Твоё имя давно стало другим, Глаза навсегда Потеряли свой цвет. Пьяный врач мне сказал - Тебя больше нет, Пожарный выдал мне справку, Что дом твой сгорел. Но я хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, Я так хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, И я буду с тобой В комнате с белым потолком, С правом на надежду. В комнате с видом на огни, С верою в любовь. И. В. Кормильцев, группа Наутилус Помпилиус
Стерильно-белый потолок, стены и пол палаты военного госпиталя резко контрастировали с абсолютно черной громадой закованного в тяжелые доспехи тела, неподвижно возлежавшего на постели. Тела, которое казалось безжизненным, выгоревшим, едва тлеющим в наступившей для Силы ночи угольком. Это тело — всё что, осталось от солнечного голубоглазого мальчика Энакина с Татуина, так мечтавшего о звёздах. Ростки Тьмы в самом начали были посеяны в сердце Избранного, и джедаи были виновны в том, что позволили ситху взрастить их в нём. Ненависть и боль выжгли обуреваемою страстями душу Энакина Скайуокера, оставив лишь пепел... пепел, из которого возродился Дарт Вейдер, новый и безжалостный ситх, готовый утопить Галактику в крови, чтобы выплеснуть хоть немного ту раздирающую его нестерпимую боль от искалеченной, сожженной души и разбитого сердца. Энакин Скайуокер был мертв. Тело, лежащее на кровати — всё, что от него осталось. Но и оно уже принадлежит не ему. В мустафарской лаве горела не только плоть. На Мустафаре билась в предсмертной агонии его душа. Скайуокер предал не только Орден, Республику и друзей. Он и предал, а затем погубил Падме. Ту, ради которой он, собственно, и стал ситхом, предателем. Ту, ради которой нарушил Кодекс. Для нее Энакин был готов пойти на всё. Он и сделал всё, что мог. Вот только он не смог предположить, что после всего, что он совершил - пусть даже и для нее, - Падме вряд ли примет его. Вернее сказать, точно не примет. Слишком уж верной долгу и своим убеждениям была его жена. Предавая Республику, он предал и её. Погубив Орден, он точно так же погубил её. Женщину, носившую под сердцем его ребенка. Тьма лишила его рассудка. На Мустафаре он сошёл с ума. Он душил её, свою Падме, своего ангела... только из-за того, что она привезла за собой хвост в виде Кеноби. Кеноби... Учитель, Оби-Ван. Ещё одно имя, больно кольнувшее место, где должно было быть сердце. Кеноби пытался защитить Падме от него, но ведь он же и подставил её под удар. Хотя его можно понять: учитель хотел выследить с её помощью своего превратившегося в чудовище ученика, он хотел исправить ошибку... Нет, Падме не привезла бы Оби-Вана добровольно... Она всё равно не могла желать ему смерти... Он не верит... И почему же у Кеноби не хватило в последний момент духу исправить... ошибку? Почему он, Вейдер, жив, а она нет? Почему с сознанием вернулась и боль? Почему от Энакина Скайуокера осталась лишь только всё ещё тлеющая слепая любовь к ней? Откуда это клокочущее внутри чувство вины? Почему он жив, а она нет? Эти вопросы он мог сколько угодно шептать - кричать не позволяли обожженные легкие, - насмешливо взирающему на него сверху потолку, глухим к его мольбам стенам, окружавшим его эти несколько дней, что Палпатин выделил ему для того, чтобы он, как выразился сам ситх, смог прийти в рабочее состояние. Здесь, в этой крохотной комнате с белым потолком, Вейдеру порой казалось, что всё это нереально. Что его предательство, гибель Ордена, Республики, смерть Падме — блеф, выдумка, обман, неправда... но чем больше времени он проводил здесь в одиночестве, тем больше убеждался, что всё это правда. Ужасающая, горькая правда. Смотреть в единственное в комнате окно было выше его сил. Там, за толстым стеклом, по-прежнему кипела жизнь, огни которой не погасли. Тот мир, что представал за окном, был жив. А он, Энакин, будем глядеть правде в глаза, давно уже мёртв. То, что он есть сейчас — это просто выгоревшее тело, которое по какой-то неясной причине до сих пор мыслит и страдает.* * *
Тело в черной броне медленно поднимается с колен, на которые чуть раньше опустилось перед вошедшим в палату Сидиусом. Своим внезапным появлением старый ситх согнал с него тягостное оцепенение, потребовал пробуждения. Теперь то, что осталось от Энакина, можно было смело назвать Дартом Вейдером. Он выжил в том огненном аду, в котором не выжил бы никто. Кроме него. У него нет рук, ног — они заменены на механические протезы. У него недостает жизненно важных органов — они заменены механическими и биологическими имплантами. Его лицо навеки скрыто за непроницаемой маской. А отвратительный запах собственной горящей плоти всегда будет преследовать его. Владыка Сидиус — император Палпатин — спас его на Мустафаре, замуровав искалеченное тело в толстую черную броню, так что больше никто не сможет узнать в нём Энакина. Император не только спас его, но и подарил ему новое имя, новую жизнь, которая, к слову, всегда, пока жив Палпатин, будет принадлежать ему. Император, Повелитель, вынудил, заставил его жить. Хотя сам Вейдер, хоть и продолжал инстинктивно цепляться за ускользающую жизнь, предпочел бы умереть. Тот, кто был Энакином, больше не хозяин своей судьбы, но если вдуматься, то он никогда им по-настоящему и не был. И, вполне возможно, что если сейчас Вейдер будет слушать своего нового учителя, то вскоре сможет обрести новый резон жить дальше. А пока... пока Дарт Вейдер будет служить Империи и своему Повелителю. Жить с верою в любовь... вернее в то, что она рано или поздно проходит, так же как и вина за то, что он не смог её сберечь.* * *
Это была одна из строго охраняемых палат в Альдераанском госпитале. Обстановка в ней мало чем отличалась от вышеописанной, разве что немного уюта добавлял стоявший на тумбочке увядший букет цветов с Набу. На кровати недвижно лежала маленькая худенькая женщина с мертвенно-бледным лицом. И только прерывисто вздымавшаяся вверх грудь указывала на то, что она жива. Её карие, покрасневшие от пролитых слез глаза были прикованы к потолку. Отрешенность этого взгляда пугала. Впрочем, посетителей здесь не было уже довольно давно. Возможно, всё дело в гнетущем впечатлении, которое производила несчастная, а может, ей просто нужно было дать время побыть одной. Вряд ли кто-либо мог узнать в ней сейчас решительную и смелую, прекрасную и сильную духом сенатора, в прошлом королеву, Падме Амидалу Набиррие. Но тем не менее это была она, вернее то, что от неё осталось. Падме вздохнула, проведя ладонью по своей впавшей щеке, утирая слезинку. Слез уже почти не осталось. Как и сил, чтобы жить и бороться. Хотелось просто лечь и забыться во сне. Неужели это она, Падме Амидала? О Сила, до чего же, до каких мыслей она дошла. Но верно одно - она не Падме. Падме умерла вместе с Республикой и мужем. А она... она лишь её бледная тень. Тень, которая зачем-то выжила тогда, и которой предстоит научиться жить заново. Потому что она не может так просто сдаться. Уже не может... Потому что она не одна. И от прежней, сгоревшей дотла жизни кое-что все же осталось. Лея и Люк — вот что ещё держит её на этом свете. Ради них она будет жить. Пусть как мать Падме умерла в тот момент, когда согласилась отдать их на попечение джедаев, пусть... у неё не было иного выбора. Она не смогла бы обеспечить им безопасность, не могла... только джедаи были способны спрятать детей от их отца и его нового Господина. Судорожный жалкий не то вздох, не то всхлип сорвался с её губ. Ей пришлось отдать их. Свою кровь, свою плоть, единственное, что осталось от её Энакина... её лишили прав быть матерью. Сын... Люк... Она видела его всего лишь раз. Когда Оби-Ван принес его ей, Падме была настолько слаба, что едва смогла повернуть лицо в их сторону, чтобы с трудом уловить сквозь блеклую кроваво-огненную пелену, застилавшую её зрение с самого Мустафара, маленькое сморщенное личико с печально знакомыми глазами цвета неба. "Где же он теперь? Как же далеко его увезли от меня... Татуин... Родной мир Энакина. Двое солнц и обжигающий песок, один песок за мили вокруг... А ещё там обитают тускены, песчаные разбойники, убившие мать её мужа. Но с ним Оби-Ван... Он надежный и верный друг... Он поможет, защитит... " — тщетно пыталась успокоить себя несчастная. Мысли путались, разбегаясь, но она знала одно: лучше Татуин, лучше малознакомый сводный брат Энакина и его семья, гораздо лучше, чем Палпатин и его ситхское воспитание... А Лея? Лея здесь, совсем близко... настолько близко, что Падме порой кажется, что она слышит её плач. Слышит, но не может подойти. Не имеет права. Лея — это имя ей дала она, так же как и жизнь, всё остальное уже заслуга Бейла. Старый друг не бросил в беде... Приемная дочь... Принцесса Альдераана Лея Органа... Она не должна узнать правду. Не должна. Теперь её мать — королева Брея, а уж никак не Амидала... которой нет. Зато есть Шедоу Райкли... Бейл дал ей новое имя, внешность, гражданство... Падме была благодарна. Но он не мог дать ей главного — смысла жить дальше. Его ей дало его нечто другое... Случайно подслушанное сообщение, новость мелькнувшая в голонете — вот что послужило для неё мощнейшей эмоциональной встряской. Энакин был жив. Вернее, теперь Вейдер. А если он был жив, то должна жить дальше и она. Потому что это напомнило ей о том, что она всё ещё нужна их детям. Нужна, если не как мать, то хотя бы как защитник. Жить и бороться — вот то, что она должна была сейчас делать. Дети... Она сделает всё, чтобы защитить Люка и Лею от их собственного отца, превратившегося в чудовище, да и вообще от всего... Шедоу должна всеми силами помочь построить для них светлое будущее. Свергнуть узурпатора Палпатина, возродить Республику. Она будет жить с верою в надежду. Не для себя. Для них.