На разных языках

Питер всегда знал, что, когда он заставляет Каспиана сходить с ума от желания, тот задыхается и начинает стонать неразборчивый бред. Конечно, на самом деле это не было в прямом смысле бредом, а скорее просто абсолютно другим языком. Да, слухи не врали: король Каспиан Х был склонен к спонтанному переключению на испанский, когда он забывался в агонии страсти. Узнав это, Питер был более чем удивлен (и, что греха таить, такая особенность Каспиана немало забавляла Верховного короля). Конечно, Питера можно было простить за то, что он, полностью отдаваясь сжигающему изнутри желанию, когда их тела соединялись в едином порыве, не особо обращал внимание на то, что его опытный любовник говорил или же не говорил (в конце концов, это все было лишь непонятным набором бессмысленных слогов). Но все же, со временем он осознал, что молодой король умел говорить на другом языке. После восьми месяцев, прожитых «в грехах» и на совместном ложе, для Питера само лишь звучание испанских слов стало чем-то вроде фетиша, ведь они так сладко слетали с уст его любимого. Он обожал доводить Каспиана до безумия, до такого состояния, когда тот не мог больше контролировать даже собственный голос. Таким образом, Верховный король Питер начал ассоциировать испанский язык с сексом, и, в последствии, это все переросло в его маленькую слабость: всего от нескольких слов у Питера сносило крышу. Не будучи дураком, его любимый знал, как использовать эту маленькую слабость в своих целях и отомстить Питеру за насмешки над его неординарной привычкой. И эта месть была сладкой. Другими словами, остальные часто замечали, как король Каспиан Х наклонялся к королю Питеру и что-то шептал на ухо на всевозможных встречах, советах, собраниях и других подобного рода официальных приемах. Однако шептал он ему отнюдь не замечания, комментарии или же свою точку зрения по поводу обсуждаемого вопроса, как полагали остальные. Нет, Каспиан был более жесток. — Me gustaría desnudarte, — бормотал тот низким, бархатным и таким дразнящим тоном, что Питер невольно заливался краской. «Ой, я покраснел? Право, здесь так душно» — обычно отвечал он, если кто-то спрашивал, благодаря небеса, что ему в очередной раз удалось перевести стрелки и не выдать собственного возбуждения. Питер мог мучиться так часами, если его любимый был в особо садистском настроении. Однако такая изощренная пытка всегда заканчивалась одним и тем же: как только они оказывались наедине, Питер нападал на Каспиана, как измученный жаждой путник припадает к ручью с прохладной водой. — Mi chico tierno. Mi amor. Mi vida, — тяжело дыша, шептал Каспиан, когда Питер ласкал его опытными руками и умелым языком. — No pares. Nunca pares. И потом, когда статный темноволосый парень снесет все запреты и поменяется с Питером ролями, заставляя того извиваться от сладкой пытки, они, уставшие и измученные, найдут покой в объятиях друг друга. Если дневной свет все еще будет освещать стены комнаты, в которой они на этот раз нашли уединение, Каспиан заботливо оденет их обоих своими нежными руками. Пока его взгляд будет еще затуманенным, он тихо скажет: — Este amor es lo mas bello del mundo. Если же на дворе будет ночь, то перед тем, как провалиться в блаженный сон, он будет нежно ласкать лицо Питера и прошепчет: — Te amo con toda mi alma. Buenas noches, mi corazon. Dulces sueños. А Питер улыбнется ему и ответит: — Я тебя тоже люблю. Некоторые значения превыше языков.