Mutabor

- А вот помнишь... Океанские волны наваливаются на берег с глухим монотонным ревом, и в этом есть что-то от декорации к блокбастеру. - Помнишь?.. - перевернуться на спину, прижаться головой к бедру сидящего рядом и получить легонький щелчок по носу. И от этого щелчка позабыть все, что вертелось на языке - как тот калиф забыл волшебное слово, засмеявшись. - Помню, - сидящий тихо смеется и, потянувшись к костру, снимает решетку с сосисками и хлебом. Сосиски-то ничего, а хлеб... пара кусочков превратилась в угольки, а остальные загорели, как английские каторжники под австралийским солнцем. - Следить надо, мистер повар! - ворчит тот, который лежит навзничь, и вопреки своим словам теснее прижимается щекой к бедру сидящего, обхватывает рукой его колено. И тот едва не роняет в песок всю решетку. Но все же благополучно доставляет истекающие соком сосиски и подгорелый хлеб на расстеленную газету, подхватывает край решетки пальцами второй руки и шипит, обжегшись. - Черт бы его побрал! - Не поминай нечистого, - лежащий осторожно берет пострадавшую руку в свои и медленно касается губами обожженных пальцев, вбирает их кончики в рот, зализывая, лаская. Медленно и очень нежно. Сидящий чуть прикрывает глаза - боль уходит, утихает жжение, горячий язык легко скользит по подушечкам пальцев. - Джоуи, я и так... - Что?.. - И так уже половину тостов сжег. Из-за тебя! - с наигранным весельем вырывает руку и хватает чуть ли не самый подгоревший кусок хлеба. - Ешь вот теперь! Активированный уголь... ничего нет полезнее для пищеварения. - Крис, моему пищеварению ничего не грозит. Садится, неспеша, на мускулах, капельки пота на проработанных мышцах пресса выпукло отблескивают. Жара... Солнце час как село, а все жара. И море не прохладнее неба. Хлеб хрустит на зубах, потрескивает костер и глухо, рваными синкопами рокочет прибой. - Ты просто как хищник ешь, Крис. - Я и есть хищник. И ты тоже! - Я-то? Я вполне травоядный христианин. - Ври кому другому, Джо - ты останешься хищником, даже если тебе взбредет в голову стать веганом. - Ну, раз я хищник!.. Они катаются по белому песку, мокрые от пота, каждый старается подмять другого, никто не хочет уступать... - Пощады, громовержец! Серо-зеленые глаза прищуриваются, взблескивает в них луна, выглядывающая из-за плеча того, кто оседлал сейчас бедра и всей тяжестью впечатал в песок. Но зеленые глаза глядят снизу вверх, насмешливо, непроницамо, и так же насмешливо отражается в них луна. Тонкие губы растягиваются в улыбку - "Не думай, что я слабее. Просто..." Серо-синие глаза отвечают индиговою тьмой, луна бьет в затылок, луне до них не достать. "И не думал думать". Песок везде - на голых плечах, на бедрах, в русых волосах одного, в рыжих волосах другого. И дыхание - глубоко, всеми крыльями легких, сначала в такт прибою, а потом рванее, резче, синкопами ритма. И вспыхивают искорки за сомкнутыми веками. - Не смей закрывать глаза, Крис! Смотри, смотри на меня!.. *** Ночью маленькая палатка, где вы спите - не укрываясь, на расстегнутом тонком спальнике поверх каремата, - вдруг вибрирует от болезненного, жалобного стона, от судорожных вздохов. - Джоуи... Джо! Господи, очнись, Джоуи! Поймать слепо бьющиеся руки, стиснуть, обездвижить, навалиться сверху и заглушить собой конвульсии. - Шшшш... успокойся, ну же! Джоуи! Немецкое бормотание вперемешку с именами - самыми нужными, самыми дорогими, наверное. Потом он вжимается лицом в твое плечо, а ты гладишь чуть волнистые жесткие волосы. Он и на ночь стягивает их в хвост, ты тянешь резинку с влажной косички, до самого конца, а потом пальцами легонько ворошишь выпущенные на свободу пряди. Он затихает в твоих руках, только пару раз прерывисто вздрагивает. Так не должно быть, он же почти на десять лет старше, он всегда знает чего хочет и куда идти. Но с тобой он сейчас стал ребенком. Ему нужна сейчас твоя сила. Сейчас взрослый - ты. - Мне приснился вулкан, - вдруг выдыхает он тебе в плечо. И ты замираешь, и перед глазами твоими разом задергивается серая жгучая полумгла. Нет рокота прибоя... это пепел, серо-черный вулканический пепел барабанит по крыше альпинистского приюта, где вы ютитесь - обожженные, задыхающиеся. Тогда, правда, он был самым опытным и хладнокровным среди всех укрывшихся в альпприюте. - Прямо посреди Кельна... собор... люди в соборе... трещина в земле... - выплевывает он в тебя обрывки своего сна. - Матерь Божия... они варились там заживо, не дай Бог еще услышать эти крики... и слово... "mutabor"... "Mutabor", "изменюсь", как в старой сказке. - Джоуи, вставай! Ты вытаскиваешь его из палатки, его трясет - словно за тонким пологом их ожидает огненный ад из его сна. Но за палаткой все те же высокие деревья, видно как маленькие крабы удирают, когда вы вдвоем бредете к уже успокоившемуся предутреннему морю. Босые ноги почти не замечают разности температур, когда вы входите в теплую воду - по щиколотку, по колено, по бедра. Ты оплескиваешь его водой, сложив руки ковшиком, зачерпываешь широко, сильно - чтоб смыло, унесло, растворило в море все дурное и страшное. Сперва он стоит неподвижно, мокрые волосы облепляют голову и плечи, фосфорецирующая летняя вода стекает расплавленным серебром. И вдруг он смеется - освобожденно, громко, не сдерживаясь. - Крис... - и, словно спохватившись: - Вот я тебя сейчас! Вы с хохотом валитесь в воду, захлебываясь, отфыркиваясь, мокрые волосы его хлещут тебя по губам. Нет места тишине, есть плеск воды и здоровые сильные тела в расплавленном серебре моря. И ты, конечно, не скажешь ему, что хотел бы услышать и свое имя среди тех, кого так отчаянно звал он в своем кошмаре. А он, конечно, не скажет, что задохновение ужасом навалилось на него тогда, когда среди других он увидел в огненном кошмаре тебя. И даже себе не сможет ответить, чего он испугался больше - того, что ты был в его сне, или того, что в этом сне он испугался за тебя больше, чем за жену и детей. *** Они оба серьезные люди. Не смешливые и не смешные. Простые парни, что называется - без сложностей и заморочек. Весь год они простые парни, у каждого семья и много, очень много работы. Разной - спорт, музыка, книги, общественная деятельность у одного, съемки, фестивали, фотосессии у другого. Но раз в год они приезжают на этот пляж, обычно облюбованный серферами - приезжают в не-сезон, в одиночество вдвоем, когда ровной высокой волны не дождешься, когда капризные заплески вот так рвано бьют в белый берег. Им это необходимо - как возвращение к тем временам, когда земля была юна, когда уплывали корабли, а слепой аэд вел им счет на листах своего папируса. Когда мужчины умели дружить и спасать. Как приятие того, что еще оставалось в них от тех времен и что было чужим всему суетному дерганому современному ритму. Задувает бриз, плещутся волны, и в их плеске слышится "mutabor"... "mutabor"...