Собиратель сердец

Валентайн Его тонкие аристократичные пальцы перебирали четки. — Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. — тихий шепот гулом отдавался в висках. Его снова трясло. — Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra.Panem nostrum quotidianum da nobis hodie. Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris. Шумный вздох. Вновь рвется нить и, бусины рассыпаются по каменному полу. Он бросается на пол и собирает их трясущимися, бледными руками. — Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. — голос срывается на рыдание — Amen*. Он поднимается с колен, держа в руках бусины, и идет к своему столу. Сутана слегка шуршит в такт его шагам. Мужчина нетвердой рукой дергает на себя небольшой ящик; его лицо краснеет и покрывается мелкими капельками пота от увиденного, будто ревередка на шее мешает ему дышать. — Отец наш небесный, прости меня, ибо я — грешен, — он всхлипывает. Рука нащупывает жесткую кожаную ручку. Полноватые губы преподобного искажает странная улыбка. В руку привычно ложится старая плеть с тремя хвостами, шипы приветственно поблескивают в тусклом свете кельи. — Я не хотел! — падре хватается за тонкую белую полоску ревередки на своей шее и дергает ее в сторону. Он медленно стягивает с себя черное облачение, и привычно резким, отточенным движением наносит себе удар плетью. Шипы впиваются в его кожу, оставляя свежие раны поверх заживших. Он вырывает их вместе с кусками кожи. — Отче, я не хотел! — слезы катятся по его лицу. Он вновь заносит руку для удара. Отец Валентайн посмотрел на распятие, висящее перед ним на стене. На секунду ему показалось, что Христос улыбается ему. Валентайн глухо всхлипнул и, взяв себя в руки, ударил еще. Он точно знает, что Бог его простит, ведь он много лет приносит свою кровавую жертву. Простит потому что, любит чужие страдания. Простит потому что, прошел через это. Валентайн оскалился и, рванул плеть, что было сил. Он не произнес ни звука, когда шипы с хрустом выдирали его плоть, обжигая нестерпимой болью. Падре смотрел на распятие, а Христос продолжал ему улыбаться, залитый кровью. Громкий смех вырвался из груди мужчины и прокатился по каменным коридорам. Анри Моро       Стройные ножки бодро зацокали по мрамору шпильками, повинуясь зову постоянного клиента этого заведения. Мари, работала здесь совсем недавно, и все еще находилась под впечатлением от интерьера. Светлый мрамор, позолота — все лучшее от Греции. Сейчас девушка очень спешила. Пришел очень состоятельный клиент, и ей нереально повезло заполучить право на этот столик. Мари запнулась, засмотревшись на статую обнаженного атлета и ее каблучки нарушили четкий ритм. Мужчина за столиком не повел и бровью. Девушка еле слышно, с облегчением выдохнула. Он не заметил ее неуклюжести, а значит ее мечта удачно выйти замуж за красивого и богатого, и самое главное, не жадного, не разбилась вдребезги ее же стараниями. — Добрый день, сэр. Мы рады приветствовать вас. — она широко улыбнулась. — Стифадо из кролика, пожалуйста. И Шато Мутон Ротшильд 1990. А пока, будьте так добры, стакан воды. — мужчина слегка приподнял темную бровь, и вопросительно посмотрел на все еще стоящую с меню в руках брюнетку. Мари стояла на месте и молча таращилась на него. От его зеленых, с изумрудным оттенком, глаз подкашивались ноги. — Мари! — нетерпеливо окрикнул ее метрдотель. — Что ты встала? Неси свои длинные ноги на кухню! Извините, господин Анри, — полноватый мужчина вежливо поклонился — она еще не освоилась. — Ничего, Жан, — Анри флегматично улыбнулся. — Уволю! — Жан выразительно дернул пышными седыми усами и девушка посеменила на кухню. «Уволит он! Как же! Старый хрен!» — блондинка перебирала ножками так шустро, как позволяла юбка-карандаш. В голове ее мелькали картинки ее большого, светлого и сытого будущего, где-то на пляжах Гоа. Отдав заказ повару, она метнулась к зеркалу. «Боже, ну и вид! Больше секса! Такого уж я не упущу!». Немного красной помады, взбитые слегка светлые волосы, чуть пудры на маленький вздернутый носик. Все! Она придирчиво оглядела себя в зеркале и решила расстегнуть еще пуговку на белой блузке. Упругие, сочные полушария задорно выглядывали из выреза. Раздался звонок с кухни и, Мари, глубоко вдохнув, подхватила поднос и вышла в зал, покачивая бедрами. Анри Моро, задумчиво крутил портсигар в руках, когда услышал знакомый цокот. Он поднял глаза. «Господи, вы только посмотрите на эту расфуфыренную курицу! Вырядилась как шлюха, а несет себя, как бесценное сокровище, корова деревенская. Спорим, ты ничего не стоишь?» — мысли приходили последовательно, будто бы их ему кто-то нашептывал. — Мари, верно? — он мягко перехватил ее руку, выкладывающую столовые приборы. Девушка потеряла дар речи и только кивнула. — Мари, разделите со мной трапезу. Закажите себе все что душа пожелает. — Моро широко улыбнулся. «Спасибо тебе, Господи.» — промелькнуло в ее голове и она с радостью приняла предложение. Анри всегда любил смотреть на себя в зеркало, даже сейчас, когда трахал эту вопящую сучку. Она царапалась и кусалась, но боль приносила ему удовольствие. Единственное что его действительно волновало — это наличие следов на его теле, от таких проявлений страсти. Следов на его идеальном теле. Толчок, и она обхватывает его ногами и стонет, еще один и она кусает его в плечо. Анри морщится и смотрит, как в амальгамной поверхности играет каждый мускул его атлетического тела. Без сомнения, он — Бог. Еще одно движение и блондинка кричит и извивается в сладком спазме. Мужчина закрывает глаза и изливается в нее. — Ты великолепен, — она шепчет ему в ухо, от чего по его коже пробегают липкие мурашки. «Падаль.» — звучит голос в его мозгу. — Прости, дорогая, но тебе нужно идти. — он садится на край кровати и смотрит на разгоряченное, обнаженное тело девушки. — Но… Уже так поздно, я думала — начинает было протестовать она и тянет к его спине руку. — Тебе нужно идти, — повторяет он настойчиво и избегает прикосновения. — Ты позвонишь мне? — Мари спешно одевается. — Не думаю. — прерывает разговор Моро и мягко выставляет ее за дверь. Ночной воздух окутывает ее и она зябко передергивает плечами. Шпильки привычно цокают по асфальту. — Да как же так… — она утирает слезы обиды рукавом. — Кто обидел тебя, дитя? — мужская фигура вышла из тени — Кто бы вы ни были, оставьте меня в покое! День и без вас не задался! Да и брать у меня нечего! Идите с миром, — всхлипнула Мари и сделала шажок вперед. — Ошибаешься, дитя, за грехи надо платить! — в руке мужчины сверкнул стеклянный шприц. Он молниеносно приблизился и вонзил иглу в ее податливую шейку. Последнее что она увидела — были серые, жестокие глаза, смутно знакомые. Рен Рен проснулся от звука капающей воды. Он так и не привык к этому звуку. Каждый удар капли о жестянку ведра раздражал до зубовного скрежета. Юноша поднялся и подошел к ржавой посудине, в которую капала вода. Ополоснув лицо, он огляделся. Это место вызывало в нем панику. Абсолютная и непроглядная тьма царила бы в этом жутком подвале, если бы не зарешеченная дырка в потолке, сквозь которую пробивался неясный, мерцающий свет. Долгие годы он не мог понять, чем он заслужил такую участь: быть узником этого темного подвала с вечно протекающими трубами. Он никогда не видел своего тюремщика, изредка лишь слышал его крадущиеся шаги. Здесь не было ни туалета, ни койки, ни еды. Все время он был предоставлен сам себе, а иногда очень жалел, что у него нет хотя бы одной книги. Он точно помнил только то, как очнулся здесь, на этом полусгнившем тюфяке. Имени он своего не знал, Рен — это то как он себя назвал сам. Юноша поёжился от нахлынувших воспоминаний. Он помнил как молил о помощи, но никто ему не ответил, только звук удаляющихся шагов выдал присутствие кого-то кроме него. Он пытался допрыгнуть и дыры в потолке, но падал на пол и вцеплялся себе в волосы, выдирая их. Но рассудок не всегда покидал его. Каждый раз, вставая с соломенного матраца после сна, он делал зарубку на стене маленьким камешком. Рен вспомнил, как на третей зарубке он кричал так, что сорвал себе голос, но не было даже эха. Мучитель же, казалось иногда заботился о нем. Он всегда оставлял еду и, никогда не вмешивался в его, Рена, психозы. Юноша начал свой ритуал. Он всегда считал зарубки, после того как поставит очередную. Одна, две, три … Помогите! Пять, шесть, семь, восемь… Господи-господи-господи! Триста сорок пять, триста сорок шесть…Сука, выпусти меня!!! Тысяча сто один, тысяча сто два… Мамочка! Две тысячи сто… и новая две тысячи сто один. «Почему я не слышу крыс?»