Vulnerable.

Эллиот чертовски устал. Хоть его дни вовсе не были монотонны, он, почти не напрягаясь, предугадывал ход любых событий, что начинало выводить из себя. Что касалось его самого - его жизнь была словно ассорти из Субоксона, кодов, загадок, ночных кошмаров и погонь за самим собой. Лишь одно приводило в чувство. Единственное не схожее ни с кем лицо, нечитаемое, немногословное. Шейла. Имя, мягкой иголочкой вонзающееся в оболочку мозга. Смешной вздернутый нос приводил к мыслям о задирах из детского сада, размазанная тушь и чёрные тени - о девушках, которых так легко снимать, спутанные тёмные волосы - о сумасшедших, а хриплый голос - о неизлечимых болезнях. Нет, тут не должно следовать отсылок к Чаку Паланику с извечным "Если бы у меня была раковая опухоль, я бы назвал её Марлой", потому что Шейла - это гораздо хуже. Здоровые люди называют этот недуг любовью, и где-то то ли в желудке, то ли в паху Эллиота болезненно тянет от осознания, что он способен любить. Это делает его слишком уязвимым. И за то время, пока уязвимость читала его, как букварь, выворачивая наизнанку всё его скрытное существо, Эллиот успел увидеть лишь пару строк. Первый раз - в тот вечер, когда он спросил разрешения на поцелуй. Подумать только! Но это было для него лишь физиологией, минутным телесным порывом. Важнее было то, что Шейла рассказала о своей Уязвимости. За всей горой таблеток, порошков, шприцев, Туссина в газированной воде, сидела маленькая девочка, потерявшая себя и дом. Желающая быть той самой заботливой женщиной, что сварит суп и запечет индейку с яблоками, что всегда обнимет пришедшего с работы мужа-инженера... Но эта история не про них. Второй раз - когда Шейла, буквально давясь словами, просила Эллиота сказать, причастен ли тот к аресту Веры. Вторая Уязвимость - зависимость. И зависимость её автоматом перекидывалась на самого хакера. Нет Фернандо - нет поставок. Все, что их ждёт на деле - это ломка, тьма и разрыв. Эллиот сомневался в столь приземленных интересах Шейлы. Однако все говорило не в её пользу. Третий раз стал последним. Эллиот знал, что окажется дома лишь на час, но этот день был последним нормальным днём, и это давило на него, висело над его головой, разрывающейся от умственного перенапряжения. Шейла лежала у подъезда в груде мусорных мешков и смотрела в пустоту, но когда Алдерсон подал ей руку, в её взгляде отразилось то, чего Эллиот так боялся увидеть. Третьей уязвимостью была Смерть. Его. Их обоих. Её. Он знал, что она готова ударить его, пока он смывал грязь с её волос и лица. Она была буквально готова крикнуть, что они умрут оба, и что выхода совсем нет, пока он забирался к ней в душ. Два тела сплетались под шум проржавевшего водопровода, и в этот раз не нужны были предосторожности. Какой там СПИД, какая беременность, они оба сдохнут. Шейла, такая тихая и немногословная в быту, буквально изуродовала спину Эллиота и чуть было не испортила ему слух, срывая голос. Эллиот бережно завернул девушку в махровое полотенце и попросил её спать хорошо, и что он все исправит. Её видимое спокойствие приводило в стабильное состояние его самого, и он уснул, не зная, что Шейла сдаст себя, скажет Фернандо, что теперь она спит с Эллиотом, что она сделает все, для своей смерти. Когда ей приставят перочинный нож к горлу, её спросят, в чем уязвим Эллиот и почему она так хочет умереть, и она скажет так, как сказала бы та самая заботливая женщина, таящаяся в её душе: - У него нет уязвимостей. Он вас раскрошит, уёбки. Когда он увидит её тело в багажнике тачки корешей Фернандо, он встретит лицом к лицу собственную, и похоже, единственную, уязвимость. И вскинет голову к небу, обращаясь к воображаемому другу и проклянет полмира за то, что именно ему в качестве уязвимости досталась любовь.