Болезнь.

Роб любил смотреть сквозь цветные стёкла. Любил настолько, что мог часами сидеть и разглядывать мир через них. Так сильно он был привязан к этим стекляшкам, так сильно он хотел увидеть грустное лицо Блю. Именно он привил эту привычку Робу — разглядывать всех через стёкла и тихо, смешливо шептать что-то странное в ухо. Блю любил сочинять бессвязные стихи, бесформенные и такие странные, как и сам он, а Роб любил слушать их, точнее ему приходилось, ведь от тихого бормотания в ухо было не спрятаться. Теплые глаза его и тонкие руки, которые часто изгибались в непонятных движениях, он был слишком странным и слишком неловким для этого мира. Медленно мотал головой, видимо пытаясь дать осмысленный ответ на очередной гадкий вопрос друга, а после, что-то быстро отвечал, улыбаясь и морщась, словно и вовсе не хотел разговаривать. Они долго бродили по улицам, исследуя каждый куст и дерево, Блю, как никогда любил растения – Роб, как никогда любил Блю. Квартира встречала их мраком и прохладой, осень пришла в тот год слишком рано, слишком быстро. Блю тихо смеялся, когда друг его пытался снять с него ботинки, ибо сам парень не мог даже нормально стоять. Снова кружилась голова, снова казалось, что мир плывет большим серым кораблем в тумане. Он касался лба бледной ладошкой и закрывал глаза, запуская длинные пальцы в темные мягкие волосы. Роб — смотрел внимательно, пристально, а внутри колыхалось что-то через чур приятное. После они сидели на балконе и разглядывали серые дома, считали окна, молча, иногда переглядываясь и улыбаясь. Роб курил, пускал кольца дыма, постукивал пальцами по холодному бетону, выбивая необычный ритм, а Блю, как обычно поливал свои колючки-кактусы. Чертовы сморщенные растения — Роб откровенно ненавидел их, после того как случайно уронил один кактус себе на ногу. Блю же упивался ими, поливал их, мурлыча что-то поднос и улетая куда-то в свой мир. Роб всегда хотел знать, что же твориться в темной голове парня, он выглядел слишком нереально в такие моменты, периодически Робу казалось, что на самом деле его друг — это просто галлюцинация. Но медовые, слишком красивые глаза возвращали его обратно в мир. Вновь он был слишком близко, а Роб опять потерял бдительность. Сигарета тлела, кактусы не подвижно стояли в горшках, еле ощутимое тепло губ и вновь тихо бормотание в шею, о том, что сегодня был слишком длинный день… Слишком близко, слишком сладко… Голова шла кругом, лишь любимые глаза блаженно прикрывались, очередной вздох рвался из легких и Робу сносило крышу. Балкон был слишком тесным для них двоих. Осень пришла быстро, ветер колыхал ветки деревьев, а Роб лишь смотрел на небо, закуривая очередную сигарету и прижимал рукой теплое тело рядом. Блю был невозможным, был слишком тонким и хрупким, словно его и вовсе нет рядом, лишь некая тень под боком и чуть-чуть тепла. Новый приступ застал ночью, когда измученный невыносимой нежностью Роб, утопал в теплой постели, все было идеально, не хватало лишь «его» под боком. Гулкий кашель и надрывный всхлип заставил парня дернуться и открыть глаза. Было темно, за окном светила луна, а где-то в глубине квартиры вновь страдал Блю. Роб привык, ко всему можно привыкнуть. Уже не было крика с его стороны и рассерженных слов, он лишь молча держал друга за плечи, грея его и одновременно пытаясь морально помочь, пока бедный юноша, вновь и вновь наклонялся к унитазу. Новый порыв, еще немного и скоро вылезут кишки наружу, больно, слишком больно. В такие моменты Блю был беспомощным, убитым, серое лицо его, глаза полные слез и бледные пальцы сжимающие горло — наверное, это самое страшное, что видел его друг в мире. Робу было больнее. Он смотрел и хотел, чтобы все это кончилось, но ничего не менялось. Каждая ночь проходила на холодной плитке в туалете. Блю рвало, рвало от голода, рвало уже по привычке, а Роб по привычке сжимал его плечи и обнимал его. Измученное хрупкое тело, острые ключицы и позвонки, как никогда выделялись на фоне всей этой серости, Роб прижимал его к себе так же бережно, как мать прижимает своё дитя, ласково и, стараясь не ранить — защитить от всего, но это было бесполезно. Блю был болен уже давно, он смирился и слезы текли из его глаз только от нового приступа, а не, потому что ему было больно, он давно понял — всё бесполезно. Больно лишь было за друга, лицо Роба было слишком обеспокоенным, на нём отражалась вся его боль, Блю считал себя виноватым за это и говорил это вслух, как всегда тихо и бессвязно. Роб мотал головой и впивался пальцами в острые плечи, притягивая его к себе. Было невозможно просто даже считать его виноватым. Уже после Роб бережно укладывал его в кровать, накрывая одеялом. У него не было сил после приступа, он выглядел ужасно прекрасно. Слишком бледный, слишком худой и слишком беспомощный. Сказать честно, он нравился Робу именно таким. Это было не правильно, но поделать с желанием Роб ничего не мог. Медовые глаза все видели и все понимали, поэтому Блю каждый раз вел себя развратно, не смотря на усталость. Ему нравилось быть желанным, ему нравилось, как Роб смотрел на него. Серые глаза его в тот момент походили на кошачьи, словно он был хищным зверем, который увидел свою добычу. Брюнет раскидывал руки и слегка сгибал колени, выгибаясь так, что все его косточки ещё сильнее обтягивались кожей. Блю словно сиял в лунном свете, бледный и до одури притягательный. Робу не нужно было больше ничего, лишь просто касаться прекрасного тела и скользить взглядом по ребрам и пуговкам-соскам. Каждый раз у них был первый. Они не хотели иначе. Им не нужно было этого. Блю утопал в чувствах, не сдерживаясь под горячими прикосновениями друга, которые обжигали его. Ластился, как маленький котенок, поддавался рукам и отвечал на всё это сводящими с ума стонами. Смущенно прикрывал лицо руками, заводя Роба еще больше. Он всегда убирал его руки, сначала бережно целуя, ритмично скользя второй рукой по члену парня, а после посасывал каждый пальчик. Это был словно ритуал, ритуал любви. Блю не мог смотреть ему в глаза, ему было слишком стыдно и одновременно невыносимо приятно. Роб собственнически оставлял засосы на бледной коже. Шея. Ребра. Лопатки. Бедро. Голень. Тело дрожало под ним, он умел довести его до изнеможения, он любил это делать. Лишь после он бережно заглатывал головку члена и мягко посасывал, вызывая бурю эмоций у Блю. Тихие стоны стали более звучными и более звонкими, бледные руки впивались в рыжие волосы, Блю изгибался на встречу и пытался не закричать, бурно кончая. После тихо извинялся, а Роб лишь смеялся, размазывая сперму по животу друга. Глупо, по-детски. Сильные руки гладили бледную спину Блю и парень послушно переворачивался на живот, выгибаясь. Робу было приятно осознавать, что он понимает его немые просьбы. Рыжий нежно проводил ладонью по худой ягодице, внешне Блю походил на скелет, обтянутый кожей, но ему это нравилось. Робу нравилось всё, что связанно с этим парнем, даже эти чертовы кактусы стали ему родными. Он медленно входил в него, чувствуя, как внутри всё пульсирует и сжимается. Рыжий любил растягивать этот момент, мучая и заставляя парня страдать от удовольствия. Медленно и плавно он начинал двигаться, Блю подавался на встречу, прикусывая губу и зарываясь лицом в подушку. До безумия хотелось раскричаться, но брюнет лишь тихо мычал, заставляя себя сдерживаться. Но сил было мало, сдержаться было невозможно. Движения становились более резкими, руки Роба сильнее сжимали ягодицы парня, а сам Блю уже изгибался в спине, тело колотила мелкая дрожь, семя его стекало вниз из головки, марая простынь, а Роб лишь тихо рычал, вновь и вновь вонзаясь в него. Пару толчков, жар накатывает с головой, а после следует сладкий стон. Роб кончая в парня, останавливается, слегка наваливаясь на друга и целуя его в шею, Блю как обычно извиняется, тихо и слишком измученно. Глупый. По комнате вновь хрипло разносится смех рыжего и наступает обволакивающая тишина.