Exil

Луи уже двадцать шесть. Двадцать шесть лет, четыре месяца и девять дней, если быть точным, но он до сих пор один. Никому не нужен безумец, с остервенением царапающий бумагу в старой тетради, которая ровесница ему. Никто не хочет пересчитывать его торчащие ребра под серой, словно простыня, кожей, его выступающие позвонки и лопатки. Луи всегда считал, что такой, как он, не достоин чего-то хорошего. Он — черная дыра, которая с огромной силой засасывает в себя все хорошее. Его же черная дыра и поглотила все хорошее в нем, брезгливо выплюнув ему тетрадь и ручку. Так что единственное, что Луи имеет к своим двадцати шести — почти с половиной — годам — это непонятные заметки и наркотическая зависимость. Может быть, Луи поэтому выстроил вокруг себя стены, внушив себе, что он в изгнании. Он — все самое холодное и мерзкое, что есть в этом мире, начиная с осеннего ветра и измороси, заканчивая холодной кашей, что оставляет Зейн в кастрюле, когда приходит к нему. Когда он был маленьким, мама рассказала ему про родственную душу — его вторую половинку.  — Ты дотронешься до нее, милый, и сразу почувствуешь, что это оно, — Джей взяла его маленькую ручку и повернула ладонью вверх, захватывая кончиками своих пальцев безымянный пальчик Луи, — оно пробежит по твоему телу, прямиком к твоим глазам, — она улыбнулась и стукнула его по носу. Луи часто рисовал себе на руках зеленые, голубые, коричневые и серые линии, пытаясь угадать, какой же будет его родственная душа. Он ждал, когда по его венам заструится тепло, словно ток, но единственное, что пробегает по венам Луи — это кровь, смешанная с очередной дозой наркотика. «Каждое утро я просыпаюсь и представляю, что ты рядом со мной. Я склоняюсь над твоим прекрасным телом и рассматриваю: на приоткрытых розовых губах капля росы, а солнце играет где-то на кончиках твоих пальцев. Я могу прочитать твои мысли, но я не хочу. Потому что знаю, что ты думаешь так же, как и я».

***

У него есть Зейн. Прекрасный, потрясающий и понимающий Зейн, который никогда не осуждал его. Они знакомы не так давно, но это не имеет значения. Когда Луи впервые увидел его, он подумал, что нашел ее, свою вторую половинку. Зейн шел по пыльному тротуару, укутавшись по кончик носа в серый шарф. Луи видел длинный провод наушников, ловко просунутый через застегнутые пуговицы пальто, а из-под раздувающихся ветром лацканов выглядывали лишь лохматые кисточки ушей согревшегося и посапывающего щенка, которого Зейн придерживал левой рукой. Вот же, он стоит прямо перед тобой, Луи, хватай. И он схватил. Буквально. Сжал свои бледные пальцы вокруг смуглого запястья Зейна, резко разворачивая его немного вправо, от чего его карие глаза широко распахнулись, а собака сонно подняла голову. Луи ждал, что это будет схоже с тем, как закат встречается с морем на линии горизонта, расплываясь и сливаясь в единое целое. Он представлял себя парусником Айвазовского, потерпевшим крушение в сером беспощадном море, а Зейн будет ветром, прогнавшим страшный шторм. Но с первого «привет» Зейна, сказанного Луи практически шепотом, он понял, что ему нужен тот, кто будет кричать. И пусть это было всего лишь из-за простуженного горла. Счастье оказалось эфемерным, оно лопнуло, как воздушный шарик. Зейн такой же разбитый, как и Луи, так что они не могут быть вместе. «И я могу поклясться тебе солнцем, которое отражается в твоих глазах, что когда-нибудь мы будем далеко отсюда. Мы построим им лабиринт, выход из которого будет известен лишь нам двоим».

***

 — Ты слишком много думаешь об этом, Лу. — Зейн сидел на старом диване Луи, который некогда имел красивый цвет бургундского вина, и почесывал за ушком щенка, постоянно пытающегося перехватить его палец.  — Я не думаю об этом, — Луи поплотнее закутался в плед, потирая нос. Вены ныли, зудели, ему хотелось расчесать руки до крови, но единственное, что он мог — это сжимать пальцами края грубого пледа и ждать, пока Зейн уйдет. А потом Луи снова введет в кровь наркотик, мечтая о мире, в котором нет зла, хлебные поля тянутся вперед к горизонту, шурша на тихом ветру, светлячки мирно сидят в траве, а серебряная луна искрится, рисуя тонкие дорожки между толстых стволов деревьев. «Давай покинем этот многолюдный тротуар, который наводит на нас тоску, утомляет наши души и пачкает твои белоснежные крылья. Мы можем прыгнуть в бездну, если ты хочешь, или полететь туда, где луга круглый год зеленые-зеленые. Я готов на любое изгнание, лишь бы ты был со мной».

***

Зейн заставил Луи вылезти из своего панциря, буквально запихнув его в толстовку.  — У тебя никогда ничего не получится, если ты будешь сидеть в четырех стенах, — тихо говорил Зейн, пытаясь закрыть дверь.  — Это не тот ключ. Кофейня, в которую его привел Зейн — милая, но его круги под глазами размером с диск Солнца во время затмения, руки предательски дрожат, толстовка совсем не греет и от запаха мутит, так что Зейн — задница. Он делает заказ и заставляет Луи забрать два стаканчика с капучино, и Луи буквально проходит семь кругов Ада по Данте, пока стоит в очереди с чеком, опустив глаза. Он думает о пирожках с яблоком и корицей, прекрасном закате и «Звездной ночи» Ван Гога, когда забирает два обжигающих стаканчика. И первый раз в его жизни по венам бежит не быстрый поток крови, разбавленный ядом. Он буквально чувствует, как по ним струится тепло. Луи застрял между небом и землей, балансируя на потоках воздуха, пропуская через растопыренные пальцы счастье. И, если честно, он совсем не хочет спускаться обратно на землю. Луи окидывает взглядом правую руку, толстовка на которой закатана по локоть. Начиная от кончиков пальцев, маленький зеленый огонек пробегает по венам, петляя и словно переходя из коридора в коридор. Он делает это так ловко и быстро, подсвечивая кожу Луи изнутри, зажигая самого Луи изнутри. Огонек добегает до большой вздутой вены на сгибе локтя и пропадает под завернутым рукавом толстовки, продолжая свой путь. Изумленный Луи поднимает глаза на кудрявого парня, отмечая про себя «Гарри» на металлическом бейджике, когда ярко-голубая вспышка показывается из-под ворота белой футболки. Она ловко проскакивает по артерии на шее, пропадает за кудрявыми локонами и снова появляется лишь у глаза. Луи видит голубую вспышку у изумрудно-зеленой радужки глаз баристы, прямо вокруг черного блестящего зрачка, и мир в буквальном смысле уходит из-под ног. Парень — Гарри — изумленно смотрит на Луи, приоткрыв свои розовые губы, а на его молочных, словно сделанных из фарфора, щеках играют солнечные зайчики, отражающиеся от витрины кофейни.  — Молодой человек, — женщина раздраженно толкает Луи острым локтем под ребра, — вы будете забирать свой кофе? «И каждый вечер, когда я засыпаю, мне кажется, что ты прижимаешься ко мне. От тебя пахнет яблоками и корицей. Я изучаю линии твоего тела пальцами, ты смеешься и светишься голубым, словно огонек спички. Сны понемногу забирают тебя у меня, но я знаю, что ты думаешь о том же, о чем и я. Так что я клянусь звездами, что сейчас сияют на твоей коже под кончиками моих пальцев, что когда-нибудь мы будем далеко отсюда».

***

Проходит всего семь месяцев, Луи уже двадцать семь, и он не перестает употреблять наркотики совсем. Он правда пытается, уменьшая дозу, мучаясь от страшной ломки, во время которой кажется, что его тело буквально сжигают на костре. Но потрепанная тетрадь постепенно заполняется, и Гарри улыбается, когда пролистывает ее. И сейчас, когда Гарри наливает Луи горячий чай, поглаживая по мокрым от пота волосам, Луи читает в его глазах, что он понимает, как ему тяжело. Но Гарри продолжает бороться с ним.  — Я так долго искал тебя, черт возьми. — Луи берет дрожащими ледяными пальцами кружку, соприкасаясь кожей с Гарри. Зеленые вспышки, хоть и не такие яркие, как раньше, расходятся по его рукам, согревая их изнутри.  — Я знаю, — Гарри улыбается, наблюдая за собственными голубыми потоками, расплывающимися под кожей акварелью. — А теперь подвинься, я согрею тебя. И если этой ночью кто-то замечал легкое свечение в окнах квартиры, то все можно списать на несуществующее северное сияние. «И каждое утро, когда я просыпаюсь и склоняюсь над тобой, целуя, я чувствую вкус холодной утренней росы на твоих губах. Я вижу лучи утреннего яркого солнца, которые почему-то отливают голубым, на кончиках твоих пальцев и хочу прочитать твои мысли. Но затем я вспоминаю, что ты думаешь так же, как и я».