Блики

Светлый пергамен неожиданно наливается кроваво-алым цветом, на котором словно затаились ядовитые чёрные пауки, а не всего лишь ровные строчки очередного рапорта… Рыцарь-капитан Каллен невольно вздрагивает, разжимая пальцы, и лишь через пару мгновений понимает, что это не очередное наваждение – просто заходящее солнце доживает последние минуты, заливая красным закатным светом весь кабинет, в котором он забыл зажечь свечи. Снова. Осознание своей ошибки заставляет на мгновение прикрыть глаза, с усталым вздохом откинуться затылком на спинку кресла. Весь Скайхолд уже, должно быть, покончил с дневными заботами, в замке тихо. Солдаты и знать собираются в отведённых им помещениях, поодиночке или группами, обсуждая последние события или занимаясь своей уютной рутиной – чуждые друг другу сословия, так комично схожие в быту. Если прислушаться, можно различить отголоски веселья из таверны – должно быть, команда Железного Быка отмечает ещё один день, который удалось пережить. Неутомимые ребята! Возможно, к ним присоединились Сера и Варрик, а может даже сама миледи Инквизитор почтила пирушку своим вниманием, и отплясывает под одобрительные крики толпы – она хороша и в смертоносном танце с кинжалами, и в вычурных па придворных контрдансов, и, как выяснилось, в залихватском кабацком гулянии. Светлые пряди рассыпались по плечам, глаза блестят весельем и количеством выпитого, влажные губы приоткрыты из-за чуть сбитого дыхания, камзол расстёгнут и под тонкой сорочкой быстрее обычного вздымается грудь… О, нет, Капитан. Вот уж о чём тебе думать не стоит! Пускай эти мысли и отвлекают от пульсирующей на краю сознания агонии лириумной ломки, никакого реального облегчения душе принести не могут. Она – не может. Они не… Дыхание Создателя, такое чувство, что демон Искушения просто прописался в каком-то уютном закоулке черепушки. Каллен резко выпрямился, устало протирая лоб ладонью. В конце концов, самоконтроль за столько лет стал привычной нормой существования. Держать себя строго и достойно – об этом не надо даже думать, это под бронёй храмовника, под кожей и глубже. Возможно, поэтому тебя сейчас и ждёт пустая холодная постель – пронеслась в голове то ли мысль, то ли шёпоток того самого демона… Ночь окончательно прогнала остатки солнечного света, и темнота по-кошачьи неслышно прокралась в покои, заняла всё пространство – бархатная, мягкая, властная. Она нежно окутала разметавшегося на просторном полотне кровати мужчину, но не смогла принести ему покой. Сон бывшего храмовника был тревожен, благородный лоб прочертили морщины, под смеженными веками проносились тени прошлого – того, что было, или того, что было лишь в Тени… То, что он мог сказать о юной ученице Суране, то, чем она была по сути – искушением. Вся, вся она, невысокая, по-девичьи, ещё практически по-детски хрупкая, с прямым серьёзным взглядом прохладных прозрачно-зелёных глаз, непокорными русыми прядями и губами, слишком пухлыми и чувственными для невинной девушки. Да что он мог знать, он же сам был ещё мальчишкой, с кипящим юношеским максимализмом в груди, с верой в благородные идеалы и истинную справедливость… Он был просто глупцом, а она – чем была она, наивной влюблённой или недалёкой кокеткой, - он так и не смог разобраться. Не успел. Он помнит её смех – она часто и звонко смеялась, прикрывая глаза, запрокидывая свою прелестную головку, смеялась над шёпотом своих подружек, проходя мимо него в коридорах Круга, смеялась над его несмешными, в общем-то, шутками, когда им несколько раз случалось заговорить. В его мечтах, в его снах, она смеялась тише, лукаво глядя ему прямо в глаза, наклонялась к нему так близко, что каждый её выдох касался его кожи… Или еле слышно мурлыкала что-то, уткнувшись ему в шею, запуская по телу волны обжигающих мурашек. Или тихо шептала, напевала о своём прямо в ухо, выдыхая жарко и протяжно, так, что не было никаких моральных сил усмирить восставшую плоть… Он помнит её голос – и нескончаемый гул крови в висках, гул, который раньше могла утихомирить лишь доза лириума, ненадолго отступает. Он помнит её духи. Непонятно вообще как, в изолированном Круге Магов, могло взяться само это понятие, кто из учеников был настолько талантлив в алхимии, или в иллюзиях, но уж точно в умении не попадаться, но тем не менее. У Сураны был любимый аромат, нечто пудрово-роскошное, с по-восточному богатым пряным шлейфом… Аромат был ей явно не по возрасту, она носила его с той же важностью, с какой девочки таскают мамины туфли, но… он так удивительно шёл ей, так выделял среди остальных. Один раз она похвасталась ему, доверчиво помахала перед носом запястьем – он, смущённый, в ответ ляпнул какую-то банальность. Потом, бывало, он грезил, что она подносила к его лицу руку – медленно, от кончиков тонких пальцев до самого обнажённого плеча, и он дышал запахом её духов и её кожи. Затем она собирала наверх волосы и неспешно подставляла ему шею, с одной стороны и с другой, потом ключицы и ниже, до ложбинки между грудей… Он помнит её аромат, и, кажется, он снова наполняет комнату, перебивает мерзкий железистый запах запёкшейся крови, которым словно пропах весь этот грёбаный мир. Ещё было прикосновение. Как-то он застал её в библиотеке, увлечённо читающей что-то в обложке «Житие Дарвина Черноступа, том четвёртый». По её смущению было ясно, что к учебной программе книга явно отношения не имеет, и Каллен легко отнял её, наполовину игриво, наполовину исполняя обязанности строгого храмовника… Сурана взяла его за руку. Сжала ладонь своими пальчиками, так просто, как будто они тысячу раз это проделывали. Она что-то говорила, но это было не важно, важно было это ощущение, такое непривычное, такое обескураживающе-правильное, такое сильное. Не раз и не два по ночам он воспроизводил в уме эту сцену. Она брала его за руки, затем клала ладони на плечи – сквозь доспехи и одежду, кожей к коже. Опускалась ниже, гладила и ласкала, прижималась сама, так же сквозь мантию, обнажённым юным телом. Эти ночи в башне Круга, она буквально сводила его с ума. Он помнит её тепло. Лёгкое, простое женское тепло, достаточно вспомнить – и смертельный холод, который разливается по венам и уже подбирается к сердцу, отступает ненадолго, позволяет дышать ровней. То, о чём никто не знает, то, о чём никто не должен узнать – трепетная тайна молодого храмовника и юной магички. Их поцелуй. Каллен не мог бы поручиться, он поймал Сурану в одном из безлюдных закоулков Круга, или она завлекла его туда… был канун какого-то зимнего праздника, в воздухе остро висело предвкушение чего-то волшебного, и… Она его поцеловала. Первой точно была она, со смешком встала на цыпочки и прижалась своими тёплыми губами к его. А он был так ошеломлён, что застыл, не зная, как реагировать… Потом, конечно, прижал к себе, раскрыл губы, стремясь почувствовать её, получить чуть больше. Но она очень быстро высвободилась и убежала тогда. Стоило ему вспомнить этот момент позже – и в мечтах девушка покорно раскрывала рот, позволяя почувствовать свой вкус, страстно отвечала, сминая его губы своими, ласкала его языком… Целовала его в подбородок, в кадык, ниже по груди, оставляя на коже влажные следы, ласково покусывая, не пропуская ни пяди кожи… Он помнит её вкус – и противная сухость во рту, колкое ощущение лириумной пыли в воздухе, отступают, кажется, становится легче даже растрескавшимся до крови губам. А ещё он помнит её взгляд. Буквально за день до того, как Круг захватили одержимые и демоны, он помнит, как она смотрела на него. Серьёзно, прямо, с таким напряжённым вниманием, с той почти щемящей нежностью… Как будто он действительно небезразличен ей. Искренне небезразличен. Как будто… Как… Утро прогоняет тьму с той неумолимой силой, с которой идут года, текут реки, разбивается первая влюблённость. Солнце встаёт над горами с поистине бездушным величием, не оставляя ни шанса хрупким теням каких-то там эмоций, надежд, личных переживаний. Тяжёлый труд ради всеобщего блага, ответственность за всех этих людей, что-то там ещё, Каллен не особо рвётся вспоминать. Подпись здесь, решение там, да, миледи Инквизитор, для вас у меня всегда есть время, прости, конечно для тебя, просто заработался… Голос леди Тревелиан – мягкий голос молодой благородной женщины – совсем не похож на серебристый смех эльфийской девчонки. В Скайхолде она следит за собой. От неё пахнет чистотой и совсем чуть-чуть, согласно канонам светского этикета, свежей и чуть терпкой розовой водой. Ни-че-го общего. Её прикосновение, когда она на мгновение касается его руки, приглашая прогуляться по стене, почти невесомое, неуверенное. Хрупкая женственность вместо детской непосредственности. Но… Взгляд небесно-голубых глаз, сейчас, когда она смотрит на него, наполнен… этой почти щемящей нежностью, этим напряжённым вниманием, этой прямотой и серьёзностью… Он целует её. Прижимает к себе, упиваясь мягкостью и податливостью этих губ, и весь остальной, наполненный заботами, болью, страданием мир отступает надолго. Прошлое отступает, когда в настоящем ты держишь в руках своё будущее.