Соленая вода

      Когда тело Альберто обнаружили, сотрудники участка какое-то время не решались сказать Франу. Он почувствовал, что что-то не так по их неловким, скорбным лицам, а потом тогдашний начальник участка, Рамос, взял миссию на себя, начав с традиционного «мне очень жаль».       Фран помнил реакцию Килеса, когда они приехали на пляж, — тот плакал, стирая слезы одной рукой, плечи дергались в такт рыданиям. Сам Фран плакать не мог. И не мог заставить себя подойти к укрытому черным целлофаном телу. Чтобы ветер не унес целлофан, по углам его прижали к земле камнями, но края все равно трепало, и они хлопали с неожиданно невыносимым, безысходным звуком.       За годы работы в полиции Фран видел немало трупов, но именно этот, единственный, на который ему все же пришлось посмотреть в морге, на опознании, когда кричавшую, бившуюся в рыданьях и наконец потерявшую сознание Ракель унесли, был самым страшным. Тело почти не пострадало внешне, на чистой и холодной коже виднелись лишь три новых темных пятна, а в остальном — волосы, родинки, очертания — все было таким же, до мелочей знакомым. Но это был не Альберто, а очень похожая на него мраморная копия. Суть исчезла, ушла безвозвратно, не оставив ни улыбки, ни блеска глаз, ни эмоций — ничего из того, что делало сына таким живым и ярким. Фран не мог примириться с этим отсутствием жизни так же, как сейчас не мог принять того факта, что Килес имеет какое-то отношение к случившемуся с Альберто. Не услышь он голос напарника, ни за что бы не поверил, что тот может быть причастен.       Одна часть Франа — человеческая и отцовская — требовала немедленной разборки, требовала припереть Килеса к стенке и выяснить все, до конца. Другая — профессиональная — хотела сама докопаться до мотивов, собрать доказательства и только потом бросить их на стол. Пока что, из доказательств у Франа были только косвенные улики: видео Альфи с фейсбука, свидетельство Рут о том, как Альфи ей признался, что не совершал убийства, и признание его отца в том, кто оплатил уход следствия по ложному следу. На показания Кортихо, впрочем, особо рассчитывать не стоило. Оба, и отец, и сын, могли легко взять свои слова обратно, и тогда оставались видеозапись и свидетельства самого Франа с дочерью, чего было явно недостаточно.       По дороге в участок Фран припомнил историю с банковскими счетами Килеса. Если тот заплатил двести тысяч евро семье Кортихо из собственных денег, это было тратой не менее значительной, чем вложения в неудавшийся бизнес Хоты или оплата ущерба владельцу разбитой им машины. Здесь и надо копать. Но гадливость, поднимавшаяся в душе, вступала в противоречие с импульсом к такому копанию, а совесть нашептывала, что надо дать другу шанс объясниться начистоту.       В участке, пока Морей раздавал указания на утренней планерке, Фран несколько раз успел поймать на себе цепкий взгляд Килеса, который тот, впрочем, отводил, стоило Франу повернуть голову в его сторону.       — Кортихо утром уехали на полуостров. А перед этим накатали заявление, что ты пытаешься оказывать на них давление, — проинформировал Хаким.       — Твою ж мать! — выругался Фран. — Папаша, ссыкло, испугался, что в этот раз сядет сам и лишится любимой тачки. Можешь отследить, куда?       — Тачку они прихватили с собой, где-нибудь да отсветится. И потом, показаний Альфи так и не дал, так что искать его будем не только мы, но и прокуратура.       Килес избегал его, но при этом старался держать в поле зрения. Не слишком явно, но он все время был где-то поблизости и при этом постоянно разговаривал с кем-нибудь другим, просматривал бумаги, звонил. Фран слишком много лет проработал с Килесом бок о бок, чтобы не знать характерных реакций тела напарника, и теперь видел, что тот боится его. Опасается и чувствует вину. Осознание этого было настолько некомфортным, что Фран не выдержал.       — Пойдем, поговорим.       Килес обреченно вздохнул и тяжело сдвинулся с места.       Пошли они, как всегда, в подсобку. Там Килес завозился у шкафчика, словно ребенок, медлительностью откладывающий неизбежность серьезного разговора.       — Тебе не кажется, что семнадцать лет службы и дружбы стоят того, чтобы сказать мне все в глаза? — спросил наконец Фран.       Напарник повернулся и посмотрел на него затравленным, отчаянным взглядом.       — Ты же знаешь, что я уже не остановлюсь, пока все не выясню. Рассказывай.       Килес судорожно, с подсвистом вздохнул. Ему понадобилось еще несколько таких вздохов, чтобы начать говорить.       — Хота разбудил меня той ночью. Он весь трясся, его рвало, руки были ледяные. Сказал, они обдолбались какими-то таблетками, у стадиона купили с рук. Альберто не захотел с ними идти продолжать после концерта, таблетки глотать тоже не стал. Когда Хоту с Марией «вштырило», Хота начал звонить ему и просить вернуться. Альберто вернулся, они сидели на пляже… Это вышло случайно. Он хвастался смартфоном, который вы ему подарили, а Хота сказал, что у него есть вещь покруче и достал пистолет. Не знал, что пистолет заряженный, да и обдолбанный был. В шутку прицелился и выстрелил… — Килес отвернулся, голос и плечи задрожали.       — То есть стрелял Хота?!       С этим вопросом из Франа будто вышел весь воздух. Он не мог вместить это в себя… Альберто и Хота, неразлучные с трехлетнего возраста, вместе ходившие на горшок, в песочницу, в школу, на спортивные занятия, на свидания…       — Хота обдолбался и выстрелил в Альберто, думая, что пистолет не заряжен?!       Четыре года назад смерть сына от руки грабителя-подростка казалась Франу вопиющей, несправедливой в своей жестокости случайностью. Но то, что он слышал сейчас… было безумной и беспощадной бессмыслицей.       Килес кивнул, не поворачиваясь, закрыв лицо руками.       — Откуда он взял пистолет?       — У меня в тайнике дома, я не успел отдать перекупщику. Полез за деньгами, он иногда оттуда таскал без спроса…       — Дальше, — потребовал Фран продолжения, чувствуя, как ком в горле запирает едкую горечь во рту.       — Хота сказал, что забрал телефон, чтобы подумали, что это грабители. И пистолет… он все выкинул в мусорный бак…       — На телефоне и пистолете были отпечатки Альфи. Он, что, из бака их выковырял?       — Нет, это… я. Поехал ночью и выковырял. Я… я хотел как лучше… Он же мой сын… единственный… Я не хотел испортить ему жизнь в самом начале.       — Ну да, и нашел пацана на два года младше, — вскипая, усмехнулся Фран.       — Нет! Я договаривался с его отцом, я понятия не имел, что…       — А когда понятие появилось, решил все же промолчать.       Килес осекся на полуслове. Выражение лица напарника подсказало Франу, что он прав.       — А Хота знает, кто за него сел? Что у Альфи за четыре года в тюрьме было пять переломов, два ножевых и сотрясение мозга? Или об этом ты тоже промолчал, чтобы не портить жизнь своему единственному сыночке?       — Не было ни одного дня за эти годы, когда я не жалел, что не сдох раньше, чем это случилось, — Килес сотрясался от рыданий. Смотреть на это было и жалко, и омерзительно.       — Ну и сдох бы, раз такой совестливый! — заорал Фран, давая волю распирающим его боли и гневу. — Сука ты, Килес! Он приходил в мой дом все это время! Смотрел на фотографии Альберто, смотрел, как убивается Ракель, жрал мою еду, пил мое вино, смотрел мне в глаза! Все вы! Жрали, пили и врали! Блядь! Да блядь же!!! Как вообще можно так?!       Фран несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, избегая смотреть на Килеса.       — Больше не подходите ко мне. К моей жене и моей дочери. На пушечный выстрел не приближайтесь.       Припарковавшись у дома Килеса, Фран сразу, быстрым шагом поднялся в комнату Рут и начал беспорядочно запихивать вещи дочери в сумку. Уже на обратном пути, завидев Франа с сумкой, спускающегося по лестнице, Мария спросила:       — Что-то случилось?       — Ты знала. И обеспечила ему алиби. — Судя по изменившемуся выражению лица девушки, она поняла, о чем Фран. — А он заделал тебе ребенка, чтоб не вздумала менять показания. Но так и не женился, — последние слова вылетели жесткой усмешкой.       Сумку он отвез к Марине.       — Рут поживет пока у тебя.       — Нет, Фран.       И сам отказ, и твердость тона стали для него неожиданностью.       — Мне не с кем больше оставить ее сейчас.       — Она большая девочка и все понимает. Она любит мать. Не приводи ее сюда. Не делай этого с ней. И со мной.       — Господи, Марина, мне реально не с кем ее оставить! Дай мне пару дней, подобрать ей лагерь, какую-нибудь поездку…       Марина вздохнула и посмотрела на него как на непроходимого идиота.       — Она не захочет никуда ехать. Не сейчас, когда мать в тюрьме.       — Я отвезу тебя к Марине. Пока поживешь там, — сообщил отец, когда Рут, сняв рюкзак, устроилась на пассажирском кресле, и машина тронулась с места.       — Почему? — встрепенулась Рут.       — Потому что у Килесов ты больше оставаться не можешь.       — Но я могу остаться дома. Могу тебе готовить, стирать. Пап, я справлюсь.       — Не сомневаюсь. Но поживешь пока у Марины.       — Или я могу остаться на пару дней у Пилар, ее родители не будут против…       — У Марины, — тон, которым отец это сказал, был категоричен.       Рут не хотела ехать к Марине, но чувствовала, что настроение у отца такое, что спорить с ним бесполезно. Что-то случилось.       — А почему у крестных я не могу больше оставаться?       Отец тихо выпустил воздух сквозь зубы, кажется, вместе с ругательством. Он с избыточным раздражением крутанул руль на повороте, а потом, делая вид, что сильно занят дорогой, сказал:       — Видимо, Альфи тебе не рассказывал, вместо кого он оказался в тюрьме. Вместо Хоты.       Почему-то Рут почти не удивилась. Она всегда знала, что Хота — то еще дерьмо. Не предполагала, конечно, что настолько, но знала. И она почему-то ожидала услышать, что Альфи сел за друга, или что его заставили сесть за кого-то из «наркотрафиканте». С Хотой их ничего не связывало.       — Так ему, получается, заплатили?       — Я думал, ты спросишь, почему Хота убил твоего брата.       — По пьяни? — предположила Рут, и отец неожиданно расхохотался хриплым, полным горечи смехом, каким раньше умела смеяться только мать, и несколько раз с силой ударил по рулю рукой.       — Я смотрю, не там наше управление ищет кадровые резервы, — добавил он потом с такой же горькой усмешкой.       Весь день Фран держался. Держал себя в руках и держался подальше от Килеса. Он не мог смотреть на бывшего напарника, не мог находиться с ним в одном помещении. «Пора, наконец, и самому подавать рапорт о переводе на материк», — подумал Фран с невеселой иронией. А лучше сразу на увольнение.       Вечером, после дежурства, он купил бутылку спиртного. Домой ехать Фран был не в состоянии, путь к Марине отрезал себе сам, оставив там дочь. Да и говорить об Альберто с Мариной он не хотел. Ни с кем не хотел. Только с Ракель, но ей он еще долго ничего не сможет рассказать. Если вообще когда-нибудь сможет.       В конце концов он приехал на пляж. Неосознанно, но припарковавшись у береговой линии и выйдя из машины, понял, что это правильное место. Он уселся на песок, открыл бутылку, и периодически прихлебывая из нее, уставился на закат. Волны набегали и убегали, болтая мелкий мусор туда-сюда, постепенно смеркалось, а чуть поодаль компания горластых подростков собралась вокруг подожжённой покрышки.       Было ли здесь все так же в ту ночь, когда погиб Альберто? Молодой месяц, набирающий желтизну в темнеющем небе, громкие звуки рэперского речитатива, пульсирующие в динамиках, вонь паленой резины, глупые шуточки, мат и раскатистый хохот то ли пьяной, то ли обдолбавшейся молодежи?       Оцарапанный пулей бок уже затек и ныл от вечерней сырости, но это не имело никакого значения в сравнении с тем, что происходило у него внутри. Боль с алкоголем смешивались, копились… и Фран заплакал, потому теперь, наконец, мог оплакивать только гибель своего ребенка, а не свою вину. Беззвучные рыдания сотрясали его тело с головы до ног.       Раньше вина комом стояла в горле, заслоняя все, не позволяя видеть сам факт утраты, не давая осознать в полной мере, как много он потерял. Своего мальчика, которого катал на закорках, с которым ходил на футбол каждый выходной, который приходил к нему каждый раз, когда что-то не понимал, делая уроки. Альберто, пытливый, упорный, победно улыбавшийся, решив задачу. Очень похожий на него, но унаследовавший глаза и требовательность матери.       В его смерти не было ни смысла, ни справедливости. Ничего, кроме боли. В этом проклятом богом месте все всегда заканчивалось соленой водой, соленой водой с привкусом предательства.       Никогда раньше Франу не казалась такой бессмысленной не только смерть сына, но и собственная жизнь. Молодой дурак, мечтавший изменить мир к лучшему, семнадцать лет назад он привез сюда из Мадрида семью, Ракель с малышом Альберто… Ради чего люди в муках появляются на свет? Одни, чтобы бесславно сгинуть в ее начале, другие, чтобы, не веря ни во что, прожить долгую, никчемную жизнь? Ответов не было, лишь вода раз за разом накатывалась на песок под бледным светом луны.