги на ногу, потерла миниатюрным кулачком один глаз и поспешила забраться ко мне на колени, утыкаясь лицом в грудь. — Это всего лишь сон, детка, — я прижала ее к себе, поглаживая розовую шелковую пижаму на ее плече. — Что тебе приснилось? — Страшное море. Девочка крепко ухватилась за мою руку, прижалась ко мне раскрасневшейся щекой, и ее горячее дыхание обожгло кожу. Мы сидели в ночной тишине, и я думала, что малышка задремала на моих руках, но ее вкрадчивый шепот заставил невольно вздрогнуть: — Мама? — Да, милая? — А русалки существуют? За чертову секунду, из-за неожиданного вопроса дочери, в моей голове в самых ярких красках пронеслось все, что я пережила. Я зажала рот ладонью, удерживая в себе отчаянный вопль и резко запрокинула голову в очередной сраной попытке загнать слезы обратно. А потом, вытерпев жгучий удар старательно зарытого мною прошлого, внезапно для себя, я рассмеялась и поспешила ответить. — Существуют, Элли. Конечно существуют…