Не включай свет

Когда Иван ворвался в дом Гилберта, тот преспокойно сидел в гостиной и читал. Надпись на обложке книги гласила: «Алиса в Стране Чудес». Неужели Байльшмидт действительно любит такую литературу? Хотя неудивительно, он и сам немного сумасшедший, не лучше старика Льюиса Кэрролла. Пруссия упорно делал вид, что не замечает запыхавшегося Россию. У него бесстрастное лицо, тонкие пепельные брови не нахмурены, как обычно, а расслаблены. Взгляд слегка усталый, будто альбинос всю ночь провел над книгой. Но Брагинский только несколько часов назад вернулся от Америки, к которому ездил на собрание в столицу. Он бросил всё, потому что от Гилберта неожиданно пришло приглашение. Чего от него хотел прусс, Иван не знал, да и знать не хотел. Он подумал, что случилось нечто важное, не терпящее отлагательств. Увидев же спокойного Байльшмидта, занятого чтением, Россия тут же вспылил. — И что тебе опять нужно? — раздраженно спросил Иван, скрестив руки на груди. Его высокая грозная фигура в пальто явно должна была, по меньшей мере, немного испугать Гилберта, а тот не обращал на него внимания. Он кашлянул, с еле слышным шелестом переворачивая страницу. Но Брагинский-то прекрасно видел, что прусс специально игнорирует его. Дело в том, что «неотложные вызовы» происходили довольно часто. И русского это начинало потихоньку бесить. Из-за выходки Байльшмидта он поругался с Президентом и был лишен некоторых очень важных ему полномочий. — Что тебе нужно? — еще раз спросил Иван. Он был чернее тучи. — О, — тот наконец-то поднял на него хитрый взор темно-красных глаз. — Ты пришел. — Да, черт подери! — вспылил Россия. Его аметистовые глаза посверкивали во мраке комнаты. Единственным работающим источником света была лампа у кресла Пруссии. Он сидел, поджав длинные худые ноги. Сапоги были сняты и валялись, никому не нужные, у дверей. — Да всё в порядке, — Гилберт чуть улыбнулся и махнул рукой. — Хотел тебя увидеть. Ты же только что вернулся. — С каких пор такая гостеприимность? — съязвил Иван. — С таких, что мы являемся развитыми странами и должны сдружиться. Брагинский не верил ему. Пруссия не скрывал того, что сейчас он бессовестно лжет. Алые очи взирали исподлобья и русский готов был поклясться, что Байльшмидт тихо покатывается со смеху. Подобные шутки весьма в его духе. Иван даже видел его ухмылку — грязную, наглую, длинный влажный язык облизывает нижнюю губу, на которой было нечто белое. Он пил кофе со взбитыми сливками — запах еще витал по мрачной гостиной. И тут у Брагинского вообще сорвало тормоза. Он подошел к Байльшмидту, схватил его за грудки и начал трясти. — Никогда… Не шути… Со мной! — рычал Россия, скрипя зубами от злости. — Иначе я… Надеру… Тебе… Зад! — Не надерешь, — усмехнулся Гилберт. — В свое время я тебе надирал! — Что ты там тявкнул? — Иван уставился на него, крепче сжимая за ворот кителя. — Брагинский, Брагинский, — вздохнул Пруссия. — Проверь слух, что ли… — Я не виноват, что у тебя закончились идеи для розыгрышей, — прошипел Россия. — Но хватит звать меня по любому поводу и без. Я не собираюсь с тобой нянчиться. — Но ты же приезжаешь, — хитро усмехнулся Гилберт, потянувшись ближе к русскому и потираясь щекой о рукав его пальто. Иван ненадолго впал в ступор от такого неожиданного действия. Пруссия, больше похожий на маленького котенка, урчал и плавно продвигался к его руке, к горячей мягкой коже. Он дышал вполне спокойно, воздух приятно холодил пальцы. Россию прошибла дрожь. Он судорожно вдохнул, запрокинув голову. К Ивану редко кто прикасался именно так. В детстве Оля гладила его по волосам, но он не чувствовал того, что было сейчас. С трудом он заставил себя говорить: — Я приезжаю, потому что мне ничто не безразлично. — И я тебе небезразличен? — фыркнул Пруссия. — Когда ты делаешь это… — Так? И Гилберт легко начал целовать каждый палец руки Брагинского. Кожа горела там, где касались его губы. Иван мигом забыл зачем он пришел сюда, забыл о своем недовольстве, наблюдая как Байльшмидт, словно подобострастный слуга, облизывает кончик указательного пальца, покусывает грубую от работы, шершавую кожу. Конечно, у него не такие нежные ладони, он много трудился. А вот русскому легко было представить, какая холеная, белая рука мягкая, как она… О, он просто не мог представить, что же будет дальше. Это напоминало сон. Слишком реальный сон. — Что мы делаем? — хрипло спросил Иван, вцепившись в пепельные волосы Пруссии и оттягивая за них его голову назад, чтобы видеть его лицо. Его нахальное, но красивое лицо. У России же слегка алели щеки. — Еще соври, что тебе не нравится, — рассмеялся Гилберт и сильно укусил Брагинского. — Аккуратнее! — вскрикнул тот. — Как тебе будет угодно, — мурлыкнул Байльшмидт, поднимаясь на ноги и расстегивая первые пуговицы на пальто русского. Только он окончательно выпрямился, как Иван сам притянул его к себе и крепко поцеловал, так, как не целовал никого раньше. Он сминал губы Пруссии своими, они почти сталкивались носами. Все эти мелочи доставляли России удовольствие. Он понимал, что отстраняться теперь поздно. Гилберт же абсолютно не смущался, тут же перехватив инициативу в поцелуе. Их языки сплелись в чувственном танце. Ивана настолько поражала и настолько нравилась эта ситуация, что он забыл, как в начале сам хотел вести. Умелый язык Байльшмидта каждым своим соприкосновением с его, вызывал у Брагинского мелкие взрывы по всему телу. Раз — и он уже едва держится на ногах, поэтому они плавно опустились на ковер у ярко горящего камина. Тепло пламени и сам его вид еще сильнее заставили русского мысленно умолять, чтобы Гилберт, наконец, разобрался с одеждой, в особенности с его брюками. — Черт, Пруссия, ты… — Россия буквально плавился под руками этого хитрого, всё, казалось бы, спланировавшего засранца. Пальто с шуршанием упало на пол. Усмехаясь, Байльшмидт принялся за свитер, остававшийся последней преградой. — Так что ты думаешь об этом? — с предыханием спросил Гилберт, с остервенением сдирая свитер с России. — Что я думаю..? — тот закусил губу и откинулся назад, едва длинные пальцы начали оглаживать грудь, специально задевая ногтями затвердевшие соски. — Я думаю… Что ты — тот еще хитрый мудак. О-о… И подался навстречу руке, ловко забравшейся в штаны и под резинку трусов. Пруссия любовно проводил ладонью по члену, уделяя особенное внимание головке и, кажется, медленно считая вспухшие венки. — Только попробуй еще раз назвать меня мудаком — и я откушу тебе твою прелесть, — пообещал он, покрывая влажными поцелуями шею Ивана. Остановившись у его уха, он прошептал. — Или же запру тебя здесь, потерявшего сон от желания. — Наверное, — Брагинский шумно выдохнул, когда острые зубы слегка прикусили нежную кожу и шершавый язык тут же зализал маленькую ранку, — теперь эта прелесть не только моя, верно..? — Умница, так и возьмешь и оттрахаешь меня в задницу, — бархатно рассмеялся Пруссия и, вытащив руку из уже наполовину спущенных брюк Ивана, позволил ему начать расстегивать пуговицы на его темно-синем кителе. Русский действовал настолько неспеша, насколько хватало его терпения. А терпения даже у него не слишком много. Но он все равно старался не слишком спешить. Ему тоже хотелось по-своему помучить прусса, ведь «оттрахать его в задницу» он всегда успеет. Если не кончит раньше… — Как давно ты хотел меня? — спросил Брагинский, припадая к голой белой груди и жадно вылизывая напрягшиеся соски. Гилберт беспокойно дернулся и тяжело задышал. — Это важно сейчас? — хриплым от страсти голосом поинтересовался он. — Я вижу твои глаза, я слышу твои стоны, которые ты безуспешно пытаешься сдержать, и мой член встает как мачта. — Мне важно, Гил, — прошептал Россия, целуя его. Сначала губы, потом нос, щеки, лоб. Он слышал, что подобным способом человека тоже можно довести до исступления. А уж с его-то губами… Ему чрезвычайно повезло. — А с твоим членом мы еще разберемся… — Каким же способом? — состроил невинную мордашку Байльшмидт, наконец, отрываясь от Брагинского и начиная целовать его грудь, языком вырисовывая неизвестные символы. Ему нравилось, как пахло от русского — солью, потом и возбуждением. — Позволишь мне лишить тебя анальной девственности? — Рано или поздно ты бы все равно сделал это, — ухмыльнулся Иван, сжимая пепельные пряди в руке. — Где ты был всю мою жизнь..? — Надирал тебе зад, — напомнил Пруссия, отбрасывая в сторону снятые штаны. — А теперь… Ты надерешь его мне? Обещал ведь… Ч-черт! Это Иван игриво укусил его за мочку уха. Все-таки русский в душе оставался в некоторой степени ребенком. — О да, Байльшмидт, — промурлыкал Брагинский, стягивая с того боксеры, — я надеру твой чудесный зад. И не только… Он рывком перевернул Гилберта на живот и смачно шлепнул по мягкому месту. Крика Иван, разумеется, не дождался, но судорожный вдох и напрягшаяся молочно-белая спина его порадовали. Наклонившись, он поцеловал Пруссию между лопаток, гладя мягкую кожу, к которой еще никто кроме него не притрагивался так. Не мешало бы связать руки этому засранцу, чтобы Брагинский не кончил слишком рано. Иван заметил галстук Гилберта и тотчас же им воспользовался. Байльшмидт не протестовал, но насторожился. Ну-ну… Как жаль, что в давние времена телесные наказания для дворян были запрещены. Сейчас же всё по-другому. Россия готов был поспорить, что до него никому не удавалось сделать то, что он собирался. Пруссия сам довольно изнежен, а еще Австрию обзывает аристократом. Посмотрим, как он справится с тем, что заслужил и так просил. — Я мечтал отлупить тебя подобным способом слишком долго, — смеялся Иван и вновь ударил, на этот раз сильнее. Наградой ему был тихий стон и возня — это Гилберт пытался избавиться от галстука на запястьях. Рано, дорогой… На коже остался ярко-красный след от ладони. Брагинский с нежностью погладил это место и, резко размахнувшись, шлепнул так, что Пруссия вскрикнул. — Что-то быстро сдаешься, а? .. — О, ты еще пожалеешь, — прошипел прусс, подставляясь под руку, которая вновь гладила след от удара. — Не сомневаюсь, — улыбнулся Иван, целуя алую кожу ягодицы. — Ты будешь стонать как последняя шлюха, когда я приступлю к главному блюду. — Ну, у тебя тоже будет не слишком завидная участь… А-а! Еще один шлепок, на этот раз в другом месте. Пруссия заелозил по полу, так как мучающий стояк никуда не делся. Брагинский это заметил и коварно усмехнулся. — Хочешь кончить, деточка? — спросил он участливо. — Рано. Я еще не наигрался. — Большой ребенок… — У меня и кое-что большое есть… — Не разорви меня только, ладно? Я же сидеть потом не смогу. — Именно этого я и добиваюсь. — У-у, Брагинский, готовься к мести… М-м! Последний удар, самый сильный. Гилберт выгнулся, безуспешно пытаясь высвободить руки. Бесполезно — узлам Иван у Англии научился. Байльшмидт уже всерьез переживал за свою задницу. Мысленно он пообещал, что прелесть не откусит, но заставит русского самого стонать так, что соседи с улицы сбегутся. Брагинский перевернул его назад, гадая, что бы еще такого придумать, как вдруг заметил что Пруссия ползет к нему с коварным блеском в глазах. Иван усмехнулся, думая что Байльшмидту не удастся довести его до безумия. Россия даже потянул за галстук и ослабил узел. Руки Гилберта были относительно свободны. В мгновение ока он оказался рядом. Иван хмыкнул и слегка двинул бедрами, словно приглашая. — Ну давай поглядим, — хихикнул он. — Держись, Брагинский, — злорадно прошептал прусс и провел рукой по его возбужденному члену. Свой беспокоил не меньше, но Байльшмидт пока сдерживался. Увидев, как резко потемнели глаза России, он лукаво подмигнул и лизнул головку, словно это была вкусная конфета, удовольствие от которой хотелось растянуть подольше. Иван пока мужественно держался. Не мудрено — Гилберт разогревался. Он обхватил головку губами, одновременно работая языком, поигрывая с уздечкой. Он то увеличивал ритм, слизывая выступающие капельки спермы, то действовал медленно, постепенно заглатывая член всё глубже, обильно смачивая его своей слюной, пропуская дальше в горло и посмеиваясь над резко изменившимся лицом России. И он просто обожал наблюдать за тем, как судорожно вцепляются пальцы Ивана в ковер, едва Байльшмидт начинал смеяться. Этот вибрирующий звук приносил Брагинскому неземное наслаждение. Он попытался отстранить Гилберта. — Хватит… — исступленно шептал он, выгибаясь навстречу горячему рту. Пот катился по его лицу. — Хватит, черт подери… Но Пруссия лишь ухмыльнулся. Он посасывал головку, языком щекоча уретру и нежно целуя набухшие венки. Снова глубоко насадившись ртом, он посмотрел снизу вверх на Брагинского и сверкнул торжествующими алыми глазами. Это окончательно снесло крышу русскому. Он буквально силой протянул к себе Гилберта и требовательно поцеловал его, сжав одной рукой его плечо. Другая же рука опустилась на стоявший колом член прусса и тот громко застонал в губы Ивану, толкнувшись вперед. Россия неспешно надрачивал любовнику, с удовольствием наблюдая за мутневшим всё больше с каждой секундой взором ярко-красных глаз. С трудом отстранившись, Гилберт, тяжело дыша, посмотрел на Ивана. — Дай мне полюбоваться на твою аппетитную задницу, — усмехнулся Брагинский и легонько шлепнул прусса по ягодице. Тот покорно оперся на локти, широко расставив ноги. — Россия… — хрипел он. — Не тяни, у меня сейчас яйца взорвутся нахрен… — Хороший мальчик, — тот нежно гладил белую кожу, не забывая немного проникать пальцем в сжавшееся колечко мышц. Байльшмидт закусил губу. — Смазка там, в кармане брюк… — шептал Гилберт. Он почти готов был кончить и сдерживался из последних сил. — Брагинский, черт тебя дери… — Проси, — торжествующе прошептал Иван, наклонившись к его раскрасневшимуся лицу. — Проси, чтобы я тебя трахнул, шлюшка… — Блять, Иван, трахни меня, умоляю! — сорвался на жалобный скулеж Байльшмидт. Удовлетворенно улыбнувшись, Россия произнес: — Я сделаю всё, что ты хочешь… Щедро размазав лубрикант по члену, Брагинский навис над Гилбертом и двинул бедрами вперед. — Расслабься, — мягко попросил он. Прусс кивнул, запрокинув голову назад. Наконец, Иван начал двигаться. Сперва медленно, будто еще был исполнен желания мучить Пруссию до последнего, но на самом деле он хотел, чтобы тот привыкнул к новым ощущениям. И ему самому надо было привыкнуть. Жаркая теснота пьянила, алеющие, как спелые яблоки, щеки Байльшмидта были для русского лучше любого зрелища. — Иван, а-а… — Гилберт схватился за его плечи, не сдерживая стонов. — Быстрее… Быстрее, черт возьми..! — Тш-ш, — тот ухмыльнулся. — Я же говорил, что ты будешь стонать как последняя шлюха. Найдя нужный угол, Брагинский увеличил темп, вбиваясь в хрупкое, на первый взгляд, тело. Пруссия исступленно извивался под ним, тянулся к его губам, и Иван не отказывал, жадно целуя Байльшмидта и чувствуя, что приближается к скорой разрядке. Он двигался всё быстрее, входя на всю длину и не разрывая поцелуя. Горячее дыхание Гилберта и его затуманенные страстью глаза сводили с ума. Русский протянул руку и обхватил член альбиноса, двигая её в такт собственным движениям. — Иван..! — выдохнул его имя Байльшмидт и бурно кончил, выгибаясь под Брагинским. Его трясло от мощного оргазма. Следом за ним пика достиг и сам Россия. Ему показалось, что его сейчас разорвет изнутри — настолько сильной была волна наслаждения. Содрогнувшись в последний раз, он рухнул на Гилберта, тяжело дыша. Тот блаженно улыбнулся ему. — Привет, — почему-то прошептал нежно Иван, глядя на него своими блестящими аметистовыми глазами. — Привет, — усмехнулся Пруссия. — Надеюсь, мы никого не переполошили? — Навряд ли, — пожал плечами Брагинский. — Здесь темно. Надо… — Я не хочу тебя отпускать. Русский сжал его в теплых объятиях. Гилберт слушал треск камина, который должен был скоро погаснуть. Когда же он попытался встать и зажечь свет, Иван удержал его. — Не надо, — жалобно попросил он. — Почему? — удивился Гилберт. — Я боюсь, что все это окажется сном, — печально пробормотал русский. Сжалившись, Байльшмидт остался с ним. — Я здесь, придурок, — прошептал он, мягко целуя любовника в шею. — Я никуда не уйду. — Хорошо… — так же тихо ответил Россия. — Только не включай свет…