Быть Человеком

Сезон тысяча девятьсот восемьдесят девятого года складывался просто ужасно. Хотя нет, правильнее будет сказать, что он попросту разваливался на части, словно разбитый калейдоскоп, и не было ни малейшего шанса снова собрать его воедино. Монца стала последним рубежом. Точкой невозврата. Брошенный механиками, мотористами, руководством и болельщиками, я выиграл ту гонку, швырнув напоследок кубок в ненавидящую меня толпу, читая по глазам, КТО для них всегда будет победителем. Я не боялся последствий — все давно было решено. Новый контракт лежал на полке, и мне лишь оставалось пережить оставшиеся четыре гонки. Ну, и не забывать, что я все еще борюсь за титул. Было бы здорово напоследок выцарапать заветный трофей. Но в тот сентябрьский день я не думал о чемпионстве. Во мне тлела ненависть. Не такая как в фильмах — с разбитой посудой или кулаками, а медленно сжигающая что-то внутри. Извинения бразильца казались издевкой. Его заявления о несправедливости – лицемерием. Уверения, что я как никто заслужил этот кубок, и он просто обязан быть у меня — злобной насмешкой. И я думал так ровно год. *** С «Феррари» дела пошли гораздо лучше, я снова боролся за титул, но теперь с поддержкой команды. Бразилец по прежнему не давал мне поблажек, ходя по тонкой грани между твердостью и жестокостью. О дружбе не могло быть и речи, но теперь, не борющиеся за внимание одних и тех же механиков и руководителей, мы могли терпеть друг друга. И даже перекидываться парой вполне приветливых фраз. Но я все равно не мог понять, как он, готовый размазать тебя о стену на трассе, вне ее становится любимцем миллионов. Неужели все они не видят его настоящего лица? Не видят его желания во что бы то ни стало быть первым? Желания, граничащего с безумием. Я не мог понять этого ровно год. А потом была Монца. Зря я надеялся навязать борьбу. Бразилец был неумолим и безжалостно безупречен. Он лидировал весь уикенд, не оставив остальным ни малейшего шанса. Я пришел вторым. Это был максимум, верхняя строчка была недосягаема как никогда раньше. Когда вечером, практически ночью, в дверь тихонько постучали, я удивился. Когда я увидел, что за дверью бразильца, я был шокирован. А он просто молча протянул мне свой сегодняшний трофей, неловко улыбнулся и, потупив глаза, ушел. В полном оцепенении я стоял минут пять, а потом заглянул в кубок. В нем лежал клочок бумаги с неровными, словно написанными на ходу, словами: «Это было несправедливо. Он должен быть у тебя». Тогда я впервые, но так отчетливо, понял, за что его любят миллионы — Айртона-Гонщика он оставлял на трассе, едва выходил из болида. Айртоном-Человеком он был всегда.