Неправильный, но настоящий, искренний. Неистовый, но увлекающийся, отдающий всего себя. Темный, но не чуждый милосердию и справедливости. В нем всего было чересчур.
Каждое рождавшееся в его феа чувство было столь сильно, что будь он слабее сердцем, оно бы не выдержало и разорвалось в его груди.
В нем соединились огонь Феанора и огонь Нэрданели.
Атаринкэ, родившийся несколько позже, сразу за ним, был точной копией отца во всем, а он унаследовал черты и сложение Пламенного Духа, а темперамент Махтана.
Он еще в детстве это понял — если не держать этот темперамент в узде, он превратится в беспощадный, слепой и яростный гнев, обращающий в пепел любое существо, которому не посчастливится оказаться у него на пути. Какое уж тут «Ярое Пламя»*? — Этот сосунок в сравнении с ним, если гнев по-настоящему овладевал им, мог показаться лишь мгновенной вспышкой молнии, искрой, светлячком. Тогда как он был пожарищем, пожирающим целые города, кострищем, поднимающимся до самых звезд в ночном небе, бурно извергающимся вулканом.
Постепенно, с годами, он научился относительному самоконтролю. Но это, он понимал, была лишь иллюзия власти над демоном, жившим у него внутри.
Когда они прибыли в Эндорэ и увидели валараукар*, этот демон обрел в его воображении зримый облик. Главным образом самоконтроль выражался в замкнутом, склонном к одиночеству характере, чтобы у демона не было лишнего повода пробудиться, и задумчивой погруженности в собственные мысли и переживания.
Таким его и видели окружающие: окутанным облаком мрачных мыслей, сидящим в стороне от всех со сведенными от напряжения бровями. Или же он представлялся пылающим гневом, во время приступов которого демон заставлял его говорить и делать то, о чем он потом, безмолвно терзаясь, сожалел десятилетиями.
И таким этот демон был сильным, а постоянная борьба с ним такой изматывающей, что даже окружающий его мир казался лишь полем сражения, где почти не оставалось места коротким передышкам.
Мало кто вообще знал, что «горячая голова» наблюдателен, умен и может не хуже Кано чувствовать настроения и эмоции окружающих. Только братьям было известно о том, что он неплохо умеет ковать оружие, доспехи и прочую амуницию для воинов и их коней, обладает талантом военного стратега и прочитал больше книг, чем Турко и близнецы Тельо и Питьо вместе взятые.
Зиму он предпочитал всем другим временам года. На снегу, под пронизывающим ветром, он чувствовал себя гораздо лучше, чем летом, когда он, обладавший внутренним источником неугасимого пламени, горел как в жерле вулкана.
Одежду он носил с небрежностью еще с юности. Так, что вечно распахнутый расшитый жемчугом ворот нижней рубашки, расстегнутые петли шелковых кафтанов, украшенных россыпями бриллиантов, ярко-алые златотканые кушаки, туго стягивающие стройную талию, и блиставшие серебряными пряжками узкие сапоги черной кожи подчеркивали его вызывающую красоту.
Красоту он понимал и ценил наравне с остальными братьями. Он видел красоту в лошадях, в окружающей природе… в войне. Сделанные искусными руками наукар* Эред-Луин украшения, оружие и доспехи всегда приобретались им охотно.
Легко освоив все виды оружия, он предпочитал прочим парные сабельные мечи, позволявшие сражаться одновременно с двумя или большим числом противников.
Если другие шли на битву со страхом, скрепя сердце, нехотя, опасаясь за свою жизнь, то он не раздумывая бросался в гущу сражающихся с налету на своем вороном скакуне, закованном в стальную сияющую броню. Сражался он страстно, не думая о победе, о цели, о враге. Бой, схватка, противоборство сами по себе доставляли удовольствие, давая выход переполнявшей его энергии.
Его демон отнимал у него силы, но он же и давал их ему, когда у организма не оставалось собственных ресурсов, чтобы поддерживать в самом себе жизнь. Демон не давал ему упасть от усталости и кровопотери после изнурительной схватки, позволял стойко выдерживать длительное пребывание в суровых условиях, превозмогать любую боль.
Он знал, что его кровь была много горячее и бежала по венам быстрее, чем у отца и братьев, а сердце в груди билось чуть не вдвое чаще. Мать говорила: «Будь терпелив, смиряй гнев, мой крепыш. Румянец так красит твое лицо, когда он нежный…».
Кожа у него была бледная, как у отца, как у братьев, но щеки всегда покрывал румянец в минуты гнева становившийся ярко-алым, разливаясь на шею, лоб, заставляя тонкие красивые губы цвета спелой брусники превращаться в подобие открытой раны, такими темными они становились.
Волосы у него, единственного из семерых, были как у Финвэ — черные, блестящие, гладкие. Этим волосам он и обязан был своим атарессе* — Черный Финвэ. Глаза были точь-в-точь отцовские — сине-серые, глубокие как открытый океан. Стоило гневу начать подниматься в его душе, как в глубинах этого океана загорались сначала едва заметные, а потом все более яркие красные огоньки.
Был период, когда он просто физически не мог контролировать себя — то был переход от детства к взрослению. Настроение его тогда менялось молниеносно, переходя от бурной радости, от которой все внутри готово было взорваться тысячей огненно-красных фейерверков, к безудержному гневу, сметающему и крушащему все на своем пути. Внутри него, он чувствовал, был такой избыток жизненных сил и энергии, что разум не справлялся с контролем над телом.
Горящим взором он издали смотрел на дев, будь то прелестницы из нолдор, тэлери или ваниар, а они шарахались от красивого слишком откровенной, на грани приличий, красотой юного квендэ*, прикрывая глаза, не в силах выдержать взгляда глаз-океанов. «Бешеный… Он бешеный…», — шептались они на праздниках, испуганно оглядываясь в его сторону. Нисси* боялись его. Боялись сгореть в его огне, боялись того жестокого, острого удовольствия, что сродни боли, которое обещал взгляд четвертого сына Феанаро.
***
Она не побоялась. Первая посмотрела ему прямо в глаза — долго, пристально. Ей нечего было терять. И она кинулась как в бездну в его огненные ночные объятия. Сама по темноте пришла к нему в шатер, протянула руку, неумело огладила черный шелк волос, гладкую горячую кожу щеки и позволила ему, вдруг обвившему сильными руками ее стан, притянуть себя, прижать к своему пылающему телу.
С ней он сдерживал себя, особенно стараясь быть осторожным, не сделать слишком больно, не повредить ее хрупкого роа. Его движения и ласки заставляли ее терять всякое чувство реальности. Он словно гипнотизировал ее горящими в темноте красными огнями зрачков. Но и сам он растворялся в наслаждении, что волнами прокатывалось по телу, слыша у самого уха ее стоны, переходящие в дикие крики, и ощущая, как ее ногти вонзаются в кожу на поджарой скользкой от пота спине.
Они никогда не говорили об этом — беседовали днем и всегда по делу. А об этом, о самом сокровенном, что было между ними, оба молчали. И оба знали, что и следующей ночью будут сгорать в разгоревшемся между ними жарком пламени.
***
«Как это было?» — спрашивал он себя много раз потом, когда прошли годы, десятилетия…
Как случилось в первый раз, что он, самый огненный из сыновей Феанаро, всю жизнь пытавшийся усмирить, укротить в себе этот огнь, дал ему вырваться на свободу, будучи рядом с ниссэ, даже от мысли о которой все тело плавилось как сталь в горне?
Боль он считал одной из наивысших точек удовольствия. А тут, с ней, вдруг открыл другое — плавное, не такое острое, но зато во много раз более глубокое и длительное, постепенно заполнявшее каждую клеточку тела.
Он и сам не понял, когда именно, в какой миг, отпустил себя, перестав думать о том, чтобы контролировать что-то в себе, позволил блаженной неге разливаться по телу как расплавленное серебро, отправляя его в счастливое забытье сна. Пробуждаясь от такого сна, он чувствовал небывалые умиротворение и покой. И это новое наслаждение, текучее как мед, стало самым сладким, самым желанным.
В последний свой миг он снова неожиданно для себя ощутил его, то почти забытое удовольствие, испытанное с ней. Могучей волной оно накрыло его, покалывая тысячей крохотных иголочек в подушечках пальцев, перехватывая дыхание, вышибая из головы все до единой мысли.
И следом за длившимся краткий миг удовольствием наступила окончательная и завораживающая тишина.
Больше ему не надо будет сдерживать себя — демон исчез, а вместе с ним и мир.
