Выбор веры

Вопреки ожиданиям, ночью не становится прохладнее, и в распахнутые окна по-прежнему вливается тяжелый жаркий воздух, пахнущий гниющей зеленью. Ее тошнит от этого запаха, но охрана требует, чтобы окна и двери были всегда открыты. Да нет, какая там охрана, Ирэн, говори точнее – стражники. Вас ведь не охраняют, вас – стерегут. Очень похоже на детские сказки, в которых ты всегда была принцессой, кому же еще как не тебе быть принцессой, верно? Ведь ты так любишь точность и достоверность, чтобы все было по-настоящему. Вот только в любой сказке с принцессой что-нибудь случается, и это что-нибудь, как правило, пакостное. Поцелуй свинопаса, сноси три пары железных туфель, пройди полмира в попытке спастись, возглавь разбойников, потеряй корону или своего принца, а потом, если повезет с честью пройти испытания, ты снова станешь принцессой. Не королевой, нет. Ты снова станешь принцессой, чтобы с тобой снова что-то случилось. Ирэн не уверена, что осилит хотя бы одно из сказочных заданий. Она слишком слаба, слишком избалована и чересчур эгоистична. Все, что она может сейчас – просто представлять себя сказочной принцессой, заточенной в башне на берегу моря в неведомой стране, иначе она сойдет с ума. Когда воображаешь себя кем-то еще, всегда становится легче, это она знает с детства. Принцессой, к которой скоро должно прийти спасение. Неважно откуда и какое. Она сардонически улыбается во тьму – мысль о том, что грядущее спасение, скорее всего, будет в библейском смысле, не покидает ее уже очень давно. А может быть, это уже произошло, - внезапно думает она. Возможно, эта тяжелая вязкая дремота в запахе гниющих листьев, которые некому убрать и срезать – последняя милость Господа. Возможно, никого из нас уже нет, а пахнут листья и трава, которые нечаянно похоронили вместе с нами. Поэтому такая тишина в доме и на улице. Нас просто расстреляли, как и было обещано. Спасаясь от этой мысли, она рывком перекатывается на другую сторону кровати, ближе к мужу, боясь ощутить могильный холод или пустоту. Но он здесь, у них одно посмертие на двоих. Ее затапливает тепло сбывшейся надежды. Привычным жестом Феликс прижимает к губам ее ладонь. - Мы выживем, - спокойно и отстранено говорит он. – Мы спасемся. Все мы, вся семья. Мы будем жить далеко-далеко отсюда, мы переживем все войны, дождемся внука, потом я ненадолго сбегу и ты одна увидишь нашего правнука, а я буду знать о нем по твоим рассказам, потом мне надоест их слушать, и я тебя заберу, потому что как же я буду без тебя. - Дальше, - полу шепчет-полу хрипит она, отчаянно надеясь, что все его занятия оккультизмом и странные слова сумасшедших монахинь оправдались, что бы этот монолог был послан сверху, а не был джентльменской попыткой успокоить damsel in distress. Молиться о таком грех, но сейчас она готова погубить свою душу за маленький кусочек обещанного будущего. - А дальше я не знаю, дальше – только Бог, - так же спокойно отвечает он и открывает глаза, просыпаясь. – Сheri? Что на тебя нашло такое? Впрочем, этот вопрос – формальность, риторика. Что бы ни происходило с ней, с ним творится то же самое. Кровать предательски поскрипывает – это ничего, когда они одни в спальне, но при открытых окнах и дверях… Через минуту он тащит ее в ванную комнату. Хотя, наверное, тащит не совсем верное слово – они передвигаются не разрывая поцелуя и не прекращая ласк. Все это так не похоже на их обычные любовные игры – с долгим соблазнением, притушенным светом ламп и восточными ароматами, что ей кажется, что она изменяет Феликсу с каким-то незнакомцем. Жесткий край ванной врезается в бедро, она почти виснет на шее мужа, сминая, комкая и сдвигая ткань пижамы в попытке добраться до кожи и, когда, наконец, добирается, то впивается губами и, кажется, даже прикусывает, когда его толчки становятся особенно сильными. Все прекращается, наверное, быстро, но дольше она бы и не выдержала – слишком много ощущений сразу для бедной маленькой принцессы. Феликс выравнивает дыхание, гладя ее по спине. Они все еще остаются плотно прижатыми друг к другу, и разлепляться совершенно не хочется. Говорить тоже, но она себя заставляет. - Что тебе приснилось? Он качает головой – говорить он все еще не в состоянии, но она умеет быть настойчивой. Обычно он так себя не ведет, грубость и резкость - не его черты. Что-то произошло вот сейчас, до его пробуждения. Она повторяет свой вопрос, когда они добираются до кровати и его глаза возвращают свой обычный цвет. Ее, наверное, тоже, но сейчас темно и зеркала не видно. - Расскажи, - просит она снова. Он притягивает ее к себе и укрывает одеялом. Теплый, уютный кокон – единственная их защита от того, что ждет снаружи. - Мне снилось, что я спускаюсь в подвал с Бэби на руках. Ты идешь рядом, я знаю, что родители и слуги уже там. Я знаю, что из этого подвала нас будут выносить на носилках, а кровь придется отмывать очень долго. - Тщщщ, - произносит она, прижимая палец к его губам. – Это просто дурной сон. Твоя способность к предвидению здесь ни при чем. Господь этого не допустит. Он вновь целует ее ладонь и очень быстро засыпает, как всегда, уходя от тяжелого разговора. Она лежит в темноте и пытается понять какое из пророчеств – истинное, зная, заранее, что ответа не будет. Черная крымская ночь 1918 года заливает дом.