Цикл "Глубокие травы"

Он проснулся от страха, задыхаясь, но не издал ни звука и остался недвижим как камень, чтобы не обнаружить себя. Он не понимал, где находится. Лучше было соблюдать осторожность. Тело было тяжелым, только сердце билось быстро, а в ушах звенело, как будто там сидели сверчки "мацу муси", вестники окончания месяца нагацуки. Обычно Хиромасе нравилась их звонкая песня, далеко разносившаяся в чистом холодном воздухе, но сейчас любые звуки причиняли боль. Он видел сон. Да, это был всего лишь кошмар. Хиромаса провел рукой по лицу - сухое. Он был уверен, что плакал. Во сне он плакал. Со стороны улицы донесся приглушенный стук колотушки ночного сторожа. В доме было тихо хорошей сонной тишиной. Хиромаса приподнялся на постели, оглядел комнату. В жаровне тлело несколько угольков, от них исходил ровный красноватый свет. Хиромаса лег опять. Теперь, когда он успокоился и полностью осознал себя, он стал воспоминать. Ему не снились сражения, нападения демонов, яростный вой, стоны умирающих, свист стрел, - все то, что обычно заставляет с криком просыпаться задолго до рассвета. Никто не преследовал его. Хиромаса не тонул в черной проклятой воде, не боролся с руками, которые старались утащить его вниз. Хиромасе снился сад Сэймэя, залитый солнцем, цветущий, благоухающий, радующий взгляд. Они гуляли вместе - он и онмёдзи. На Сэймэе было белое каригину на зеленой подкладке с узорами из летящих фениксов, он смотрел на Хиромасу блестящими глазами, улыбался ему, и Хиромаса улыбался в ответ. Потом Сэймэй отвернулся, вытянул руку, показывая что-то в глубине сада, и Хиромаса вспомнил - Сэймэй был мертв. Гэнкаку убил его. Хиромаса сам доставил коченеющее тело друга обратно в столицу, сам уложил его на веранде дома, стер куском влажного шелка слой белой краски с лица. Ветер играл с рукавами Сэймэя. Он был жив, потому что забыл, что умер. Хиромаса всхлипнул и от неожиданности зажал себе рот рукой. Там, во сне, на него обрушилось понимание того, что происходящее было недоразумением, росинкой, приговоренной к первому лучу солнца, ошибкой, какой никогда не случалось в этом мире, но Сэймэй был особенным, да, он был невероятным, сказочным существом. Только он мог забыть о собственной смерти и вернуться. Еще мгновение, еще миг, Сэймэй прочитает на его лице о том, что произошло в стране богов. Он вспомнит. И навсегда исчезнет. Он покинет Хиромасу еще раз, на этот раз не с огнем погребального костра, но всего лишь всмотревшись в его лицо. О, проклятье! Если бы он мог закрыться рукавом! Слезы потекли по лицу Хиромасы. Колени задрожали. Он едва не упал, так огромно сделалось его горе. Нельзя было ни пошевелиться, ни вздохнуть. - Хиромаса, - ласково позвал онмёдзи. - Хиромаса. Ответить ему могла только смерть. Только правду и гибель Хиромаса мог дать другу. Поэтому он молчал. Так не страдают и грешники в аду: безмерное счастье и безысходное горе разрывали его сердце. Словно крылья бабочки колыхались рукава белого каригину. Даже в уютном привычном полумраке спальни сон казался настоящим. От пережитого ужаса Хиромаса чувствовал себя очень пьяным. В голове стоял туман, руки дрожали. Он потрогал кончиком языка губы - воды бы. Хиромаса встал. Сбросил с себя несколько верхних одеяний, которые укрывали его от ночной прохлады - сильно запахло сандалом и благовонием "эбико", пропитавшими шелк. Мужчина пересек комнату, даже не поморщившись, когда ступил босыми ногами на стылый деревянный пол. На ощупь нашел ящичек для письменных принадлежностей, перенес его к жаровне, раздул угли. Он попытался взять кисть, но пальцы не слушались. Пусть. К рассвету он успокоится и сможет написать Сэймэю короткое, но пронизанное горячим чувством тоски письмо. Хиромаса склонил голову на грудь. До этой ночи он сам не знал, как сильно тоскует по Сэймэю. Слова сами собой стали соединяться в строфы, как веточки и листья, подхваченные ручьем, сами собой закручиваются в водовороты. Ах, прежние разлуки Несравнимы с последней! Разве есть на свете Что-нибудь печальней Этого расставанья? (с) Дзёгон-хоси