Отблески

      «Спокойной ночи».       Сообщение было прочитано; он уже несколько минут смотрел в экран телефона, не в силах просто выпустить его из рук. Хоть бы раз ответила. Хоть бы раз за полгода года.       Она всё ещё была в Сети, об этом говорил значок в верхнем правом углу страницы. Более того, она будет в сети часов до четырёх утра, пока кисть не начнёт валиться из её худых пальцев, а глаза не перестанут отличать чёрный от тёмно-фиолетового или синего.       Телефон всё-таки оказался задвинут под подушку. И почему он снова и снова желает ей спокойной ночи, если знает, что ответа не придёт? Что это? Глупая надежда? Ну конечно, что же ещё.       Из-под подушки раздалось характерное треньканье. Он дёрнулся то ли от неожиданности, то ли от того, как заныло в ожидании сердце.       «Завтра ко второй», – писал ему приятель. Ко второй. Ну и какая разница, если он всё равно придёт к первой, чтобы только подольше побыть с ней?       С той, которая не может ответить простое «тебе тоже» на его сообщения, просто чтобы он не так сильно осознавал свою ненужность. Отлично. Просто прекрасно. Продолжай в том же духе.       Он судорожно вздохнул, накрывая голову тёплым одеялом и прячась от жёлтого света дурацких фонарей, утыканных вдоль всей улицы.       Утром он, как обычно, вышел за сорок минут до начала занятий. Вообще-то, идти до университета нужно было всего двадцать, но он так боялся пропустить её, что выскакивал из дома раньше, даже если не взял половину нужных тетрадей.       Они жили рядом, только она дальше по улице на десять домов, и он так часто видел их, что уже знал, у кого какая дорожка к крыльцу, какая дверь и какие украшения хозяева предпочитают на праздники.       У кованой чёрной калитки он остановился и привалился плечом к кирпичному забору. Мартовский холодный воздух пробирался за воротник куртки, заставляя ёжиться и вжимать голову в плечи.       Она появилась спустя минут пять. Вышла из дома и, шаркая по плиточной дорожке, дошла до калитки. В любимой чёрной кенгурухе, светлых джинсах и потрёпанных красных кедах. От привычного, почти родного вида девушки холод перестал ощущаться так явно.       – Привет, – оживлённо сказал он, отмечая наспех замазанные тональником круги под глазами.       – Ага, – хрипло и почти безжизненно прозвучало в ответ. Она всегда отвечала так, словно делала одолжение.       – Снова полночи просидела за холстом?       – Угу.       – Ну… понятно.       Он скис, в который раз чувствуя себя неисправимым неудачником, не способным даже разговор поддержать. Подумать только, перечитав такое количество книг, он всегда теряется, стоит ей оказаться рядом.       В холле он остановился, переступая с ноги на ногу. Хотелось сделать что-то, но девушка подняла голову, взглянула коротко и кинула «увидимся», а потом скрылась среди других студентов.       Опять. Если честно, он пусть и не имел опыта отношений, но наивно полагал, что нормальные девушки, расставаясь даже на такой небольшой промежуток времени, обычно целуют своих парней хотя бы в щёку. С другой стороны, о чём это он? Нет, она и нормальность вряд ли пересекутся однажды, и вряд ли пересекались вообще.       Он увидел её в первый же учебный день. Искал аудиторию, но зацепился взглядом за худую маленькую фигурку и короткие, всего-то до плеч, растрёпанные волосы какого-то прозрачно-лилового цвета. Опустив веки и закинув ногу на ногу, она сидела на скамейке и, похоже, не замечала никого вокруг, слушая музыку, так что вполне можно было решить, что она заснула.       А потом девушка открыла глаза.       Вспоминая этот момент впоследствии, он был почти уверен, что тогда, сам того не ведая, нечаянно продал душу, встретившись с тяжёлым, нечитаемым взглядом почти чёрных глаз.       Нетрудно догадаться, что она не выходила у него из головы. Он высматривал её в коридорах, садился за соседний стол на обеде, старался как можно чаще проходить мимо кабинетов, в которых она занималась. Он даже спрашивал у друзей, знают ли они о ней что-то. Как оказалось, знают, причём не только они, а половина университета. Это была второкурсница с художественного, довольно странная и замкнутая личность, но при этом местная знаменитость, благодаря специфическому характеру и интересным работам, по которой сохла чуть ли не большая часть здешних парней.       Позже выяснилось, что они живут совсем рядом, и после этого покой окончательно пропал из его жизни. Иногда они сталкивались в магазине на другой стороне улицы, иногда он видел, как она проезжала мимо его дома на скейтборде, а иногда шёл чуть позади по дороге на занятия и обратно. Это походило на сумасшествие, но он уже не мог и дня прожить, если не видел чуть ли не светящейся белой кожи, пересечённых линиями вен худых кистей рук и прожигающего насквозь усталого взгляда.       В таком помешательстве прошло почти три недели, и в конце месяца он столкнулся с художницей на выходе из универмага. Она стояла под фонарём, прислонившись к стене и засунув руки в карманы той самой чёрной кенгурухи. Замерев, как кролик перед удавом, он крепче сжал пакет с продуктами. Это было слишком близко для его несчастного воспалённого сознания.       – И долго ты будешь меня преследовать? – впервые услышал он тихий, преисполненный какого-то неживого спокойствия голос.       – Я не… – проблеял он, чувствуя, как краснеют щёки, и шея, и даже уши.       – То есть, я просто придумала, что у меня появился личный сталкер?       Ему показалось, что он слышал насмешку, и через секунду убедился, что так и есть, когда заметил резкий изгиб тонких губ.       – Так я тебе нравлюсь? – продолжала она, не дождавшись ответа.       Под тонким свитером по спине поползли мерзкие мурашки. Встреть он человека с автоматом, и то меньше бы нервничал.       – Н… наверное… – от волнения он начал заикаться и тут же полез поправлять очки, чтобы только скрыть смущение.       Он смотрел в пол, и только по ломкому звуку трещащих под подошвой мелких камушков понял, что девушка подошла. Шум крови в ушах всё больше походил на накрывшую с головой и перекрывшую доступ к воздуху океанскую волну.       – И почему не сказал раньше? – раздался вкрадчивый голос совсем рядом. Он молчал, не понимая, дрожат его губы от холода или от паники. Да и что отвечать? Что он даже рта открыть рядом с ней боялся?       – Так ты хочешь встречаться или нет? – тем временем спросила она.       У него совершенно точно тряслись руки. Он сглотнул, чувствуя, что не может выдавить из груди ничего значительнее рваных выдохов.       Девушка раздражённо цокнула.       – Понятно.       Она обогнула его и сделала несколько шагов вдоль по тротуару, туда, где дорога сходилась в точку, а дома напоминали спичечные коробки. То, о чём он грезил последние дни, покидало его, грозя больше никогда с ним не пересечься.       – Нет, подожди! – пакет упал на асфальт. Девушка обернулась. – Я… я хочу, – уже тише добавил он, испугавшись собственных слов, и кинулся собирать вывалившиеся из пакета продукты.       – Тогда отправь мне свой номер, – снова усмехнулась она, перед тем как пойти дальше.       Согласившись, он, кажется, действительно подписал контракт с самим дьяволом. По ощущениям, их отношения складывались просто ужасно, хотя со стороны, возможно, так и не выглядело. Он таскался за ней повсюду, словно восторженный щенок, боясь пропустить хоть одно слово, изучил вдоль и поперёк все её работы, все увлечения, узнал про каждого из друзей и, как наркоман со стажем, упивался редкими, даже случайными прикосновениями.       Но в ответ как будто бы и ничего. Наверное, если бы он знал, что за полгода его душа превратится в хлипкое лоскутное одеяло, он бы никогда не согласился на эти отношения. А может быть, всё уже было решено за него, и, рано или поздно, это всё равно случилось бы.       Сначала он был счастлив, да и кто не был бы, получив себе личный идеал? Они гуляли по улицам, заливаемые жёлтым искусственным светом сквозь темноту, заходили в дешёвые забегаловки, чтобы что-то поесть, и шли дальше, не обращая внимания на редких в такое время прохожих и с шумом проезжающие машины. Иногда он просил разрешения зайти к ней, и она всегда кивала.       В маленькой квартире он часами мог наблюдать, как она пишет. Как-то он пытался с ней заговорить, но она сразу же морщилась и велела прекратить отвлекать, если только он хочет остаться здесь. Он замолкал. Он любил и одновременно ненавидел смотреть за её работой. Ему думалось, что именно картины забирают её у него. Картины были разные: мрачные, вроде обнажённой девушки, заснувшей среди сухих цветов на фиолетовом покрывале; или вроде совсем маленькой девочки в синем платьице и озорными хвостиками, стоящей напротив лохматого щенка в солнечный летний день. Но каждая была по-своему удивительно талантлива.       Когда художница окончательно выбивалась из сил, то молча вставала, уходила на маленький балкон с кованым ограждением и садилась на голый пол. Он следовал за ней и опускался в другой угол.       Из чуть разбавленной темноты глядели две чёрные дыры, рушащие целую вселенную внутри него. Полуприкрытые веки ничуть не умаляли жара, который, он чувствовал, превращает кожу в пепел и заставляет сердце биться в огне и задыхаться. Кружилась голова, и он почти верил, что умирает. Грустные бездонные глаза обрекали его на пытку, прекратить которую он не согласился бы ни за что на свете.       Вдруг девушка могла сказать странные вещи, как, например, произнесла однажды: «Мне становится мерзко, когда я думаю, что в старости руки мои будут трястись, а глаза слепнуть. Мне кажется, что было бы неплохо никогда не дожить до этого возраста».       «Что ты такое говоришь?» – дрожащим голосом спрашивал он. «Забудь», – отвечала она и отворачивалась, разглядывая улицу сквозь прутья. В волнении он садился ближе и обнимал её, и она, не оборачиваясь, запускала в его волосы вечно ледяные, как будто всегда замёрзшие, пальцы. А потом говорила: «Шёл бы ты домой». И он, глотая обиду, слушался.       Когда это стало повторяться с завидной периодичностью, даже он, безумный от своей влюблённости, начал осознавать, что это ненормально. Он повторял ей, какая она замечательная, какая одарённая, какая красивая. Она повторяла, что он неуклюжий, слишком высокий и вообще достал уже своей болтовнёй. И давно бы всё прекратить, но ведь она сама сделала первый шаг, значит, он ей не безразличен. Поэтому он приходил домой, желал ей спокойной ночи, выспаться, хороших снов и поначалу даже подкреплял всё кучей смайликов, а потом, в ответ получая лишь издевательскую тишину, падал на кровать.       Падал на кровать, а хотелось бы с крыши. Потому что, чёрт возьми, устал уже раздирать себя по частям ради абстрактного счастья с человеком, который, видимо, плевать на него хотел. Однажды он умрёт, захлебнувшись собственным отчаянием, а она, наверное, даже не заметит.       И как люди живут вместе годами, если он за полгода докатился до такого состояния? Хотя какая разница, он ведь всё равно будет терпеть, убеждая себя, что в порядке.       Как-то внезапно в один из солнечных выходных дней ему пришло сообщение от неё с просьбой зайти в магазин и купить что-нибудь съедобное. Он умилённо улыбнулся. Да, она была настолько ленивой и невнимательной к собственной жизни, что забывала поесть, так что иногда обнаруживала, что есть в принципе нечего.       Когда он закрыл за собой дверь, она даже головы не подняла, только кинула короткое «спасибо» из-за мольберта, но через несколько минут, как всегда шаркая, появилась на кухне.       – Эй, – едва слышно позвала она, и он удивлённо обернулся. Девушка сидела на высоком табурете, по привычке закинув ногу на ногу, и откручивала крышку у банки с апельсиновым джемом, – я могу нарисовать тебя?       – Что?.. – от её слов липкие мурашки пробежались по плечам и животу.       – Могу я нарисовать тебя? – повторила она, явно начиная раздражаться. Он кивнул, надеясь только, что ему не послышалось. – Тогда пошли.       И он, запинаясь, последовал за ней.       – Очки где?       – Ты же сказала, что они уродские, – тут же помрачнел он.       – Тебе идут.       Наверное, она и не хотела его обидеть, но грудь всё равно неприятно сжало. Может быть, она никогда не хочет его обижать, но получается ровно наоборот.       Стиснув кулаки так, что ногти впились в ладонь, он вытащил из кармана куртки футляр, который на всякий случай всегда носил с собой, и надел крупные очки в чёрной оправе, вообще-то очень модные в их время. Вот только для неё это, похоже, ничего не значило: уродские и всё, просто по факту уродские.       Она сунула ему в руку книгу Кастанеды сразу, как он вернулся.       – Просто сядь и читай, как делаешь это обычно. Только лицо не закрывай, – добавила она, когда он склонился над страницами.       С трудом он сопоставлял одно с другим. Она так убедительно говорила, что не читала книг несколько лет, но вот перед ним совсем новый переплёт, и явно уже кем-то раскрытый до него. Она так часто одёргивала его фразой о том, что он надоел ей, но сейчас собралась рисовать его. Она, не задумываясь, вываливала всю правду о каждом недостатке его внешности, но теперь переносит его черты на холст.       Боясь спугнуть девушку, он не задал ни один из интересующих его вопросов, пытаясь сконцентрироваться на книге. Странно, но лучи солнца, свободно проникавшие в комнату сквозь не зашторенное окно, действительно щекотали нос, и приходилось морщиться, чтобы не чихать. Сбоку слышалась возня: то перекладывались кисти, то набирались краски, то что-то ещё, что он не мог на слух определить. Это было настолько уютно и тепло, что он забыл обо всех разочарованиях и продолжал читать, наслаждаясь минутами спокойствия.       Он не знал, сколько просидел так, но в какой-то момент девушка поднялась и отложила всё в сторону. Она выглядела уставшей и сонной, казалась ещё худее, чем обычно. Поднявшись тоже, он только сейчас понял, что на улице начало темнеть, а тело ужасно затекло.       – Можно посмотреть? – не скрывая надежды, спросил он.       Она зыркнула на него исподлобья и продолжила протирать кисти.       – Когда закончу, тогда и посмотришь. Завтра продолжим, а сейчас я хочу отдохнуть, оставь меня, пожалуйста.       Возможно, было бы лучше, если бы она злилась, но голос её был равнодушным, и от этого становилось ещё больнее. Мираж счастья быстро сменился мёртвой пустыней реальности, о которую уже разбилась не одна мечта.       Однако он во второй раз сидел здесь с книгой уже на следующий день, гоня от себя всякие мысли о том, что через час или два это хрупкое подобие нежности с треском рухнет. И оно рухнуло: ему сказали уходить, добавив, что позировать больше не нужно.       Утром он как обычно ждал её у ворот, но в итоге опоздал на занятия, потому что она так и не появилась. Не было её и в университете, не было в магазине, и даже знакомый скейт не проехал по освещённой фонарями улице.       В беспокойстве, не находя себе места, он звонил ей, писал, стоял у её дома, но чуда не свершилось, только потом он увидел её одинокую маленькую фигурку на крыше, и понял, что бессилен. Что бы он ни сделал, она не ответит, пока не захочет, и даже если этого никогда не произойдёт, он так же продолжит кричать в пустоту.       Он снова и снова приходил к кованой калитке, отправлял глупые сообщения и ждал, как доверчивый пёс. Наверное, ему в жизни не понять, что творится в голове у этой странной девушки. Неверное, даже и пытаться не стоит. Он боялся, что не откроет для себя ничего, кроме всепоглощающей нечеловеческой тоски, часть которой нашла отражение в глубоких чёрных глазах. Пожалуй, пора заканчивать либо с чувствами, либо с собой, потому что не было ни дня, когда бы он не ощущал раскалённый гвоздь отчаяния в своей груди.       Упершись лбом в край стола, он бездумно наблюдал, как падают на светлый ковёр маленькие капли, не находя в себе сил просто вытереть лицо. Он повернул голову и уставился на противоположную стену.       На полке стояла игрушка Супермена, которую девушка подарила ему, стоило заикнуться о том, что в детстве он мечтал о такой. Рядом стоял в рамке рисунок лилии, который тоже дала она, когда он сказал, что у его прежнего сгоревшего дома росли такие. И так вся полка до конца была посвящена только её подаркам, простым, но важным, как воздух. А ниже к стене были прилеплены редкие полароидные фото её или их обоих. Она, по правде-то, ненавидела фотографироваться, но иногда позволяла, и тогда он трясущимися руками крепил цветные памятные картинки к обоям.       Одна из фотографий была сделана на крыше её дома во время заката. Там она даже улыбалась, и потому он улыбался тоже, они были похожи на настоящую пару. Её волосы удивительно хорошо смотрелись на фоне персикового неба, взъерошенные лёгким весенним ветром.       Просто интересно, если однажды он сбросится с этой самой крыши, она вообще заметит его бездыханное тело на земле или, погружённая в свои мысли, не глядя пройдёт мимо?       От мрачных раздумий его оторвал звонок телефона. Звонила она, и впервые он не ощутил ничего, но нажал на зелёный значок.       – Да? – его голос был таким же хриплым и невыразительным, каким был обычно голос девушки.       – Ты можешь зайти ко мне сейчас? Хочу кое-что показать, – она же, напротив, была на удивление бодрой и оживлённой.       – Да, я приду, – ответил он, сбрасывая входящий.       Хотелось раскрыть грудь, вынуть больную душу и отдать уже, в конце концов, этому черноглазому демону, лишь бы уже не мучиться больше.       Она дёрнула его за руку, как только он снял обувь. Она, в самом деле, была на редкость возбуждённой и растрёпанной больше обычного. Слишком живой для неё, слишком человечной.       Остановившись, она подтолкнула его к мольберту, и он, замерев, шире раскрыл воспалённые от слёз глаза. На картине был он, читающий книгу в той же позе, в которой сидел те два дня. Он не привык считать себя особо привлекательным, а после едких, как кислота, комментариев девушки, и вовсе казался себе отвратительным. Но здесь, на этой картине он был красивым без преувеличения. Точно таким же, каким видел себя на фотографиях, но гораздо лучше. Он был расслаблен, освещён лучами, и да, эти уродские очки действительно шли ему. Были прорисованы все веснушки на его щеках, все родинки на изогнутой шее, ранка на искусанных губах, длинные чёрные ресницы, блестящие волосы… Посторонние люди, глядя на эту работу, подумали бы, что он домашний и… родной? Да, именно так. Как будто он ждёт кого-то у окна, отвлекая себя чтением.       – Что ты будешь с ней делать? – он подумал, что спросил почти беззвучно.       – Я хотела оставить её у себя.       Он посмотрел на неё и обомлел. Впервые он видел её растерянной и смущённой, какой-то слишком тонкой и напуганной, но вместе с тем радостной.       – Знаешь, в последнее время я ловлю себя на том, что мне с тобой тепло, – продолжала она, не обращая внимания на тишину. – За полгода ты уже у меня под кожей, это немного страшно, и всё же прося тебя уйти, я всё жду, что ты останешься. А ты, дурак такой, вечно уходишь.       Она неловко засмеялась, а он всё продолжал молчать, как громом поражённый. Может быть, он умер, а теперь его просто вознаградили за все те слёзы по ночам?       Но нет, она была перед ним и водила маленькими пальцами по холсту, касаясь нарисованных рук. Настоящая, реальная, осязаемая.       – Хотя бы сегодня останься, – свистящим шёпотом попросила она, подняв всё-таки глаза.       Чёрные дыры в них не исчезли, но впервые там, в глубине за ними, он обнаружил залитый солнцем мир, который так упорно прятала она за грубыми словами.       Земля ушла у него из-под ног, и в лёгкие стремительно ворвался воздух.       Ощущая, как срастаются внутри опалённые клочья, как вновь начинает биться едва не уснувшее сердце, он наконец, вместо убивающего жара, ощутил бегущее по венам тепло.