***
Поставив доску цвета слоновой кости с двумя насыщенно синими полосками на законное место на правой стене гаража, молодой серфер зашел в двухэтажный белый дом, из окон которого открывались виды на бескрайние горизонты. Он обошел все комнаты первого этажа в поисках своего любимого, но, не найдя того в его излюбленных местах, поднялся на второй этаж и направился в спальню, двери которой были широко распахнуты, открывая взору обнаженные лодыжки в видимой части двуспальной кровати. Красивый во всех смыслах этого слова парень с растрепанными волосами лежал в кровати на животе, облокотясь на обе руки и серьезно отдавшись сочинению лирики, строчил нескончаемые цепочки слов на белых листках, не замечая ничего вокруг себя. Другой обитатель спальни навалился на дверной косяк, сложив руки на груди, словно важный человек, и начал хищным взглядом исследовать лежащего, начиная с макушки, спускаясь по спине и задержавшись на выпяченной попке, прикрытой цветными пляжными шортами, оттянув верхнюю губу языком и сузя и без того узкие глаза. Процесс подглядывания с одной стороны и процесс игнорирования с другой плавно продолжался без особых отвлечений до того, пока серфер не выдержал нечаянного соблазнения танцующих в ритм лодыжек и не захотел наброситься на невинного искусителя. Он начал бесшумно собирать результаты внезапного творческого кризиса в виде белых комочков из листов А4, чтобы атаковать мужа, который уверенно делал вид, что не прислушивался к тихим шагам на лестнице и не почувствовал запах пота родного человека. Первый бумажный шарик попал прямо в цель — в манящие ягодицы, но поглощенный работой сочинитель, не обратив внимания, потер попу ладонью. Недовольный таким исходом парень атаковал сразу несколькими шариками преданного работягу, при этом радостно улыбаясь своей забаве и медленно приближаясь к жертве. — Ханбини? — запел серфер после безрезультатных атак неэффективными шариками и начал щекотать любимого кончиками пальцев, поднимаясь от лодыжки вверх по ногам. — Бини-и-и… — Ханбин дернул ногой в знак протеста, продолжая игнорировать чрезмерно игривого мужа. — Ханбин-а? — настойчивые пальцы поднимали край широких шорт вверх, к ягодицам, по пути ненарочно лаская обнаженные бедра. Ханбин всеми силами противится инстинктам, продолжая игнорировать шаловливые пальцы, рисующие непонятные узоры на его пятой точке, и пытается сдержать смешок, мысленно умоляя, чтобы все одновременно и прекратилось, и продолжалось. В это время мускулистое тело над ним нависает в позе тигра, будто во время охоты на олененка, а тяжелая золотая цепь медленно скользит по линии позвоночника вверх, разгоняя огромные волны мурашек в нервных окончаниях по всему телу. — Ваше Величество, вы в ловушке. Может, сдадитесь добровольно? — интригующий голос с хрипотцой в сопровождении тяжелых выдохов за ухом окутывает разум Ханбина, магически действуя на него. — Как пожелаете, Бобби-щи! — парень резко поворачивается лицом к мужу, одаривая того распущенно-соблазнительной улыбкой, и на автомате раздвигает ноги, словно приглашая. — Ооо! Щи? — Бобби восторженно хохочет, удобно располагаясь меж разведенных ног, и прижимается теснее к телу любимого, и тот коротко всхлипывает от тянущего наслаждения ниже пупка. Ханбин лишь улыбается, без задних мыслей и намеков, отводя взгляд в сторону, отчего жилки вдоль горла выступают непозволительно сексуально, искушая зверя внутри серфера, а нетерпеливые губы накрывают слишком соблазнительную шею влажными поцелуями вдоль и поперек, и маленький гений стонет еле слышно, жадно хватая немного воздуха, потому что кто-то сверху пытается впечататься в него всем весом и терзает губами, выбивая из лёгких остатки кислорода. Парень всхлипывает от острых ощущений, от которых каждая клеточка в теле просыпается, возобновляя жизненно-важные процессы, и сосуды расширяются, гоняя кровь по всем органам из-за внезапно усилившегося гормонального обмена. Становится одновременно очень жарко и внутри, и снаружи, заставляя последние остатки разума сомневаться в работоспособности кондиционера. — Дживон… Дживон… — отчаянные руки цепляются за сильные плечи Бобби, которого Ханбин в пикантные моменты зовет настоящим именем. Он пытается увильнуть от незапланированного на эту ночь секса, чтобы написать обещанную песню для знаменитого певца к завтрашнему дню. — Дживон, я не могу… Мне надо работать… — его обрывают поцелуем, властно схватив обе руки и скрещивая над головой в знак протеста, давая понять, что они наконец-то займутся тем, чем должны заниматься супруги ночью в постели. Кстати, Ханбин с понедельника считает, что ночью они должны только спать. Дживону осточертело то, что его суженый уже четвертый день отказывается выполнять свой супружеский долг с отговорками: «Давай завтра! Мне надо написать лирику». И все из-за работы, плоды которой приносятся вдохновением и заставляют любимого послушно готовить кофе, позволяя лишь наблюдать с запретом: «Руками не трогать!». Но сегодня Бобби решил игнорировать все запреты и потрогать, а Ханбин отвлекся лишь на минуту, разрешая любимому себя ласкать, и пожалел об этом, потому что мысли о лирике полетели к чертям, сменяясь искушением. — Я обещаю тебе, что ты напишешь дохуя офигенную песню после! Ты что, забыл? Это я — твоё вдохновение! — Дживон отвлекается на секунду, чтобы заранее оправдать свое поведение, потому как догадывается, что ему влетит позже. — Заткнись и действуй! — шипит Бини, высвободив руки из ослабевшей хватки, и спешно стягивает майку с мужа, дотрагиваясь пальцами до чувствительной кожи, отчего по телу обоих бегут приятные мурашки. Дальше полетела одежда вместе с нижним бельем, приземляясь во всевозможных местах и укрыв единственный светильник, который до этой минуты освещал спальню. В кромешной темноте, слабо освещенной светом восходящей луны, слышится шуршание одеял вперемешку со звуками сминающейся бумаги сквозь мычание, рычание и прерывистый цикл дыхания. Два тела сливаются в едином порыве, обвиваясь всеми конечностями друг о друга. На фоне ночного морского бриза возрождается череда пошлых звуков, когда дорогой плотный матрас прогибается под весом двух мужчин и простыня комкается из-за зашкаливающей страсти, так что полная луна за окном заливается краской, смущаясь своего безысходного подглядывания за очередной сменой поз с целью продлить сводящий с ума процесс.***
Когда через огромные окна пробиваются первые утренние лучи солнца из-за горизонта, чудно переливаясь всеми цветами радуги с синим морем, голубым небом, белым песком и шаловливо играясь с зеленой растительностью, превращая все вокруг в невероятную сказку, словно награждая молодого музыканта за гениальные труды, Ханбин выключает компьютер, устало потирает переносицу и направляется в сторону кухни, потягиваясь. Он выходит на террасу с кружкой свежезаваренного черного кофе, облокачивается на сосновые перила и медленно потягивает горький напиток, умиротворенно улыбаясь впервые за последний месяц. Он наслаждается тем, что шаловливый, но нежный ветерок тихонько покачивает изумрудные листочки на березах недалеко от дома, а золотой лучик бережно играет на его лице, щекоча кончик носа, глубоко вдыхает свежий утренний воздух, насыщенный ароматами пальм, берез, папоротника и цветов. Допив кофе, он спешит подняться наверх, чтобы залезть под теплое одеяло и заснуть в любимых объятиях, утыкаясь кончиком носа в желанную грудь, заполняя легкие родным запахом морского бриза. Бобби лежит, уткнувшись лицом в подушку, а одеяло как всегда накрывает черный паркет, будто в теплоте и уюте шелковой ткани нуждается пол, а не живой обитатель спальни, но зато Ханбину нравится открывшийся из кровати вид, напоминающий картины художников Древней Греции. Пухлые губы оставляют дорожки поцелуев по линии позвоночника Дживона, поднимаясь вверх между лопаток и уделяя внимание каждой буковке знаменитого на весь Калифорнийский пляж тату, набитое два года назад при попытке сделать предложение упрямому засранцу, который предпочел скрываться за стенами однокомнатной сырой квартиры где-то в Бруклине. Ханбин был бы уничтожен, если бы Бобби тогда не увез его из жестокой среды Нью-Йорка в солнечную Калифорнию, если бы он не купил этот белоснежный «дворец» для капризного ребенка, чтоб если и прятаться, то прятаться там, где есть солнце, если бы он в первый же день не сплел их пальцы и не прогулялся по всему пляжу и всем барам на побережье полуголым, давая недовольным возможность прочесть его послание, посылающее их на три священные буквы, потому что, мать всего живого, никто не имеет права осуждать его, кроме Бога, и скрывать свою сущность и чувства он считает грехом. — Я же тебе говорил, — Дживон довольно мурлычет себе под нос, переворачиваясь и заключая в объятия любимого, не смея открыть заспанные глаза. — Говорил, — отвечает Ханбин, накрывая их одеялом, решая для себя, что написал «дохуя офигенную песню», и проваливается в сон, игнорируя настойчивые трели звонких птиц. Пока с цветка на цветок перепархивали красивые бабочки и семейка ящерок выходил наружу, устраиваясь на поверхности камней, чтобы погреться на солнышке после прохладной ночи, когда двое посапывали сладко и мирно, ласкаясь в теплом лучике, солнце всходило все выше и выше, чтобы озарить всю планету, принося радость нового дня.