Вандерлэнд

Служащая аэропорта участливо качает головой и, кажется, задает какой-то вопрос. Алиса отчаянно цепляется за реальность и врет что-то вполне убедительное, упоминая врожденную аэрофобию. Наркотик в крови начинает действовать, и Алиса умоляет разум не предавать ее, дать ей добраться хотя бы до скамеек в зале ожидания. хороводы мыслей кружат нервно, невыносимо, жалят, хуже раздраженных ос, бьются в клетке. вырваться бы, выплыть, вынырнуть, глотнуть кофейного воздуха, но прошлое-колодец тянет вниз, душа намокает и тяжелеет, сворачивается клубочком на дне. память — надсмотрщик, да, но паршивый такой, что не подкупишь ни слезами, ни кровью. свои, чужие — давно общие, если честно, а если нет, то этого она не умеет. ну, научат. в груди бьется Вандерлэнд — и слово-то какое глупое, вроде земля, а вроде и чудо перед глазами. разноцветные круги продолжают жалить осами, так и хочется протянуть к ним руку, поймать, спрятать, зашить в подреберье карманной радугой. — Алиса… Алиса!.. Ты тут? Алиса?! Белый Кролик вымахал за лето и оброс не по-кроличьи пегим мехом, где-то там, за ушами и вздыбленным от страха загривком. Элис руки к нему тянет — такие же белые, костлявые, как он сам — и отпускает радужных ос на волю. пусть жалят, ей не жалко. Кролику это почему-то не нравится. он тащит ее за собой, проклиная кротов и ласточек, которые, вроде, вообще не из этой сказки. Элис пытается рассказать про разноцветных ос, дворцы-колодцы и Алексея, но губы заплетаются, как под наркозом, мычат чистой квартой. и звук получается звонким и правильным, что хочется повторить его, спеть, выдохнуть… — Степан, быстрее, умоляю! Ей что-то вкололи и… Алиса, не говори, тише!.. Не пытайся, Алиса… часы Кролика обжигают подбородок и прерывают песнь Вандерлэнда. Элис замолкает обиженно, чуть по-детски кривит губы. мех Белого Кролика щекочет ей нос, пока они взлетают — выше, еще выше, к оранжевым звездам, которые пляшут перед глазами, но не обжигают. потому что из горячего — только часы Кролика и его сердце, которое тук-тук, тук-тук-тук, тук. смех зарождается в горле и выходит наружу ритмичными выдохами — ха-ха, ха-ха-ха, ха. Кролик воет по-волчьи и Элис хочет перебить его, но совсем не знает, как говорят кролики. обидно за ушастых, если честно, хочется придумать им что-то, но в голове всплывает лишь одинокое «лисенок». смех в этот раз выходит совсем не ритмичным. — Степан, на диван… Аккуратнее! .. Алиса?! Алиса, ты меня слышишь? и ни черта этот Кролик не белый и не пушистый, как оказалось, а синий-синий, словно море-колодцы-вены в ее глазах. таким цветом рисуют тоску и отчаяние, но у Элис — палитра из радужных ос, где можно выбрать между коралловым и сумасшествием. серьезно? морской Кролик — только глаза почему-то имбирно-медовые — настойчиво говорит что-то, вяжет узлами слова, пытаясь опутать, связать, лишить свободы. и если б не бутылка с «выпейменя», то Элис, конечно, никогда бы не и уж точно не с ним. но. — Степан, съезди до аптеки! Я пока чай… Ей надо пить и… Алиса! Алиса, ты тут?.. дверь аплодирует Кролику, который глупый и верный, который спасает лис, не зная, что «приручила» и «погубила» есть, по сути, синонимы. и Элис жалко его настолько, что слезы, кажется, сами, что цвет их — море в глазах. ей почти больно. рядом опускается Шляпник и протягивает душистый, совсем не по-зимнему горячий чай. Элис бросается зверем, разрывая мир ярко-красным, и отпускает чай на свободу. и еще один. и еще. и еще. Вандерлэнд хитрый и непостоянный, совсем как Темза, а Шляпник с Кроликом похожи больше, чем очень. их другие даже не различают, но не она. — Степан, уходи, ей… Нет, я справлюсь… Да… Алиса? Алиса?!.. Кролик сидит рядом — и голова Элис на его коленях кажется чем-то чертовски правильным, настолько манящим, что навсегда осталась бы, если б не память, если б не море вокруг, которое топит, топит, топит. Шляпник приносит чай. Кролик тащит ее на себе — как большая черепаха, на которой Земля и три слона — чтобы принести в белокроличью нору, кристально чистую и наполненную морем, сидеть рядом, ухватившись руками-лапами за ее хвост. Шляпник приносит чай. Кролик ведет по горлу, забыв, что не он здесь хищник, не обращает внимания на рык — так вот, оказывается, что говорят лисы! — и молится про себя, тихо-тихо, когда только он и звезды… Шляпник. приносит. чай. Вандерлэнд отступает с дрожью, уходит медленно, неохотно, волнами, как-то же море. Элис не хочется отпускать его, в общем, но Кролик обещает быть рядом и кутает ее в содранный заживо мех. Кролик ловит разноцветных ос, которые уже совсем серые, воет как-то совсем не по-кроличьи и умоляет, просит, приказывает Элис вернуться. она уступает. Алиса — уже не Элис — просыпается в десять утра и обводит комнату мутным взглядом. Слабость во всем теле кажется отвратительной, а последнее воспоминание, связанное с Алексеем и джипом, отзывается в висках тупой болью. Алиса совершенно не помнит, как оказалась в Лондонграде, почему весь пол покрыт осколками фирменных красных кружек и отчего так резко вскакивает спавший на соседнем кресле Михаил. Она пытается сказать что-то, задать вопрос, но язык совершенно не слушается, а теплая ладонь предостерегающим жестом накрывает губы. Разнообразия ради, Алиса не ввязывается в спор, и Михаил измученно улыбается. Он аккуратно поправляет парку, которой накрыл дрожавшую от озноба Алису поверх одеяла, и сползает на пол, прислонившись спиной к дивану, так, что его затылок оказывается как раз на уровне глаз Алисы. проваливающаяся в сон Элис улыбается, увидев едва различимые белые кроличьи уши.