Пламя

В Гаррете Хоуке есть нечто странное. В том, как он держит себя. Он — отступник и должен жить в страхе, без конца оглядываться за спину, испуганно вздрагивать от малейшего клацанья доспехов. Но он этого не делает. Напротив: ходит с высоко поднятой головой, не пряча свой посох. Он вышагивает по Киркволлу, и толпа расступается перед ним — перед обычным контрабандистом. Люди отводят глаза, словно один лишь взгляд на Хоука обжигает. У Хоука поступь хищника, а когда он стоит неподвижно, то приковывает к себе внимание. Он ничего не боится. И правильно делает, потому что все вокруг боятся его. Он полностью контролирует себя, каждый мускул работает с отточенной чёткостью. Наблюдая, как Хоук двигается, Фенрис вынужден закусывать губу, чувствуя разливающийся по телу жар. Хоукова самоуверенность чертовски привлекательна, потому что её нельзя назвать высокомерием. Нет, в Хоуке нет ничего высокомерного. Только не в нём — в человеке, который отдает последние серебряки нищенке в Клоаке или катается по земле с собственным псом. Ни капли высокомерия в том, как он перебрасывается шутками с Варриком, и помогает Мерриль донести тяжёлые покупки, и целует мать на прощание, когда отправляется на задание вместе с группой. Нет ничего горделивого в том, как он смотрит на Фенриса — словно тот держит ответ на все загадки мироздания у себя на ладони. Нет, Хоук не высокомерен, просто-напросто уверен в своих силах. В его голосе тоже что-то есть: в колебаниях тембра, в интенсивности. Его голос — глубокий, непоколебимый рокот, словно доносящийся из глубин земли, и кажется, будто вибрации от его слов пронизывают всё вокруг. Когда Хоук говорит, Фенрис ощущает это внутри, всем телом, этот голос сотрясает саму его суть. Когда Хоук кричит, его голос становится рыком — диким, преисполненным гнева. В этом голосе слышится мощь — мощь и угроза, и Фенрис обожает слушать его, чувствовать нутром слова, которые проговаривает Хоук. Когда Хоук обращается к людям, те выполняют его распоряжения, склонив головы, как послушные псы. И всё же Хоук способен на мягкость. Когда, например, разговаривает с потерявшимся ребёнком или со своей матерью. Когда произносит имя Фенриса — полным обожания голосом, словно молитву Создателю. Его магия — это нечто такое, чего Фенрис никогда прежде не видал. В ней нет равновесия и баланса магистерской магии, нет изысканного, утончённого мастерства. Магия Хоука неизученная: она дикая, свободная, необузданная, и её не укротить. Огонь для Хоука — друг, партнёр, извечный спутник, и всё вокруг горит, если Хоук того пожелает. Огонь окружает его, движется вместе с ним, исходит, кажется, изнутри него, а не возникает из воздуха и Тени, как при магии Андерса, и уж точно не из крови, как у Мерриль. И Фенрис не испытывает страха перед этим магом. Есть в природе его огня нечто такое, что — Фенрис уверен — не имеет ничего общего с той магией, что вытесала рубцы в его плоти и заполнила их жидким лириумом. Магия Хоука — первобытная, дикая, незапятнанная наукой и учениями. И Фенрис подпустит этого мага ближе, потому что знает — с поразительной уверенностью знает, что этот огонь никогда его не обожжёт. Иногда это заметно в Хоуковой улыбке. Зубы у него слегка заострённые, и ухмылка Хоука — это оскал хищника. Она может быть свирепой в пылу битвы, говорящей о том, насколько Хоуку нравится проливать кровь врагов. Ещё она может быть мрачной: когда Хоук включает свой чёрный юмор, и все остальные морщатся, пока он смеётся над собственными шутками (хотя при этом Хоук никогда не радуется бедам тех, у кого нет ничего за душой). В остальное время его улыбка мягкая, однако Фенрис видит, по-прежнему видит в ней нечто... дикое. Когда же Хоук улыбается Фенрису, в его улыбке нет ничего, кроме тепла. Хоук сильнее, чем положено быть любому магу. Данариус ослаб и отрастил брюшко за годы беззаботной жизни. Андерс худой и долговязый, костлявый от нехватки пищи и неправильного образа жизни. Хоук... Хоук сложен почти как воин — как его брат или Авелин. У него могучие руки, выдающаяся мускулатура, и он может тягать тяжести, которые не под силу даже наделённому лириумной мощью Фенрису. Хоук не придаёт этому значения, отшучиваясь работой на ферме, но любому дураку видно, что эта сила у него в крови. Он поднимает гружённые телеги и выбивает обшитые металлом двери с лёгкостью, неподвластной больше ни одному человеку. Это озадачивает Фенриса, и в то же время интригует. Мысль о том, как Хоук крутит и вертит его в своих мускулистых руках, вызывает в Фенрисе трепет: эту мысль не так-то просто игнорировать. Глаза у Хоука тоже необычные. У Карвера с Леандрой — голубые. Обычные, человеческие голубые, а у Хоука... Глаза Хоука — это янтарь, виски, расплавленное золото. Они мерцают и отражают свет в темноте, как глаза Фенриса и Варрика. Поначалу Фенрис считает, что в Хоуке течёт эльфийская кровь, но эта версия быстро сходит на нет, поскольку эльфийская кровь заметно проявляет себя. В глазах Хоука нечто совершенно иное — то, что Фенрис видел раньше только у кунари. Зрачки его способны сужаться в щёлки, в радужке его танцует пламя, но Фенрис всё это игнорирует. Игнорирует, когда встречается с Хоуком глазами и тонет в его взгляде — в том особом взгляде, которым Хоук на него смотрит. Фенрис узнаёт правду только несколько лет спустя. Причину, по которой Хоук настолько... отличается. Они в Костяной Яме, и Фенрис понимает, что они вот-вот умрут. Их противник — дракон: огромный, величественный, ужасающий зверь, от которого нет спасения, и даже два мага ничем им не помогут. Они даже сбежать не сумеют: драконица уже увидела их, и, в отличие от неё, ни у кого в их компании нет крыльев. Фенрис внутренне готовится к сражению, к смерти... но они не наступают. Хоук размашистым шагом выходит вперёд — властный, непоколебимый — и встаёт перед драконицей. Та смотрит на него: пристально, не моргая. Хоук смотрит на неё в ответ, не отводя глаз. — Что он творит? — шипит Андерс, и Варрик сердито шикает на него. Фенрис может лишь благоговейно наблюдать за разыгравшейся сценой. Хоук вскидывает руку и вызывает свой огонь на ладони. Драконица предъявляет свой: их пламя переплетается, и в голове Фенриса крутится только одна мысль. Хоук — дракон. Драконица, взмахнув мощными крыльями, срывается с места и улетает куда-то на север. Куда именно — остаётся загадкой, а Хоук продолжает стоять, гордо выпрямившись, и Фенрис подходит к нему. — Хоук? Хоук поворачивается, как ни в чём не бывало. — Смотри-ка, она оставила доспехи! Как любезно с её стороны! — восклицает он к вящему недоумению Фенриса. Как такое вообще возможно? Фенрис не разговаривает с ним всю следующую неделю: он не уверен, что и думать по поводу явившегося ему откровения, не то что говорить об этом с Хоуком. Это какая-то бессмыслица, но, учитывая всю имеющуюся в мире магию, возможно, это правда. Хоук — мужчина, человеческий мужчина, но в то же время он — дракон. У Фенриса голова идёт кругом. Он слышит на лестнице уверенные шаги Хоука, лязг доспехов и пряжек, но не оборачивается. — Чем я на этот раз заслужил твою холодность? — спрашивает Хоук. Фенрис обхватывает себя руками и молчит. Хоук заговаривает снова, и голос его звучит уже ближе, хотя всё ещё на почтительном расстоянии: — Серьёзно, что я сделал? — У него обиженный тон. Фенрис поворачивается, но не поднимает глаз. — Ты... ты... Хоук морщится. — А. Это. Фенрис выдыхает короткий смешок. — Да, это. — Я не... В смысле, это что-то меняет? Голос Хоука звучит почти отчаянно — и Фенрис поднимает взгляд. В глазах у Хоука — уязвимость, мягкость, их огонь на время угас. Фенрис берёт его за руку, касается его ладони. — Ты не маг, — шепчет он. — Наполовину маг, — поправляет Хоук. — В роду Амеллов течёт магия. Драконья часть? Это от моего отца. Фенрис неверяще качает головой. — Как такое возможно? — Ну, когда папочка-дракон и мамочка-человек очень любят друг друга... — Хоук. Тот сдавленно усмехается. — Я и сам не знаю. Не думаю, что мой отец был настоящим драконом. И кунарийской крови в нашем роду, насколько мне известно, не имеется. Я понятия не имею, как это работает. Я просто... такой, какой есть. Бетани была почти такой же, хотя во мне драконья кровь проявилась сильнее всего. — Хоук вздыхает, пожимая плечами. — Если в человеке бывает примесь эльфийской крови, то, наверное, может быть и примесь драконьей. Какое-то время Хоук молчит — пока Фенрис проводит затянутой в латную перчатку ладонью вверх по его руке, до самого плеча. Хоук облизывает губы. — Это что-то меняет? — тихо повторяет он. Фенрис размышляет. Из всех возможных поворотов — этого он не ожидал, однако Хоук уже вшит ему в сердце, вытравлен под кожей, глубже лириумных клейм, течёт в самой крови и душе. — Я сделал исключение для мага, — говорит он. — Могу сделать исключение и для дракона. Поцелуй у Хоука страстный, пылкий и горячий, но меньшего от него Фенрис и не ожидал.