CREEPY FEST: Timeo Mortis et dona ferentes.

****** - Ты меня очень расстроил, - вопреки ее словам, она выглядит абсолютно безучастной. Пустые глазницы, в которых можно увидеть лишь темноту, смотрят на него, не отрываясь, и он хватается за горло, ощущая, как воздуха в легких становится все меньше, а жизнь выходит из слабеющего тела с каждым вздохом. - Я приобщила тебя к Богу. - Ее голос холодный и спокойный. Он опускается на колени, ощущая, как боль буквально разрывает его изнутри, и хрипит, глядя на нее расширенными от ужаса и отчаяния глазами. – Я дала тебе удивительный дар, с помощью которого ты бы смог занять достойное место в этом обществе. И чем ты мне отплатил? Я же говорила тебе, что нельзя исцелять тех, кому суждено отправиться со мной. Зачем, скажи? – Она скрещивает костлявые руки на груди, и он царапает ногтями каменный пол, ощущая, как ломаются ногти, а горло будто сдавливают липкие холодные пальцы. Он обессиленно хватает ртом воздух и, разлепив сухие губы, хрипит, ощущая, как с каждым произнесенным словом агония становится практически нетерпимой: - Я любил ее…. - Любовь, - слегка нараспев произносит она. – Какое глупое слово! Сколько жизней было из-за нее погублено, сколько людей с разбитыми израненными сердцами я забирала, а все из-за этой чертовой любви… - Впервые он слышит в ее голосе что-то похожее на раздражение. – Любовь – это отвратительно, мальчик мой. Я убиваю людей только телесно, она же сжигает их души как адские костры. Ее слова доносятся будто сквозь пелену. Он с трудом поворачивает голову вбок и смотрит расфокусированным взглядом на цветок. Его белые цветы дарят людям жизнь и долгожданное исцеление, но почему-то сейчас от них веет могильным холодом. Она замечает его взгляд и снова тихо говорит, делая шаг ему навстречу: - Последний шанс. Я даю тебе один последний шанс, крестник. Ты же хочешь помогать людям? Ты же хочешь спасать тех, кому еще не пришло время оказаться за чертой? Перед глазами вновь возникает Она. Живая и счастливо улыбающаяся, в красивом бархатном платье, протягивающая к нему тонкие руки с позвякивающими при движении янтарными браслетами. Она, стыдливо обнимающая его и прижимающаяся к нему теплым упругим телом. Она, иссиня-белая, как тонкий мрамор, практически безжизненная, лежащая на подушках и похожая на сломанную фарфоровую куклу. Когда он пришел к ней в тот вечер, то молился, чтобы ее не было за спиной. Чтобы не увидеть ее черного савана и пустых темных глазниц, но она стояла у изголовья кровати и тихо говорила ему: «Не смей». Он ослушался. И потому корчится в агонии на холодном каменном полу, не в силах даже подняться на ноги, а она берет в руки цветок и гладит его по белым цветам: - Я дам тебе последний шанс. Я оставлю у тебя свой дар, и я позволю тебе и дальше варить отвар из его цветов, дабы ты мог спасать людские жизни. Но если ты снова меня ослушаешься, - она резко срывает один из цветов и бросает его на пол, – кара будет страшна. Двадцать два года назад его отец, бедный крестьянин, искал для сына богатого крестника, который смог бы позаботиться о будущем безродного мальчишки, рожденного в испанской провинции, далекой от светского Мадрида. Это мог быть богатый вельможа или же зажиточный купец, бороздящий со своим товаром дальние моря. Но отец встретил ее, которая сама предложила свои услуги крестной матери, посулив богатства и большое счастье будущему названному сыну. Отец не знал, зачем ей это было нужно, ведь вряд ли она обладала выраженным материнским инстинктом или нуждалась в человеческом тепле, но согласился, потому что это звучало заманчиво. И потом, кто же в здравом уме станет спорить со Смертью? Она стала его крестной матерью и на двадцатилетие подарила ему этот цветок, отвар из цветов которого исцелял умирающих и даровал им второе дыхание. Он до сих пор помнит, как стоял будто зачарованный, и смотрел на горшок в ее руках, где было самое странное растение, что он когда-либо видел в жизни. Черные, алые, фиолетовые листья почему-то сразу напомнили о синяках и кровоподтеках. Ощущение было настолько сильным, что он будто почувствовал, как те возникают на его коже, проявляясь отвратительной темной вязью. Присмотревшись к цветку, он замер, не в силах вымолвить и слова, потому что белые бутоны очень сильно напоминали черепа. По коже пробежала легкая дрожь, ведь цветы выглядели по-настоящему пугающими, не похожими на ромашки или колокольчики, что он рвал когда-то в детстве на диких лесных полянах. Он вдохнул сильный, терпкий аромат, исходящий от пугающего растения. Цветы пахли чем-то странным, чем-то таким, что он ощутил, будто по венам струится что-то теплое и согревающее. Что-то такое, что совсем не походило на холодные касания костлявых рук крестной. Странный подарок, ведь обычно зажиточные крестные дарили своим воспитанником золотую посуду или домашний скот, но от Смерти было сложно ждать подобного дара. Есть только одно условие, сказала она. Если я стою за спиной человека, то ему суждено закончить свои земные дни, и ты ни в коем случае не должен вмешиваться. Даже если человек вызывает жалость, даже если это кто-то важный и дорогой для тебя, Смерть должна оборвать его жизнь, и с этим ты, мой крестник, ничего не должен и не можешь поделать. Тогда Ему казалось, что сдержать обещание просто и легко, и он с радостью принял подношение. Он стал именитым лекарем и спас немало человеческих жизней, но стоило ему увидеть за спиной умирающего Смерть, он сразу же отворачивался и уходил от ложа больного, зная, что она смотрит ему вслед пустыми темными глазницами. Это было больно и трудно, но ослушаться крестную мать не представлялось возможным. А потом он встретил Ее и влюбился. Так сильно, что нарушил непреложное правило и тем самым разгневал старуху с косой. - Она ведь будет жить? – хрипит он, ощущая, как боль в груди усиливается. Смерть будто сжимает его сердце в своих костлявых ладонях, оно, горящее алым пламенем потерянной любви, слабо трепыхается в ее руках. - Она будет жить, - говорит Смерть и ставит цветок обратно на грубый деревянный стол. – Но вдали от тебя. Потому что ты больше никогда ее не увидишь. Она делает резкое движение рукой, и боль отступает. Он глубоко вдыхает и кашляет, хватаясь за горло подрагивающими руками. - Убей меня, - с отчаянием в голосе просит он. – Я молю тебя, пожалуйста! Жизнь без Нее кажется бесконечной пыткой. Мысль о том, что весь оставшийся земной срок он проведет вдали от Нее, никогда не услышит ее смеха и перезвона янтарных браслетов и не коснется ее губ, будто рвет его на части, и он умоляюще смотрит на крестную мать, надеясь хоть на каплю ее участия. - О, нет, - отвечает она и качает головой. – Ты будешь вечно бродить по этой земле неприкаянным, а я буду лично лепить твою свечу все выше и выше. Это твое наказание, крестник. Наказание за то, что посмел ослушаться меня. Она показывает костлявой рукой на цветок. - Только представь, скольким людям ты продлишь их срок… Сколько хороших дел ты сможешь сделать! Разве ты не счастлив, дорогой? Не хочешь поблагодарить крестную матушку за щедрость? Смерть не умеет злорадствовать, но почему-то сейчас ему, молча сидящему на ледяном полу, кажется, что она издевается над ним, насмешливо глядя на него черными глазницами. - Я скажу тебе, когда она умрет. Можешь не сомневаться. Он не знает, про какую свечу она говорит. Не знает, почему она не может просто сжалиться и подарить ему вечный покой, и потому он обессилено закрывает глаза, обхватывая руками колени. Тоска и горечь становятся настолько невыносимыми, что он ударяет кулаком об пол, так что на костяшках проступают алые пятна крови. Смерть молчит и стоит напротив него, который, склонив голову, сидит перед ней на коленях, ощущая, как нутро заполняется могильным холодом, а то теплое, светлое чувство, что грело его сердце все это счастливое, но такое короткое время, испаряется из тела, как влага на раскаленном свинце. - Никогда не влюбляйся, - внезапно говорит Смерть. – В этом мире нет ничего отвратительнее и опаснее, чем это презренное чувство. Он очень надеется, что Она будет счастлива. Даже будучи далеко, даже лежа в объятиях других, даже если оставшееся ей время будет скоротечным. И в глубине души будет хоть немного его помнить и любить. У него будет целая бесконечность, чтобы попытаться Ее забыть. ****** Улица плохо освещена, а воздух пропах сыростью чем-то затхлым и тяжелым. Ифань бежит, старательно пытаясь не задыхаться, от быстрого бега мышцы болезненно ноют, и Ву кажется, что он вот-вот упадет прямо здесь, но мысль о том, что где-то совсем рядом маньяк истязает свою несчастную жертву, заставляет его забыть о собственной усталости и боли и бежать вперед, выискивая взглядом дверь в тот самый подвал. Наводку на убийцу, похищающего молодых девушек и расчленяющего их в специально оборудованном для этого логове, они получили совсем недавно. Пожилая дама заметила странного бледного мужчину, выходящего из подвала заброшенного склада обувного магазина, вчера днем, когда тот закрывал подрагивающими пальцами тяжелую металлическую дверь. Женщина говорила, что этот тип сразу показался ей подозрительным, но она не придала этому особого значения, пока тот не поднял голову и не встретился с ней глазами. Пожилая дама прижимала руку к груди и говорила, что последний раз видела такой взгляд у бешеной собаки прежде, чем она растерзала несчастную бездомную дворняжку, попавшуюся ей под крепкие клыки. Тот мужчина работал булочником. Ифаню кажется странным, что человек, который каждую ночь выпекает для людей вкуснейший хлеб и сдобные пышки, может быть способен резать свою жертву на куски заживо, наслаждаясь ее громкими криками и предсмертной агонией. Но за те долгие, кажущиеся бесконечными годы, что он провел на этой грешной земле, он успел привыкнуть к тому, что люди порой бывают неоправданно жестокими и отвратительными, хуже, чем самые кровожадные хищники. Подкрепление должно подоспеть совсем скоро, и сейчас главное выиграть время. Ифань останавливается возле двери и облокачивается на стену, пытаясь перевести дух. Сердце отчаянно колотится, а в голове раненой птицей бьется одна-единственная мысль: только бы успеть. Только бы успеть прежде, чем он… она придет по душу беззащитной жертвы. Ифань осторожно, стараясь действовать практически бесшумно, достает из кармана тонкие отмычки. Присматривается к скважине и, найдя подходящий ключ, медленно его вставляет, поворачивая осторожно, практически по миллиметру. Не совсем легальный инструмент подарил ему его напарник Ким Чунмён, сын корейских иммигрантов, приехавших много лет назад в Испанию из далекого Сеула, утверждавший, что нет двери, которую невозможно открыть. Бывают лишь неподходящие ключи и недостаточно ловкие руки. Дверь поддается, и Ифань быстро заходит внутрь, закрывая ее за собой. За небольшой площадкой виднеется узкая винтовая лестница, у подножия которой пробивается слабый свет и слышатся отдаленные голоса. Медленно, практически бесшумно, Ву спускается по неудобным ступенькам, стараясь, чтобы шаги были как можно более бесшумными. Он опускает взгляд вниз и вздрагивает, видя на железной поверхности засохшие пятна крови. Наверно, тащил окровавленные останки очередной жертвы наверх, придя в себя после охватившей его эйфории. Он спускается вниз и слышит громкий отчаянный девичий крик. В подвале множество дверей, но одна слегка приоткрыта, и оттуда доносится громкий, полный ужаса женский голос и спокойный мужской, отвратительно ласковый и мягкий. Он стремительно бросается к двери и прижимается к стенке, чувствуя, как по лбу стекает холодный пот. Девушка за дверью плачет, сорванным, полным животного ужаса голосом, мужчина нежно говорит, лязгая какими-то металлическими предметами: - Чего ты боишься, моя дорогая? Бояться нечего. Сейчас Пабло просто немного с тобой поиграет… С чего мы начнем, моя милая? Может, с правого ушка? – Девушка испускает отчаянный вопль. – У тебя такое красивое правое ушко, моя дорогая… А потом я отрежу левое и перейду ниже… Но твоя прелестная головка будет оставлена на десерт, мы же не хотим, чтобы веселье закончилось так быстро! - Пожалуйста… - просит девушка, рыдая. – Пожалуйста! - Не хочешь правое, отрежу левое, - легко соглашается мужчина. – Эх, как хорошо, что наточил скальпель с прошлого раза. У той, что была здесь до тебя, Мартины, были такие твердые косточки… Ох, намучился я с ней, надеюсь, у тебя кальция поменьше! – Он громко хихикает и вздыхает: – Что же, начнем, пожалуй… Ифань врывается в комнату. Его взору предстает маленькое помещение с затхлым воздухом и большой старый операционный стол, к которому накрепко привязана обнаженная темноволосая девушка. Склонившийся над ней невысокий полноватый мужчина ошеломленно моргает и роняет скальпель из рук, а Ву стреляет ему прямо в лоб, вкладывая в выстрел всю свою ненависть и презрение к этому выродку, так отчаянно нуждавшемуся в чужой боли и страданиях, этому психопату. И, хотя бездыханное тело уже лежит на полу, он выпускает в него всю обойму, потому что взгляду предстает множество окровавленных ржавых ножей, скальпелей и какого-то жуткого вида крючков, и это место будто наполнено чужим ужасом и безнадежностью. Он успевает заметить ее буквально на мгновение, а затем она исчезает, видимо, забрав за собой чужую грешную темную душу. Девушка на столе громко всхлипывает и дышит тяжело и прерывисто. Ифань роняет из рук пистолет и подбегает к ней, пытаясь развязать плотные веревки успокаивающе бормоча какие-то глупости: - Все хорошо, видишь, он мертв, он больше никогда не сделает тебе больно. – Она, бледная как полотно, молча смотрит на него остекленевшими от шока глазами, и сердце сжимается при виде нее, такой хрупкой и беззащитной, похожей на пойманного в ловушку маленького котенка. Он освобождает ее правую руку и принимается за левую, а девушка внезапно улыбается и тихо говорит, глядя ему прямо в глаза: - Спасибо. А затем она издает страшный хрип и начинает сотрясаться всем телом, странно вытаращив глаза. У нее же эпилепсия, яркой вспышкой взрывается в голове Ву запоздалая мысль. Странно, что припадка не было раньше, наверно, от шока и такого сильного страха, что он оказался сильнее недуга. На ее губах выступает пена, и Ифань кричит, отбрасывая веревку в сторону и пытаясь сунуть ей в рот рукоять ножа: - Черт, только не умирай здесь! Только не умирай! Он пытается сделать ей искусственное дыхание, хоть и знает, что это глупо. Пальцы нащупывают лежащий в кармане заветный пузырек, и Ифань трясущимися пальцами достает его из кармана, бормоча: - Сейчас все будет хорошо. Только держись. - Ифань! Спокойный низкий голос звучит для него как гром среди ясного неба. Ву поднимает голову и видит ее, стоящую за спиной бьющейся в припадке девушки. Она качает головой, и Ифань больше всего на свете хочет заорать и швырнуть ей в голову этот чертов пузырек с отваром, потому что становится невыносимо больно, будто это он сейчас задыхается на холодном хирургическом столе. Он смотрит на искаженное болью лицо девушки и тихо шепчет, легко касаясь рукой ее взмокшего лба: - Прости… И, убрав пузырек в карман, закрывает глаза. ****** - Ты не виноват, - Чунмён протягивает ему стакан с крепким кофе и садится рядом, кладя руку ему на плечо. – С этим было невозможно справиться без помощи врачей, а они все равно не успели бы вовремя. Мы приехали слишком поздно. - Его лицо омрачается, и он качает головой. – Черт, как же мне самому сейчас херово. Ифань молчит, сжимая в руках исходящий паром стаканчик. Перед глазами вновь встает ее искаженное болью и отчаянием лицо, и он встряхивает головой, силясь справиться с охватившим его чувством вины. - Вот ты где, Ифань. - Офицер Крус заходит в комнату, вытирая рот слегка мятым носовым платком. – А у меня для вас плохие новости. - Давайте, - мрачно хмыкает Чунмён. – Добивайте. - Этот булочник действительно причастен к десяти убийствам девушек, совершенным за последние полтора года. – Крус садится на жесткий стул и, помедлив, добавляет: – Но с нашим Фантазером он не имеет ничего общего. - Черт! – в сердцах хлопает ладонью по столу Чунмён. Ифань сжимает зубы и отворачивается, чувствуя, как нутро заполняется едким чувством разочарования. Фантазер орудует в Мадриде уже целых три года. Неуловимый, хитрый маньяк, который каждый раз убивает свою жертву по-разному. Удушение гарротами, ножевые ранения, отрубленная голова, банальный выстрел в голову, - никаких отпечатков пальцев, никаких следов, только оставляемый рядом с каждым телом бумажный журавлик. Ифань ненавидит ее, белую птицу, неизменную спутницу очередного безжизненного тела, а еще больше ненавидит чувство собственной беспомощности, потому что поймать маньяка не удается, несмотря на все усилия и попытки. Они назвали его Фантазером, потому что на памяти Ву не было еще убийцы, столь изощренного в своих преступлениях. - Он мне напоминает другого маньяка, орудовавшего здесь десять-пятнадцать лет назад, - как-то говорит ему Крус, после того, как они находят очередной труп. На этот раз выпотрошенный, будто плюшевая игрушка. – Полнейшее отсутствие следов, невыносимая жестокость, правда, без журавликов, да и стиль, хоть и похож, но немного не такой. Наш Фантазер – будто его подражатель. - Я читал об этом деле, - отзывается подошедший Чунмён, которого только что вырвало при виде обезображенного тела. – Да, он похож. Но Фантазер… он намного хитрее и опаснее. Аж мурашки по телу… Он ежится и вытирает губы, переминаясь с ноги на ногу. Ифань смотрит на лежащего в пластиковом пакете белого журавлика и ощущает, как желание найти и придушить ублюдка собственными руками становится практически невыносимым. Заставить заплатить за все его деяния, а потом просто пристрелить как больную шавку. У выродка не может быть достойной смерти. - Мы его найдем, - яростно шепчет Чунмён, хватая Ву за плечо. Ифаню кажется, что он прижимается к нему слишком близко, даже интимно, но не отстраняется, ощущая, как быстро и прерывисто бьется его сердце. – Черт возьми, сдохну, но заставлю его заплатить по заслугам! - Иди-ка ты домой, Ким, - вздыхает Крус. – И ты, Ву, тоже. – Он смотрит на него участливым, до отвращения понимающим взглядом, и Ифань ощущает себя чертовой малолеткой, которую утешает добрый папочка. – У тебя сегодня был сложный день. С этими словами офицер поднимается и, выудив из кармана слегка помятую пачку «Голуаз», выходит из комнаты, неплотно прикрыв за собой тяжелую дверь. Чунмён поглаживает его по запястью и говорит: - Пойдем в «El Dorado», пропустим по коктейлю. - Он толкает Ву в бок. – Ну же, тебе надо взбодриться, поболтаем, посмотрим пару футбольных матчей, тебе же нравится это место! «El Dorado», маленькое кафе, находящееся в соседнем доме с тем, где находится квартира Ву, не представляет из себя ровным счетом ничего примечательного. Обычная забегаловка, каких полно в шумном Мадриде, в которой подают неплохой кофе и весьма посредственный гаспачо. Ифань часто ходит туда, чтобы перекусить. Потому что в «El Dorado», работает Лухан, невысокий, хрупкий официант, который всегда радостно улыбается ему при встрече и спрашивает, закусывая нижнюю губу по странной привычке и глядя ему прямо в глаза, как он поживает. У нее были точно такие же глаза. Теплые и очень яркие, которые были наполнены заботой и добротой, и каждый раз при виде Лухана у Ифаня болезненно сжимается сердце. Он знает, что вспоминать нельзя. А влюбляться тем более, потому что любовь приносит боль, бесконечную и не утихающую, даже несмотря на прошедшие долгие годы. Но не может удержаться, чтобы не прийти и просто смотреть. Отчаянно надеясь, что нескоро увидит за спиной Лухана ее высокую фигуру. - Извини, но у меня уже сегодня назначена встреча, - Ифань аккуратно отстраняется от Чунмёна и встает с дивана. – Старый друг зайдет на огонек. - Жаль, - с разочарованием в голосе отвечает Ким и тоже встает, отряхивая брюки. Чуть помедлив, он добавляет: - Странно, вроде ты не говорил, что сегодня хотел с кем-то встретиться. Вы договорились только сегодня? - Мы вообще не договаривались. – Ифань нащупывает в кармане холодный пузырек и сжимает его в ладони. – Но я уверен на сто процентов, что он сегодня нанесет мне визит… ***** Когда он заходит в квартиру, то сразу ощущает ее присутствие. Воздух будто заполнен холодом, так что по коже бегут мурашки, а в гостиной горит яркий свет. Не сняв ботинок и плаща, Ифань проходит в комнату и видит ее, сидящую в кресле, положив ногу на ногу. Увидев Ву, она откладывает в сторону журнал и улыбается, а Ифань садится в кресло напротив и говорит: - Ненавижу твою убогую смазливую оболочку. Почему именно мужчина? Почему китаец? - Я могу принять любое обличие, ты же знаешь. - Она пожимает плечами. – И потом, я заметил, что, когда я мужчина, ты прислушиваешься ко мне намного охотнее. – Она цокает языком. – Этот врожденный мужской шовинизм, который ты не смог преодолеть аж за века. А насчет китайца… знаешь, там работы всегда много, особенно среди детишек, мне так как-то уютнее. - Может, и имя себе придумаешь? – хмыкает Ифань. – Как насчет «Цзытао»? Я слышал, в Поднебесной оно весьма популярно. - Можно и Цзытао, - соглашается она. – Знаешь, а зови меня именно так. Мне даже нравится. Ты же, в конце концов, теперь зовешься «Ву Ифань». Намного лучше, чем все твои предыдущие эксперименты. В комнате воцаряется молчание. Ву скользит взглядом по ее равнодушному лицу и тихо спрашивает, ощущая, как события сегодняшнего дня вновь проносятся в голове, отчего становится больно: - Почему? - Потому что ее срок подошел к концу, - отвечает она. Ифань обхватывает голову и, чувствуя, как бессилие буквально разрывает его изнутри, выдыхает: - Он убил десять человек. Расчленил их заживо, а потом погиб от первой же пули, даже не успев понять, что произошло. Она ничего никому не сделала плохого, но умерла в мучениях, корчась в припадке на столе, где этот ублюдок хотел ее пытать до полного изнеможения. – Он вскакивает с кресла и нависает над Смертью, повышая голос. – Почему ты не дала мне ее спасти?! Почему это так несправедливо?! - Так было суждено. - Ее лицо остается спокойным и беспристрастным. – И ничего с этим поделать невозможно. Жизнь не всегда бывает справедливой, и смерть тоже достается каждому своя, в зависимости от выпавшего ему жребия. Ты не мог ее спасти, Ифань. Тебе остается только смириться с этим. По рукам пробегает холодок, и Ву отстраняется, обессиленно опускаясь в кресло. Смерть смотрит на него внимательными черными глазами и внезапно вздыхает: - Целитель, Ифань. Ты был таким превосходным целителем! Сколько солдат ты спас в период войн, сколько болезней ты вылечил, странствуя по свету! И что теперь? Вернулся обратно в Испанию и стал цепным псом? Ищешь какое-то отрепье, и ради чего? – Она показывает взглядом на стоящий на столе цветок. – Ради того, чтобы бегать по темным подворотням и видеть кровь, грязь и чужие страдания? - Я хочу помогать людям. - Ву потирает виски. – А полицейский может помочь многим, находя убийц и опасных душегубов, и тем самым спасая их будущих жертв. Я устал просто варить отвар и поить им страждущих. Я не могу проживать так век за веком, понимаешь? - Нет, - качает головой Смерть. – Я все равно думаю, что это глупо. - Может, ты мне скажешь, как зовут Фантазера? - спрашивает Ву, хотя заранее знает ответ. – Ты же видишь его каждый раз, когда приходишь за душами его жертв, я уверен! И ничуть не удивляется, когда Смерть отрицательно качает головой. - Я не вправе раскрывать тебе то, что тебе знать не положено. Видеть – вижу. Но кто это, я не буду тебе говорить. Ты должен сам найти ответы на все свои вопросы. Она замолкает. Молчит и Ифань, глядя на белые цветочные бутоны и стараясь стереть из памяти широко распахнутые глаза умирающей девушки, смотрящей на него с надеждой и отчаянием. - Ты вернулся в город, где когда-то познакомился с Ней. - Смерть никогда не произносит Ее имени. – Где она вышла замуж и долгое время жила счастливо, пока я не пришел, чтобы забрать Ее с собой. Тебе нравится страдать, Ифань? Нравится проходить мимо мест, где вы когда-то гуляли вдвоем, мимо той церкви, где Она давала свадебную клятву? – Она встает и медленно подходит к Ву, пристально глядя на него немигающим взором. – Я знаю, что тебе больно, но ты все равно это делаешь. Зачем? Потому что забывать ее еще больнее. Потому что воспоминания о ней – единственное, что заставляет Ву чувствовать себя живым полноценным человеком и хоть ненамного забывать о белых цветах на окне и равнодушных глазах, преследующих его, куда бы он ни отправился. И в Мадриде есть кафе «El Dorado», в котором он может увидеть Лухана. С теплыми глазами, мягкой улыбкой и тонкими запястьями, и на правом легонько позвякивает янтарный браслет. - Потому что я любил, - тихо отвечает он. Смерть морщится и вздыхает: - Как же я ненавижу это слово! Самое отвратительное и мерзкое человеческое чувство. Она подходит к цветку и проводит кончиками пальцев по белым, похожим на крошечные черепа цветам. И вдруг, помедлив, говорит, поворачиваясь лицом к Ифаню: - Этот Лухан… Тот самый, к которому ты часто приходишь в кафе. Сердце пропускает удар. Смерть срывает один из цветов и сжимает его в широкой ладони: - Держись от него подальше. Ву смотрит, как белые лепестки падают на светло-бежевый ковер, и поднимает на нее глаза, ощущая, как нутро сжимается от странного предчувствия: - Почему? - Он как та девчонка, - взгляд Смерти холодный и тяжелый, будто проникает внутрь, обращая его внутренности в лед. - Ничего хорошего тебя с ним не ждет… ****** Ему снится летняя Испания много веков назад. Громкий звон церковных колоколов, цветущие деревья, яркие разноцветные юбки девушек, которые соблазнительно развеваются на ветру, летнее солнце, которое обжигает разгоряченную кожу. Сад, окружающий дом, где жила Ее семья, в котором росли оливковые деревья и пахнущие медом алые цветы. В глубине деревьев стоит Она и, радостно смеясь, тянется вверх, пытаясь достать с ветки дерева унесенный платок. Ифань идет к Ней, любуясь Ее длинными темными волосами, изящной фигурой, ярко-голубым платьем, самым Ее любимым, что привез Ее дядя из Венеции. Она замирает, будто почувствовав его присутствие, и Ифань слышит Ее мягкий голос, наполненный нескрываемой любовью и теплотой: - Любимый… Он хочет оказаться как можно ближе. Прижать Ее к себе, пока никто не видит, вдохнуть Ее запах, провести рукой по Ее волосам и заглянуть в Ее глаза, что пленяют его сердце, заставляя испустить рваный вдох и сделать шаг Ей навстречу. Она оборачивается, и Ву кричит, потому что видит вместо Ее прекрасного лица голый череп с зияющими пустыми глазницами. Она протягивает к нему руку и говорит голосом Смерти, холодным и пустым: - Я мертва, Ифань. Я умерла много-много столетий назад. В этот момент солнце исчезает за свинцовыми тучами. Ифань в панике оглядывается и видит, что деревья стремительно усыхают, оливки падают на землю и гниют, а цветы тлеют, превращаясь в уродливый серый пепел. Мимо Ву с громким карканьем пролетают вороны, он бросается к ней, но поздно: на земле лежит лишь истлевшее черное платье и горсть праха, в котором сиротливо валяются ее янтарные браслеты. В сознание врывается громкий оглушительный звон, и Ифаню кажется, что это звуки церковного колокола, что пришли по его душу. Он просыпается в холодном поту под надоедливую трель будильника и некоторое время молча сверлит взглядом потолок, ощущая, как тело буквально немеет от охватившего его страха и безнадежности. Перед глазами все еще стоит Ее лицо, и Ифань закрывает подрагивающими ладонями лицо, пытаясь отдышаться. Собираясь на работу, он ощущает себя совершенно разбитым. Не помогает ни большая кружка крепкого черного кофе, ни выкуренные сигареты, при виде пепла от которых Ву вновь становится тошно. Он кладет пачку в карман пиджака, натягивает куртку и пиджак и открывает дверь квартиры, на ходу вытаскивая телефон. И замирает, видя на пороге большую коробку. Телефон падает из ослабевших пальцев и по счастливому стечению обстоятельств не разбивается. Душа наполняется неприятным предчувствием, и Ву наклоняется к коробке, застывая над ней в нерешительности. Опыт работы в полиции научил его тому, что в подброшенных сюрпризах редко можно найти конфеты или любовное письмо от тайного поклонника. Как правило, это бывает что-то на редкость мерзкое. Или, на худой конец, бомба. Ифань смотрит на коробку, думая, что вряд ли консьерж в его доме пропустил бы внутрь кого-то подозрительного. Господин Гарсиа – настоящий цербер, мимо которого и муха не пролетит, что говорить о каком-то незнакомце. Ву, поколебавшись, тянется к коробке и открывает крышку. И замирает, не в силах выдавить из себя ни звука, а нутро будто сдавливает свинцовый кулак. В коробке лежит окровавленный скальп с длинными светлыми волосами. К горлу подкатывает тошнота, и сквозь серую пелену в глазах Ифань видит маленького журавля из белой бумаги, лежащего в углу, чуть поодаль от отвратительного сюрприза. Фантазер, яркой вспышкой взрывается в голове Ву, и он поспешно оглядывается, ожидая, что и сам отправитель сейчас выскочит из-за угла с ножом наперевес. Маньяк знает, кто его ищет. Маньяк знает, кто он и где живет. И он намекает Ву, что тот вполне может оказаться его следующей жертвой. Ифаню становится по-настоящему жутко, потому что Фантазер следит за ним. И даже в собственном доме он не сможет чувствовать себя в безопасности, потому что тот может поджидать его где угодно, и в тот момент, когда Ву будет меньше всего этого ждать… Раздается громкий звон, и Ифань вздрагивает, едва удерживаясь от крика. Он затравленно смотрит на вибрирующий на полу телефон и, помедлив, берет его в руки. Звонит Чунмён, и Ву берет трубку, стараясь, чтобы голос звучал максимально ровно и спокойно: - Алло. - Плохие новости, - мрачно отзывается Ким, даже не здороваясь. – В порту нашли новую жертву Фантазера, совсем молоденькую девушку, на ней живого места нет. Вся искромсана ножом, а на голове… - Нет скальпа, - заканчивает Ифань, глядя на светлую прядь. Чунмён не сдерживает изумленного вздоха: - Как ты… - Фантазер прислал мне подарок. - Ву захлопывает крышку коробки и устало приваливается головой к стене. – Скажи… Она ведь была блондинкой? - Блядь! – спустя мгновение кричит Чунмён, а Ифань устало прикрывает глаза. И пытается изгнать из памяти образ окровавленной плоти и белой птицы, молчаливого свидетеля чужого безумства. ****** - Мы провели экспертизу, и волосы и кожа действительно принадлежат убитой, - Крус скрещивает пальцы и устало морщится, становясь похожим на старую собаку. - Я и не сомневался. - Ифань барабанит кончиками пальцев по подлокотнику стула, чувствуя на себе внимательный и сочувствующий взгляд Чунмёна. – И никаких следов? - Никаких, - качает головой Крус. – Ни отпечатков пальцев, ни частиц кожи, ни волос. Как будто кровожадный призрак убивает, а не человек. Он вздыхает и неожиданно говорит: - Но сейчас главное не это. А то, что Фантазер вышел с тобой на связь. И, судя по всему, угрожает тебе скорой расправой. - Какая-то чертовщина, - Чунмён встает из своего кресла и начинает прохаживаться по кабинету, засунув руки в карманы тщательно отглаженных брюк. – Мы проверили камеры видеонаблюдения, но нет никаких следов преступника. Мы допросили консьержа в доме, господина Хавьера Гарсиа, и тот клянется, что со вчерашнего вечера в доме не было ни одного незнакомца. - Получается, Фантазер ухитрился пробраться в дом, не будучи никем замеченным, - Крус сутулится, и Ифань замечает, насколько тот выглядит уставшим и осунувшимся. – Может, он заплатил консьержу, и тот подбросил коробку сам, а потом просто ушел в глухую несознанку? - О, нет, Гарсиа не врет, - качает головой Чунмён. – Камеры работали круглые сутки, и он отлучился со своего поста лишь один раз в туалет. Но тот находится на этаже, и оттуда нет никаких других выходов, кроме того, что ведет в коридор. - Вот дерьмо, - устало говорит Крус. – Такое впечатление, что этот парень умеет телепортироваться. Что он – какая-нибудь очередная паранормальная хрень из того сериала про двух ребят на иномарке, которые катаются по Штатам и ловят всяких вурдалаков. - Вы смотрите «Сверхъестественное»? – хмыкает Чунмён. Крус качает головой и кивает на семейное фото в металлической рамке: - Моя младшая дочь обожает этот сериал. Все твердит мне про то, какие эти ребята классные и как она хочет такого мужа. – Внезапно он хлопает ладонью по столу. – Ифань! Ву вздрагивает и поднимает голову. - Теперь ты тоже находишься под угрозой, - говорит Крус и устало трет виски пальцами. – И потому мы должны обеспечить тебе защиту. Ты не хочешь на время покинуть Мадрид и уехать куда-нибудь подальше? - Вы считаете, что он не сможет меня там найти? – Перед глазами невольно возникает лицо Смерти, что преследовала его по пятам, где бы он ни скитался за эти долгие годы. На секунду в голове мелькает мысль, что Фантазер – это она, решившая преподать своему непокорному крестнику очередной жизненный урок, но Ифань гонит ее прочь, потому что понимает, что Смерть не способна на месть и неоправданную жестокость. - Твоя правда, - Крус барабанит кончиками пальцев по столу. – Значит, мы должны приставить к тебе кого-то, кто сможет тебя охранять. - Я могу, офицер, - поднимает руку Чунмён. – Ифань – мой близкий друг, и я не допущу, чтобы с ним что-то случилось. Ву ощущает на себе его взгляд. Внимательный, цепкий, наполненный чем-то таким, отчего невольно становится неуютно. Крус смотрит на Кима с легким сомнением: худощавый невысокий Чунмён мало похож на сильного защитника. - Я отлично владею хапкидо и стреляю в яблочко с первого выстрела, - будто угадав его настроение, поспешно говорит Ким. – Вы же читали в моем личном деле, что у меня весьма неплохие физические данные. – Он сжимает руку, напрягая мускулы, и смеется. – Как говорят, мал молодец, да удал. - Думаю, Ву с тобой будет спокойнее, - соглашается Крус. – И потом, вы работаете вместе добрых пять лет и знаете всю подноготную друг друга. Ифань, ты же не против? Ву доверяет Чунмёну. Есть в нем что-то истерическое и надрывное, и порой он смотрит на него как-то странно и касается слишком интимно, но он хороший и заботливый друг, кроме того, отличный профессионал с незапятнанной репутацией. - Я буду только рад, - искренне отвечает Ву. – Будет хорошо, если кто-то составит мне компанию в моем холостяцком гнездышке. - Вот и замечательно. - Крус берет в руки телефон и начинает быстро стучать пальцами по кнопкам. – Пусть сюда придет судмедэксперт, а мы с Чунмёном займемся разбором медицинского заключения и осмотром улик. - Я могу помочь, - говорит Ифань, но Крус качает головой. - У тебя сегодня нервы ни к черту, - успокаивающе говорит Ким, поглаживая его по плечу. – Ни к чему тебе смотреть на фото трупа, тем более что Фантазер ее буквально искромсал, оставив изуродованное, изрезанное в клочья тело. Кусков плоти не хватает, скальпа нет, так что можно увидеть мозговую часть, и… - Офицер громко кашляет, и Чунмён спохватывается. – Черт, прости, я не хотел. – Он вновь касается плеча Ву. – Вольешься в работу завтра, а пока лучше иди и выпей кофе. Я приеду с вещами вечером. Ифань отдает ему дубликат ключей и выходит из кабинета Круса. На душе царит гадкое и неприятное ощущение собственной беспомощности, и его до крайности раздражает, что окружающие относятся к нему как к долбанной малолетке, кисейной барышне и несчастной жертве, за которой нужен глаз да глаз. И самое противное, что Ву понимает, что тоже ощущает себя жертвой, потому что Фантазер пугает его до дрожи. Он не боится Смерти, которую видит чаще, чем кого-либо еще. Но тот факт, что кто-то подобрался к нему настолько близко, заставляет сердце сжиматься от неприятного, болезненного чувства страха. Он идет по шумным улицам Мадрида. Вокруг него куда-то спешат люди, проносятся яркие разноцветные машины, и Ву вяло думает, что раньше город был совершенно иным. Без железных монстров, высоких зданий и полуобнаженных девушек, не стесняющихся своей не прикрытой тканью кожи. Город, в котором Она когда-то жила и радовалась жизни. Он не замечает, как доходит до знакомого дома и останавливается возле открытой двери, на которой висит деревянная табличка с надписью «Café El Dorado». Ифань заходит внутрь и вдыхает пропахший свежемолотым кофе и свежей выпечкой теплый воздух. Ледяной страх становится чуть меньше, и Ву замирает, когда из-за стойки выходит Лухан, держа в руках поднос с маленькими чашечками кофе. Увидев Ифаня, он улыбается, так что в уголках губ появляются маленькие ямочки, и Ву чувствует, как от этой улыбки что-то внутри будто надламывается. Нутро заполняется мягкой теплотой, и Лухан, поставив кофе на столик к двум симпатичным белокурым девушкам, подходит к нему, держа в руках тяжелую папку с меню. - Вам как обычно? – весело спрашивает он, и Ифань думает, что все-таки этот мир по-своему прекрасен. В нем много жестокости, крови и убийств, но есть место и хорошим, нет, прекрасным вещам, которые делают его лучше и светлее. Например, теплое солнце, легкий девичий смех или улыбка Лухана, настолько заразительная, что хочется улыбнуться в ответ. - У вас какой-то потерянный и уставший вид, - он смотрит на Ву обеспокоенно, но впервые за весь день это не вызывает у Ифаня чувства отвращения и стыда. – Что-то случилось? - Трудный день, - коротко отвечает Ву и садится за свободный столик. Лухан кладет меню на стол и, наклонившись, заговорщически шепчет: - Тогда сегодня кофе и чизкейк будут за счет заведения. - Он снова улыбается. – Мне очень хочется как-то повысить вам настроение. Его сложно назвать безумно красивым, и за долгие годы своей жизни, нет, существования, Ифань встречал немало людей прекраснее и привлекательнее. Он похож на Нее, но лишь чуть-чуть, потому что Лухан – особенный, уникальный и не являющийся лишь чей-то бледной копией, просто его глаза и улыбка такие теплые и искренние. Это неподвластно никакой логике, но он пробуждает в его душе нечто такое, что, как думает Ифань, истлело еще много лет назад. Что-то, что когда-то заставляло его чувствовать себя живым и по-настоящему счастливым. - Моя смена заканчивается в пять, - Лухан ставит перед ним чашку кофе и тарелку с чизкейком. – Если вы хотите… - Он слегка мнется, но заканчивает: – Вы можете меня подождать, и тогда мы с вами немного прогуляемся. Я знаю один симпатичный бар недалеко на Гран-Виа, там подают отличную «Маргариту». Вы же не против? Ифань улыбается и внезапно видит сидящую за столиком напротив знакомую фигуру. Она смотрит на него в упор и качает головой. Нельзя, говорит ее взгляд, и Смерть косится на Лухана. Нельзя. - С радостью, - отвечает Ифань и, помедлив, касается рукой его плеча. – Мне кажется, что «Маргарита» здорово поднимет мне настроение. Лухан смеется и разворачивается, подходя к соседнему столику и принимая у пожилой дамы заказ. Смерть некоторое время молча буравит его взглядом, затем встает со стула и исчезает в пропахшем корицей и выпечкой воздухе. Она говорит, что ничего хорошего не выйдет. Что если это любовь, то она принесет лишь боль и страдания, как много лет назад. Но сейчас Ву, отпивая глоток крепкого кофе и следя за Луханом взглядом, думает, что ему наплевать. Ему хочется почувствовать это снова, ощутить это безумное и всепоглощающее чувство, жаркое, как обжигающее испанское солнце. Даже если потом будет очень больно. ****** - Странно, - удивленно говорит Ифань, беря в руки в руки стакан и делая первый глоток. – Сколько ни гулял по Гран Виа, никогда раньше не замечал этого места. - Естественно, не замечал, - Лухан машет бармену рукой и поворачивается к нему лицом. - Это укромное место для «своих», о котором не знают иностранцы, мечтающие попробовать «настоящий гаспачо и ту странную штуку под названием паэлья». - Он так похоже передразнивает типичного американского туриста, что Ифань не удерживается от смеха и допивает залпом действительно очень неплохую «Маргариту». - Ты вроде бы перестал киснуть, - внезапно говорит Лухан, плавно переходя на «ты», и, потянувшись, убирает прилипшую нитку с его пиджака. Ву невольно задерживает дыхание, потому что этот простой на первый взгляд жест наполнен нескрываемой заботой, а Лухан улыбается, слегка застенчиво, глядя на него в упор блестящими то ли от алкоголя, то ли от чего-то еще глазами. - Это все благодаря тебе, - эти слова вырываются у него прежде, чем он успевает подумать, и воцаряется неловкое молчание, прерываемое лишь болтовней остальных посетителей и доносящейся из небольшого динамика музыкой. Он ставит на стойку пустой бокал и отворачивается, оглядывая битком набитый зал. На стене висит картина, на которой изображен средневековый Мадрид еще в те времена, когда он только-только стал столицей вместо богатого и праздного Вальядолида. Ни тебе Пласа-Майор, ни роскошных дворцов и искусно отделанных домов знати. Ифань ощущает легкий укол в сердце и вздрагивает, когда чувствует прикосновение руки Лухана к своей руке. Он поднимает голову, и тот говорит, поглаживая кончиками пальцами его запястье: - По обрывкам твоих телефонных разговоров и по тому, что ты обсуждаешь вместе со своим приятелем, приходя в наше кафе, я понял, что ты работаешь в полиции и что работа у тебя, мягко говоря, не сахар. - Перед глазами вновь возникает коробка и слегка помятый белый журавлик, и Ву встряхивает головой, силясь отогнать мерзкое чувство тошноты. Лухан сжимает его запястье в своих тонких, по-девичьи изящных пальцах, и Ифань ощущает, как это чувство уходит, уступая место давно забытому ощущению спокойствия и умиротворения. - Поэтому это естественно, что ты почти всегда такой мрачный и угрюмый, ведь ты каждый день сталкиваешься с грязью, смертью и другими ужасными вещами. - На Лухане какая-то дурацкая толстовка, синяя футболка и простые джинсы, и в этом наряде он выглядит практически школьником, нелепым и несуразным. Ифаню никогда не нравился подобный псевдомолодежный стиль, но на Лухане такие вещи смотрятся органично и хорошо. Есть в его облике что-то детское, надломленное и странное, что-то такое, что заставляет Ифаня буквально до зуда в кончиках пальцев захотеть обнять его. - Поэтому, если тебе будет плохо и не с кем поговорить, просто приходи ко мне, - Лухан мягко улыбается. – Я не мастер утешения, но мне очень хочется как-то тебе помочь. Как, я и сам не знаю, но все же… - Можно я тебя обниму? – прерывает его Ву. Лухан моргает, затем протягивает к нему руки и обнимает его за плечи. - Нет, - слышит Ифань его хрипловатый голос. – Потому что я обниму тебя первым. Они гуляют по городу практически до полуночи, разговаривая обо всем на свете. У них явно не слишком много общего, вкусы на музыку, кино и прочие атрибуты человеческой культурной жизни разнятся, но Ифаню плевать, потому что ему просто нравится слушать голос Лухана. Он рассказывает ему историю Мадрида, каким он был четыреста с лишним лет назад, затем позже, когда начали строиться первые современные улицы, когда менялась власть, а вместе с ней менялся и облик города. Лухан слушает его, открыв рот, и спрашивает, не является ли Ву профессором истории и кем-то в этом духе. - Ты слишком хорошо все это знаешь, - восхищенно тянет он. – Так ярко и живо, как будто сам это видел! Ифань видел, несмотря на то, что все эти годы старался оказаться от родных мест как можно дальше. Но, проглотив горький комок, ссылается на дядю, преподающего отечественную историю в университете Севильи. О себе Лухан говорит мало. Ву узнает, что ему двадцать пять лет, что несколько десятилетий назад его отец бежал из Китая и приехал сюда, спасаясь от репрессий коммунистического режима. - У него не было ни гроша в кармане, - когда он говорит об отце, тон его голоса меняется, становясь ниже и слегка напряженнее. – Сначала стал подсобным рабочим, потом сумел выбиться в люди и, женившись на моей матери, открыл «El Dorado». - Так ты из семьи владельцев? – удивленно спрашивает Ифань. Глаза Лухана темнеют, а черт лица заостряются, становясь напряженными и какими-то каменными: - Я – единственный владелец. Мать умерла много лет назад от сердечного приступа, а отец пропал без вести несколько лет назад. - О, - только и может сказать Ифань, потому что любые слова в таком случае не уместны. - Да, - пальцы Лухана крепче сжимаются на его предплечье. – Полиция так и не смогла его найти. Просто ушел вечером за газетой и сгинул с концами. – Его голос надламывается. – Столько народу его оплакивало, он был популярен среди соседей и постоянных клиентов. - Ты, наверное, очень по нему скучаешь? – Ифань знает, каково это, потерять всех самых близких людей. Всех до единого, не имея возможности с ними попрощаться. Просто услышать равнодушный голос Смерти, сообщающей, что они умерли. И ощутить, как вместе с ними умирает его собственная полуистлевшая душа. - Очень, - голос Лухана звучит странно. Он крепко сжимает руку Ифаня и улыбается. – Прошу, давай не будем? Лучше прогуляемся до дворца, так давно не был в тех краях! Время летит незаметно, и Ифань не успевает заметить, как наступает полночь, и они оказываются возле кафе. Лухан диктует ему свой номер и наказывает звонить в любое время, даже поздней ночью, если по какой-то причине Ву будет в нем нуждаться. Расставаться совсем не хочется, и он, собрав решимость в кулак, тихо спрашивает, глядя Лухану прямо в глаза: - Я ведь могу тебя еще увидеть? - Можешь, - говорит Лухан и, подавшись вперед, коротко целует его в губы. Касание совсем мимолетное, но в душе Ифаня будто что-то прорывается, и он стоит, не шевелясь, ощущая, будто лед, сковывающий нутро, тает, отчего сердце бьется чаще и быстрее. - И чем скорее, тем лучше, - добавляет он и застенчиво улыбается, глядя на него в упор. Когда он приходит домой, дверь оказывается открытой. Он заходит внутрь и слышит громкий звук работающего телевизора и шум воды на кухне. Чунмён выглядывает с кухни и широко улыбается: - А вот и хозяин дома! Что, развеялся? - Встретил хорошего знакомого, - уклончиво отвечает Ву. Ким кивает и показывает рукой на кухню: - Я тут приготовил паэлью с мясом. Будешь? - Если только чуть-чуть, - Ифань заходит в свою комнату и видит, что вещи остались нетронутыми. Горшок с цветком он утром, опасаясь визита Фантазера, прячет в шкаф и запирает на ключ, так что Чунмён не увидел странное, жутковатого вида растение. Он открывает шкаф и, протянув руку, касается свежих белых бутонов. От цветов веет могильным холодом, и Ву одергивает руку и трогает губы, которые все еще хранят тепло губ Лухана. - Ифань, ты идешь есть? – раздается с кухни громкий крик Чунмёна. - Иду, - отзывается Ву и, бросив пиджак на диван, идет на кухню. Паэлья у Кима получается вкусная, и сам он ведет себя дружелюбно, рассказывая всякие забавные истории и заразительно смеясь. Ифаню с ним спокойно, ведь Смерть вряд ли будет наведываться к нему часто, когда в доме живет посторонний. Он хочет больше живых людей в своей жизни. Слишком много в его прошлом было ее холодных пустых глазниц и ледяного дыхания. Ву не боится Смерти. Но он ненавидит ее за то, что она заставляет его жить. ****** Ифань просыпается от звука льющейся воды на кухне и чьего-то тихого пения. Он подскакивает на подушке, инстинктивно хватаясь за пистолет, но тут вспоминает: Чунмён. Он резко вдыхает воздух в легкие и поднимается с кровати, поправляя длинные пижамные брюки и потирая заспанные глаза. В его жилище так давно не было гостей и хоть какого-то подобия домашнего уюта, что Ифань ощущает давно забытое, странное чувство умиротворения. Он заходит на кухню и невольно вздрагивает: Чунмён стоит в одних спортивных шортах у плиты и, напевая, жарит что-то на сковородке. Почувствовав на себе взгляд Ву, он оборачивается и улыбается: - С добрым утром! - С добрым, - отвечает Ифань, невольно опуская глаза на его обнаженный торс. Чунмён хорошо сложен, но Ву отмечает это чисто на автомате, как замечают красивую картину на стене или яркие цветы на ухоженной клумбе. Почему-то перед глазами возникает худощавый силуэт Лухана, и Ифань сглатывает, ощущая, как по телу растекается жар. Интересно, как он выглядит обнаженным? Есть ли у него пресс или он везде такой хрупкий и тонкокостный, похожий на дорогую фарфоровую куклу? Есть ли у него родинки, или же его кожа молочно-белая, без каких-либо намеков на… - Я приготовил омлет с помидорами, - врывается в его сознание заботливый голос Чунмёна. – Тебе положить немного? Кстати, - он показывает пальцем на турку, – кофе я тоже сварил. - Ты просто самая настоящая хозяюшка, - хмыкает Ифань, с благодарностью принимая из его рук тарелку с горячим омлетом. – Я думаю, что твоей будущей жене очень повезет. - Я тоже так думаю, - Чунмён смеется, но как-то натянуто и нервозно. – Но абы кому я свою розу не отдам. Он берет в руки чашку и садится напротив Ифаня, накинув сверху ярко-синюю толстовку. Такую же нелепую, как у Лухана, но на нем она смотрится совсем иначе. На работу Чунмён собирается быстро, не тратя время на ненужные глупости. Идеальный сосед, без вредных привычек и склонностей, думает Ву, натягивая на себя пиджак и проходя в коридор, где его уже ждет одетый Ким, натирающий ботинки специальным кремом. Завидев Ифаня, он поднимает вверх светлую баночку: - Тебе начистить? - Не надо, - качает головой Ву. – Я почувствую себя самой настоящей Золушкой. - Вряд ли ты тянешь на Золушку. - Чунмён поворачивается к нему и проводит чистящим валиком по ботинкам. Ву молча смотрит на его выкрашенную в светлый цвет макушку, а Ким поднимает глаза и смеется. – Какой у тебя размер? Сорок пятый? Сорок шестой? - Сорок пять с половиной. - Есть в жесте Чунмёна что-то на редкость интимное. То, как он смотрит на него снизу вверх, стоя практически на коленях, заставляет Ву смущенно отвернуться и демонстративно посмотреть на часы, ощущая, как нутро заполняется неприятным чувством неловкости. - Ох, черт, нам надо поторопиться! До начала рабочего дня осталось всего ничего, а на магистрали обещали пробки. Некоторое время Ким молча смотрит на него в упор, так что по телу проходят мурашки. Наконец он моргает и, поднявшись на ноги, кивает: - Точно, совершенно не хочется, чтобы Крус опять разорался. Он берет в руки портфель, и Ву открывает дверь, почему-то ощущая легкое чувство вины. И замирает, не в силах вымолвить ни звука, потому что на пороге лежит белая коробка, аккуратно прикрытая крышкой. Чунмён позади него издает странный клекот и хватает его за предплечье, крепко сжимая его подрагивающими пальцами. - Фантазер? – еле слышно шепчет он, указывая взглядом на коробку. - Вряд ли это булочник принес нам в подарок бесплатные кексы за счет заведения, - почему-то тоже шепотом отвечает Ифань. Чунмён рвано выдыхает, а Ву опускается на колени, чувствуя, как нутро заполняет липкое чувство страха и предчувствие чего-то отвратительного. Он ненавидит это ощущение, сильное, навязчивое, когда точно знаешь, что дальше будет что-то на редкость неприятное, но не в силах ничего с этим сделать, и остается только ожидать неизбежного, в то время как внутренности будто скручиваются в тугой клубок и становится тяжело дышать. Он протягивает руки к крышке и, помедлив, резким движением снимает ее с коробки. И прижимает руку ко рту, невольно пятясь назад, и, не удержавшись на корточках, приземляется задницей прямо на пол. Внутри лежит сердце. Не плюшевое, не шоколадное, одно из тех безделушек, которые так любят дарить восторженные школьницы на День святого Валентина своим возлюбленным, а настоящее, которое совсем недавно билось в чей-то груди. Ву смотрит на него, не в силах отвести взгляд, а Чунмён позади тихо спрашивает странно спокойным голосом: - Оно ведь настоящее? - Да, - одними губами произносит Ву, но Ким почему-то ухитряется услышать его. Ифань поднимает голову и видит, что бледный до синевы Чунмён прижимает руки ко рту и стремительно бросается вглубь квартиры. Оттуда раздаются малоаппетитные звуки, и Ву немного отстраненно думает, что подобный «сюрприз» доконал болезненно относящегося к расчлененке Кима. Сосуды, предсердия и желудочки, алые пятная крови на белом картоне – Ифань старается не думать, что совсем недавно это сердце было живым. Он наклоняется и видит в углу коробки уже знакомого белого журавлика из тонкой рисовой бумаги. Кажется, у Фантазера было романтичное настроение. - Блядь! – раздается из недр квартиры громкий полувздох-полустон Чунмёна. Ифань обязательно ответит на его порыв. Со всей «любовью», с которой только возможно. ****** Они проводят в полицейском участке добрых восемь часов. Как оказалось, труп с вырезанным сердцем нашли еще ранним утром бегуны в кустах на набережной, и отец Крус как раз набирал номер Ву, дабы вызвать их с Чунмёном на место преступления. И сейчас Ифань потратил целую прорву времени на то, чтобы описать их с Кимом вечер, опустив, правда, подробности о встрече с Луханом, в которых, в принципе, не было необходимости: девушку убили в три часа ночи, в то время, когда он и Ким мирно спали в своих квартирах, что подтвердили и записи с камер наблюдения. И снова никаких следов Фантазера. Не пойманный ни камерой, ни случайными свидетелями, он, кажется, обладает даром проходить сквозь стены, и Ву невольно становится жутко, несмотря на то, что Смерть говорит, что вся нечистая сила, исключая демонов, вступающих в противоборство с небесными ангелами, это выдумки людей, желающих прикрыть свои грехи за счет вымышленных иллюзий. Фантазер – это человек, хитрый, изворотливый и очень жестокий. И почему-то нечисть кажется Ву намного безобиднее. Он идет по знакомому пути, вдыхая запах крепкого кофе и чего-то мясного. Наверно, в «El Dorado» блюдо дня какая-нибудь паэлья или стейк, думает Ву, толкая дверь и испытывая невероятное желание оказаться рядом с Луханом, как можно дальше от страшных утренних воспоминаний и запаха крови и человеческой плоти, которым, как ему кажется, пропиталась вся его одежда. В кафе совсем немного людей, лишь несколько молодых девушек, которые едят торт с кофе и весело переговариваются между собой, и пожилая дама в красивом светло-сиреневом платье, возле столика которой стоит Лухан. Ифань подходит чуть ближе и слышит, как женщина ласково говорит: - Ты выглядишь осунувшимся и уставшим? Бедный, наверно, совсем замотался с делами? - Нет, я просто плохо спал, госпожа Лусия, - отвечает Лухан, и по его тону чувствуется, что он также относится к посетительнице с теплотой. Наверно, давняя постоянная клиентка, думает Ифань, а госпожа Лусия тянется и ласково треплет Лухана по плечу. - Я принесу вам паэлью и капучино, - говорит тот и застенчиво улыбается. – Я знаю, вы ее любите. - Какой же ты все-таки чудесный мальчик, - кокетливо стреляет глазами пожилая дама. – Будь я на лет сорок пять моложе, я бы оставила тебе свой номерок! - Полноте, я бы и сейчас был не против пойти с вами на свидание, - смеется Лухан и, взяв в руки поднос, разворачивается. Он замечает Ифаня, и его лицо светлеет, а улыбка становится шире. Ву делает шаг ему навстречу, Лухан кладет поднос на столик и открывает рот, чтобы что-то ему сказать, как вдруг раздается громкий звон и испуганные женские крики. Ву переводит взгляд за спину Лухана и видит, что стул, на котором сидела госпожа Лусия, опрокинут, а сама женщина лежит ничком и не двигается. Девушки вскакивают из-за столика, продолжая истошно кричать, а Лухан бросается к пожилой даме, доставая на ходу телефон из кармана. - Черт возьми, только не смейте умирать, - яростно бормочет он, поспешно тыкая пальцем в экран. – Вот черт, телефон сел! - Я уже вызвала Скорую, - дрожащим голосом говорит одна из девушек. Лухан бросает на нее благодарный взгляд и склоняется над дамой. Ву подходит ближе и садится на корточки. Женщина лежит с закрытыми глазами, Лухан, сложив ладони, делает ей массаж сердца, но безуспешно, потому что дама не приходит в себя. Он шепотом ругается сквозь зубы и прикладывает губы к ее губам, делая искусственное дыхание, и на его лице написано такое отчаяние, что сердце болезненно сжимается, и Ифань поднимает голову, отчаянно надеясь не увидеть рядом… Ее нет. Смерти нет, а значит, Ву может помочь. - Я не хочу, чтобы она умирала, - шепчет Лухан, и Ифань видит выступившие на его глазах слезы. – Я знаю ее с самого детства, и она всегда была так добра ко мне… Сколько себя помню, она спрашивала, как у меня дела, угощала конфетами и даже пела мне старинные испанские песни… Господи, нет, нет! Он снова наклоняется к ней, но Ифань отстраняет его, незаметно вытаскивая из кармана маленький флакон с отваром. - Я попробую, - говорит он, кивая смотрящему на него в упор Лухану. – У меня была медицинская подготовка, пока я учился в полицейской академии. У него есть диплом врача, полученный тридцать лет назад, но, конечно, он не может сказать об этом в открытую. Ву трогает кончиками пальцев ее шею, чувствует слабый, практически неуловимый пульс и начинает делать открытый массаж сердца, считая удары, надеясь, что что-то отвлечет собравшихся, дабы он смог исполнить задуманное. К счастью, в этот момент раздается громкий вой сирены, и Лухан и посетительницы кафе бросаются к двери. Ву моментально открывает флакон и, надавив на челюсть госпожи Лусии, вливает напиток ей в рот. Затем запрокидывает женщине голову, чтобы жидкость попала в пищевод, и делает вид, будто делает ей искусственное дыхание. - Как она? – деловито спрашивает подбежавший врач. – Пульс есть? - Есть, - отвечает Ифань, отстраняясь от женщины и незаметно убирая флакон обратно. – Я тут попробовал провести реанимирующие мероприятия… - Не думаю, что, - снисходительным тоном начинает было врач, но в этот момент пожилая женщина издает громкий вздох и резко открывает глаза. Девушки восторженно ахают, а госпожа Лусия садится, потирая голову и окидывая собравшихся ошеломленным, непонимающим взглядом. - Что со мной? – слабым голосом спрашивает она. Ифань гладит ее по плечу и слегка улыбается. - Вы нас тут немного испугали. Никогда больше так не делайте, хорошо? - Хорошо, - машинально отвечает пожилая женщина. Врач, видимо, придя в себя после временного потрясения, достает стетоскоп и начинает что-то у нее спрашивать, Ифань поднимается с колен и поворачивается к Лухану, который прощается с девушками, улыбаясь и говоря: - Извините за причиненные неудобства и спасибо вам за помощь! Ваш кофе и пирожные за счет заведения. Девушки громко прощаются и, пожелав госпоже Лусии доброго здоровья, уходят. Врачи продолжают суетиться вокруг пожилой дамы, а Лухан молча подходит, берет его за руку и крепко сжимает ее в своей руке. И смотрит на Ифаня так, будто он – самый настоящий герой, некто прекрасный и очень самоотверженный. - Спасибо, - тихо говорит он, и в одном-единственном слове столько эмоций, что Ву едва сдерживается, чтобы не потянуться к нему и не поцеловать. Но вместо этого он переплетает их пальцы и молча улыбается в ответ, ощущая, как темнота, заполняющая собой нутро, отступает. Ему нравится чувствовать себя нужным. Ему нравится ощущать, как брешь в стене, воздвигнутой между ним и окружающим миром, становится шире и глубже. Ему нравится видеть улыбку Лухана. Наполненную искренним восторгом и… любовью. ****** Мягкие губы касаются изгиба его шеи, а пальцы проводят по животу, нежно очерчивая контур выделяющихся мышц. Низ живота наполняется истомой, и Ифань рвано выдыхает, чувствуя, как губы опускаются ниже, проходясь по его ключицам. Ему хватает мгновения, чтобы понять, что это не сон. Он резко открывает глаза и видит в ночном полумраке склонившегося над ним Чунмёна. Ким поднимает голову и, глядя на него лихорадочно блестящими глазами, надрывно шепчет: - Ифань-а… Это кажется странной иллюзией, и Ифань приподнимается на локтях, слегка отодвигаясь от Чунмёна. На напарнике нет никакой одежды, кроме тонких темных боксеров, и он выглядит скорее сломленным и беззащитным, нежели возбужденным. - Ифань-а… - снова тянет Чунмён и наклоняется к нему, но Ву упирается руками ему в грудь, ощущая, как быстро и гулко бьется его сердце. - Что ты делаешь? – почему-то тоже шепотом спрашивает он, вглядываясь в лицо Кима. Даже в темноте видно, что его зрачки расширены, и он кажется каким-то безумцем, потому что снова тянется к Ву, обхватывая его горячими руками: - Мне так страшно и одиноко… - шепчет он. – Я боюсь каждого шороха в этом доме, вдруг… Вдруг он придет за нами? – Он судорожно всхлипывает и мажет губами по его плечу. – Не отталкивай меня, Ифань-а... Я так давно этого хочу. Он толкает Ифаня в грудь, и тот падает на подушку, а Чунмён тем временем проводит языком по возбужденному соску, второй рукой поглаживая напряженный живот. Его прикосновения приятные и вызывают в теле болезненную пульсацию возбуждения, Кима жаль и совершенно не хочется его обижать, но в голове Ву быстро-быстро бьется мысль, что это совершенно неправильно. - Прости, - говорит он, качая головой. Чунмён поднимает голову, а Ву, помедлив, признается: - У меня уже кое-кто есть. Он хочет сказать, что не видит в Киме свою вторую половинку. Нет, он хороший друг, он умен, красив, Ифаню с ним хорошо и спокойно, у них много общих интересов, но почему-то, даже несмотря на то, что они кажутся идеально совместимыми, он вызывает у Ву лишь чувство привязанности и дружеского расположения, ничего похожего на тот бушующий поток эмоций и чувств, что пробуждает в нем одна улыбка Лухана. Лухан странно одевается и любит то, что Ифаню совершенно неинтересно. Он далек от того грязного мира, в котором Ву приходится вращаться каждый божий день, он слегка не от мира сего, он выглядит вчерашним школьником, хотя старше Ифаня, кажущегося рядом с ним совсем взрослым. Но Ву хочет видеть рядом только его. Чувствовать его прикосновения, слышать звук его голоса и, главное, знать, что Лухан его любит. И отвечать на его чувства взаимностью, даже несмотря на то, что Смерть сулит ему несчастья и испытания. - Это та самая девушка, с которой ты встречался недавно? – тихо спрашивает Чунмён, опустив голову. Ифань не любит лгать и хочет рассказать ему обо всем честно и откровенно, но что-то будто толкает его в спину, и он кивает. - Она, наверное, очень красивая и замечательная. - Ким поднимает глаза, и Ву видит в них странный огонек. Что-то настолько пугающее, что по телу бегут мурашки, и Ифань вздрагивает, ощущая, как нутро наполняется легким чувством тревоги. Чунмён моргает, и взгляд теряет свою остроту, становясь грустным и разочарованным. - Ифань-а, - вновь шепчет Ким и, внезапно издав короткий всхлип, прижимается к нему, обнимая его за плечи. Ву обнимает его в ответ, поглаживая по прохладной гладкой коже и тихо говорит: - Прости. Ему стыдно и очень неловко. Потому что странные взгляды и прикосновения обретают смысл, и Ифаню становится жаль Чунмёна до слез, но ответить на его чувства он не может, даже если очень постарается. - Прости, - повторяет он и, слыша сдавленный вздох Кима, смотрит в темноту, в которой проглядываются смутные очертания мебели. И жалеет, что отвар из белых цветов дара Смерти не может излечить от боли чужое разбитое сердце. ****** Когда он просыпается с утра, Чунмёна нет рядом. Некоторое время Ифань молча смотрит на закрытую дверь, затем закрывает глаза рукой и выдыхает. В голове калейдоскопом из смазанных картинок проносятся события вчерашней ночи, и Ву больше всего на свете хочется, чтобы все это было лишь дурацким сном. Перед глазами возникает напряженное лицо Кима с умоляющими, широко распахнутыми глазами, и на душе становится гадко от того, что уже ничего не будет как прежде. Чунмён – его напарник. Его хороший, добрый, преданный друг, с которым так хорошо посидеть в каком-нибудь баре недалеко от Пласа-Майор и обсудить вчерашний футбольный матч, с которым они распутали немало сложных дел и столько раз оказывались перед лицом смерти, когда попадали во всяческие передряги. Близкий человек, которому он желает только счастья. Ифань совсем не хочет его терять. Но и, как вести себя с ним дальше, не имеет ни малейшего понятия. Дверь открывается с легким скрипом, и на пороге возникает слегка помятый, но аккуратно одетый Чунмён. Ву невольно вздрагивает и открывает рот, но Ким опережает его: - Надо поговорить. Он проходит в комнату и садится на кровать, отогнув край простыни, дабы не испачкать ее уличными брюками. Затем глубоко вдыхает и говорит, глядя на Ву в упор: - Это было не по-настоящему. Если бы он только что признался ему, что на самом деле является говорящим ламантином, то Ву удивился бы намного меньше. Он удивленно таращится на Кима, а тот ерошит волосы на затылке, слегка краснея: - Я был это… немного пьян. Плюс, вся эта ситуация с Фантазером окончательно выбила меня из колеи, вот я и сорвался. Сам не знаю, как так вышло, просто из-за кальвадоса хотелось трахаться и чьего-то тепла. – Он чешет переносицу и неловко улыбается. – Трахаться, правда, хотелось больше. - То есть, - осторожно начинает Ву, ощущая, как скопившееся в груди напряжение испаряется, будто кто-то выпускает воздух из воздушного шара, – на самом деле ты… - Я не люблю тебя, - качает головой Ким. – Нет, то есть, конечно, люблю, но не в этом смысле. – Он раздраженно хмурится. – Черт, даже не знаю, что сказать, в общем, я не гей. И ты меня не привлекаешь. И то, что было вчера – это кальвадос вместе с успокоительными, а не животная нереальная страсть. - Я почти поверил, - цокает языком Ифань, чувствуя невероятное облегчение. Неловкость спадает, и он смеется вместе с Чунмёном, который что-то говорит про то, что не стоит мешать психотропные средства с алкоголем, а то так недалеко до того, чтобы изнасиловать офицера Круса. - Я рад, что все разрешилось, - улыбается он и, потянувшись вперед, обнимает Кима. По-дружески, без какого-либо намека на что-то большее. - Да, - соглашается Чунмён, и на секунду Ву кажется, что в его голосе проскальзывает легкий надрыв. – Я тоже. Он отстраняется от Ифаня и внезапно говорит: - Я сегодня съезжаю обратно к себе домой. - Из-за… - начинает было Ву, но осекается, и неловкость нарастает. Ким качает головой: - Нет. Просто мне хочется оказаться вновь в своей квартире, как можно дальше от всего этого кошмара, потому что, каждый раз, когда я сюда прихожу, у меня перед глазами возникает чужая отрезанная голова и пятна крови на твоих руках. Я не хочу тебя бросать, но… - Он жмурится. – Иначе просто сойду с ума. Понимаешь? Тут что-то давит на меня, как будто есть нечто темное и страшное. Ифань вспоминает цветок, стоящий в наглухо закрытом шкафу. Вспоминает высокую худощавую фигуру Смерти, периодически появляющейся на пороге квартиры. Она ничего не говорит, просто молча смотрит на него холодными черными глазами. Все помещение наполняется могильным смрадом, и Ким, не привыкший к такому, ежится и надевает на себя теплый свитер, жалуясь на некачественную систему отопления. - Все в порядке, - отвечает он. – Я понимаю. И потом, в последнее время Фантазер что-то затих, от него не было вестей пару недель. – Как думаешь, может, ему наконец-то надоело играть с нами в кошки-мышки? - Не знаю, - при упоминании маньяка Чунмён мрачнеет. – Но я искренне надеюсь, что это так. Помолчав, он добавляет: - И потом, если я уеду, то ты сможешь привести сюда ее. - Ее? – переспрашивает Ифань. Перед глазами возникает Ее смеющееся радостное лицо и тут же пропадает, уступая место сияющим карим глазам Лухана. - Твою новую зазнобу, - усмехается Ким. – Мне кажется, тебе давно пора пригласить ее на еще одно свидание. Приготовишь романтический ужин, включишь приятную музыку… Думаю, она не устоит и выпрыгнет из трусов еще до десерта. - Иди ты, - отмахивается от него Ву, улыбаясь. - Я пойду, - кивает Чунмён и встает с кровати. – А ты обязательно воспользуйся моим предложением. Ифань провожает его в коридор. Ким берет в руки большую, туго набитую спортивную сумку и толкает его плечом: - Спасибо тебе за гостеприимство. У тебя неплохая квартирка, жаль, что в ней все время так холодно, как будто в скотомогильнике. - Ты умеешь сказать комплимент хозяину дома, - фыркает Ву и обнимает его за плечи. От Чунмёна пахнет одеколоном и яблочным пирогом, и почему-то Ифань вспоминает яблочный штрудель из кафе Лухана. – Ты был просто прекрасным соседом. Спасибо тебе за приятную компанию и за классные ужины. Твоя будущая жена оценит твои кулинарные способности. - Я надеюсь, что она оценит мое обаяние и приличный размер члена, - вздыхает Ким, – а не умение грамотно смешать ингредиенты для паэльи. Ифань закрывает за ним входную дверь и некоторое время молча смотрит на слегка потертую деревянную поверхность. Затем возвращается в комнату и берет с тумбочки телефон, снимает блокировку и тычет пальцем в экран. «Привет. Не хочешь сегодня прийти ко мне на ужин? Я приготовлю стейк и картофельный салат» Ву рад, что теперь все так же, как было раньше, что нет ни неловких взглядов, ни мучительных попыток объясниться. Что Чунмён был и остается его другом, что впервые за долгое время в жизни нет никаких серьезных потрясений и шокирующих убийств. Телефон вибрирует, и Ифань читает присланное сообщение: «Диктуй адрес. Я приду к восьми с бутылкой хорошего красного вина и таблетками от боли в желудке». Ву смеется и, откинувшись на кровать, пишет Лухану ответное сообщение. Сейчас он чувствует себя по-настоящему счастливым. И потому старается не думать, какие грустные глаза были у Чунмёна, когда он закрывал за ним входную дверь. А улыбка фальшивая и вымученная, неискренняя на сто процентов. ****** Он безумно волнуется. Волнуется, когда пытается нормально пожарить мясо, которое в итоге выходит пережаренным, и Ву щедро поливает его соевым соусом. Волнуется, когда долго перебирает одежду, пытаясь подобрать что-то подходящее и в конце концов натягивает на себя первую попавшуюся рубашку и брюки. Волнуется, когда ждет Лухана за накрытым столом, барабаня кончиками пальцев по подлокотнику кресла, потому что не помнит, когда в последний раз подпускал к себе кого-либо настолько близко, и потому что в любой момент может появиться Смерть, чтобы бросить на него очередной укоризненный взгляд. Ифань боится увидеть ее за спиной Лухана больше всего на свете. Раздается звонок в дверь, и Ву неловко вскакивает с кресла, едва не опрокинув его на пол. Он, спотыкаясь, бежит в прихожую и открывает дверь, путаясь в ключах и стараясь унять волнительную дрожь в пальцах. Лухан стоит на пороге, улыбаясь и держа в руках большую сумку для покупок. - Я решил не рисковать и приготовил еду самостоятельно, - говорит он, протягивая сумку Ву. – Ммм, как пахнет, дай угадаю, мясо сгорело? - Почти. - На Лухане свободный светло-бежевый свитер, открывающий ключицы, и Ифань сглатывает, ощущая, как низ живота наполняется томительным жаром. – Я попытался реанимировать его соевым соусом. - Хорошо, что не нашатырем, - смеется Лухан, снимая ботинки, и идет в ванную. Оттуда раздается плеск воды, и Ву застывает посреди коридора, прижимая к себе сумку, из которой доносятся соблазнительные запахи еды. Когда Лухан выходит из ванной, он поддается внезапному порыву и легко целует его в мягкие губы, просто потому, что безумно хочется. От Лухана пахнет яблочным штруделем, и почему-то на мгновение Ву вспоминает Чунмёна. Сердце сжимается от болезненного укола, и Ифань улыбается, пытаясь выкинуть все тягостные мысли из головы. - Пойдем на кухню? Не знаю, как насчет еды, но вино у меня точно неплохое. Вино старое, крепкое и ударяет в голову практически сразу. Они сидят за столом, едят принесенную Луханом вкусную домашнюю еду и разговаривают, обо всем, о чем только можно. Иногда Лухан наклоняется, так что в широком вырезе свитера видны выступающие тонкие ключицы, и Ифаню безумно хочется коснуться их губами. - У тебя красивый дом, - говорит Лухан, оглядывая кухню. – Здесь так тихо и спокойно, мне у тебя очень нравится. В квартире Ифаня нет ровным счетом ничего красивого, потому что в его холостяцком жилище одинокого, старомодного человека практически нет ничего, кроме самой необходимой мебели, книг и всяких безделушек из прошлого, с которыми он просто физически не смог заставить себя расстаться. Здесь всегда холодно и тоскливо, как в любом месте, где Смерть является частым гостем, пусть даже она и приходит лишь ради того, чтобы поболтать по душам. - Здесь нет вообще ничего уютного. - Ву ставит бокал на стол и обводит рукой стол. – Практически голые стены, я не знаю, что здесь могло тебе понравиться. - Потому что это твой дом, - помолчав, просто отвечает Лухан. – В нем есть… не знаю, как это объяснить, частица твоей души. Я просто чувствую, что это твое место, и потому мне здесь так хорошо. - Его глаза темнеют, а голос становится ниже и глубже. – Мне хорошо там, где есть ты. Он не понимает, как и почему это происходит. Будто между ними что-то щелкает, и Лухан оказывается на его коленях, вжавшись в него бедрам, в то время как Ифань целует его, практически дурея от ощущения чужой близости. Жаркий язык скользит в его рот, руки Лухана проходятся по его плечам, и он громко стонет в поцелуй, прижавшись к нему так крепко, что Ву ощущает жар его кожи даже через одежду. Опрокинутый бокал сиротливо валяется на столе, и белая скатерть пропитывается бордовой жидкостью. Ифань подхватывает Лухана под ноги и тащит его в спальню, на ходу натыкаясь на стены, целуя его мягкую, пахнущую яблоками кожу. Они валятся на кровать, и Ву стягивает подрагивающими пальцами свитер, обнажая худой живот, на котором выделяется тонкая вязь белесых шрамов. Ифань проводит по ним кончиками пальцев, и Лухан рвано выдыхает, слегка толкая его рукой в плечо. - Авария, - коротко говорит он и качает головой. – Не надо. Он садится на бедра Ифаня и медленно расстегивает пуговицы его рубашки, слегка задевая разгоряченную кожу кончиками пальцев. По всему телу проходит жаркая волна, и Ву будто завороженный смотрит на Лухана, который наклоняется и медленно проводит языком по изгибу его шеи, практически ложась на него и сжимая рукой вставший член сквозь жесткую ткань брюк. Ифань хочет коснуться и его тоже, каждого сантиметра белоснежной кожи, но Лухан умело ласкает губами его грудь, обводя кончиком языка напряженные соски, и Ву буквально плавится, не в силах оторвать от него взгляда. Лухан опускается ниже, осторожно расстегивая ремень его штанов, и Ифань приподнимается на локтях, трогая руками его плечи. - Не надо, - севшим голосом говорит он, ощущая, как эрекция ставится тверже, а низ живота сводит от болезненного возбуждения. Лухан смотрит на него непонимающим взглядом и, дернув за язычок молнии, стаскивает с него брюки. - Почему? – спрашивает он. – Я же должен сделать тебе приятное. Я обязан сделать все, чтобы тебе было хорошо. Что-то в его голосе есть надрывное и странное, и Ву становится немного не по себе. Глаза у Лухана какие-то остекленевшие, с расширенными зрачками, как у больного, и Ифань было тянется вперед, дабы коснуться рукой его щеки, чтобы хоть немного привести его в чувство, но в этот момент Лухан тянет его боксеры вниз и, обхватив член у основания, берет его глубоко в рот, и Ву задыхается, падая обратно на подушку и ощущая, как от быстрых движений чужих губ по стволу все разумные мысли испаряются из головы, уступая место болезненному, безумному возбуждению. Лухан берет слишком глубоко, так что в его глазах стоят слезы, он задыхается, но продолжает ласкать чужую возбужденную плоть, и Ифаню начинает казаться, что он действует будто сомнамбула, подчиняясь заданному заранее алгоритму. В душе зарождается странное чувство, оно становится все сильнее, и Ву смотрит в остекленевшие глаза Лухана, понимая, что что-то тут совершенно не так. - Не надо, - хрипло сипит он и, приподнявшись на локтях, хватает Лухана за тонкие плечи. Тот выпускает член изо рта и смотрит на него снизу вверх непонимающим взглядом, а Ву качает головой и стирает пальцами выступившие слезы. - Тебе же должно быть хорошо, - почему-то шепотом говорит Лухан. – Я же старался. – Его голос начинает дрожать. – Я же все делал так, как надо… - Тебе было больно. - Ву толкает его на кровать и нависает сверху, практически касаясь губами его губ. Сердце екает от давно забытого ощущения щемящей нежности, и Ифань смотрит прямо в глаза Лухана, которые постепенно становятся живыми, теряя свою обреченность и лихорадочный блеск. Лухан моргает и коротко стонет, когда Ву целует его в живот, обводя кончиками пальцев тазовые косточки, не скрытые низко сидящими темно-синими джинсами. Кожа Лухана испещрена тонкими белесыми, а кое-где розоватыми шрамами и следами от ожогов. Ифань касается каждого, трогая их языком и губами, стараясь забрать хоть немного боли, что Лухан прячет глубоко-глубоко, в самых недрах своего сердца. Он реагирует на ласки Ву слишком остро и как-то неловко, будто не привык к тому, что кто-то касается его нежно и осторожно, он судорожно всхлипывает и издает хриплые стоны, подаваясь бедрами вперед. Тонкие пальцы сжимают сбившуюся простыню, и вообще, весь Лухан открытый и беззащитный, и Ифаню страшно, потому что меньше всего на свете он хочет сделать ему больно. Он осторожно расстегивает пуговицу на штанах, возится с заедающей молнией, и Лухан приподнимает ноги вверх, чтобы помочь ему снять с себя брюки. Трусы на нем белые, хлопчатобумажные, какие любят носить совсем маленькие детишки, еще даже не пошедшие в первый класс, и это как-то совершенно не вяжется с тем развратным и откровенным Луханом, который только что ласкал ртом его член, принимая его так глубоко, что головка касалась стенки горла. Ифань обхватывает его член у основания и проводит пальцами по всей длине, на что Лухан реагирует громким гортанным криком, вскидывая бедра вверх. На секунду в голове Ву мелькает идиотская мысль, что, возможно, Лухан девственник и потому не привык к откровенным ласкам со стороны другого человека, но тут же вспоминает умелые движения языка и губ по своей коже и отбрасывает ее, склоняясь над Луханом и касаясь губами ямочки ключиц. Он медленно двигает рукой по члену, оглаживая большим пальцем головку, ощущая, как чужая плоть пульсирует в его ладони, и слушая стоны Лухана, которые звучат оглушительно громко, и Ифань чувствует, как собственное возбуждение становится практически невыносимым. - Можно? – тихо спрашивает он и, приподнявшись, осторожно проводит пальцами по косточкам таза. Лухан поднимает на него затуманенные возбуждением темные дикие глаза и хрипло выдыхает: - Что? Ифань медлит, но все же опускает руку ниже, прямо к сжатому колечку мышц, продолжая второй рукой массировать его член. Глаза Лухана слегка расширяются, и он, закусив нижнюю губу, кивает, слегка приподнимая бедра вверх и широко раздвигая ноги. Это выглядит настолько развратно и приглашающе, что у Ву темнеет в глазах, и он прерывисто вздыхает, чувствуя, как от возбуждения сводит живот. Он тянется и нащупывает на тумбочке заранее приготовленный тюбик со смазкой, и, открутив крышку, размазывает липкий, пахнущий чем-то приторным гель. Лухан следит за его действиями как-то настороженно и с подозрением, так что Ифаню снова кажется, что это у него впервые. Он наклоняется к Лухану, мягко целуя его в губы и, погладив мягкую кожу ягодиц, вводит первый палец. Лухан прерывисто вздыхает и, подавшись вперед, обвивает его шею руками, бормоча: - Это так странно… Что ему кажется странным, Ифань хочет спросить позже, потому что тугие мышцы давят на влажные от смазки пальцы, внутри Лухана тесно и очень жарко, и Ву до безумия хочется заменить пальцы собственным членом, потому что возбуждение становится невыносимым, практически болезненным. Он вводит еще один палец, затем третий и продолжает осторожно растягивать Лухана, пытаясь найти то самое направление, от которого станет хорошо. И находит, судя по тому, что Лухан резко выгибается и, зажмурившись, громко вскрикивает, подается бедрами ему навстречу, тяжело и прерывисто дыша. - Черт, - бормочет он себе под нос, качая головой. – Черт! Ифань нажимает на ту самую точку, ощущая, как желание войти становится практически невыносимым, но он продолжает двигать пальцами, наблюдая за тем, как протяжно стонет Лухан, отзываясь на каждое его касание. Лухан внезапно резко распахивает глаза, огромные и лихорадочно блестящие, и, облизав влажные губы, прерывисто шепчет, царапая плечи Ифаня ногтями: - Давай же… Я… хочу… Он не договаривает и, опустив руку вниз, проводит рукой по напряженному животу, обхватывая член у основания и с громким вздохом сжимая. И смотрит на Ифаня из-под полуопущенных ресниц, тяжело дыша и начиная двигать рукой по своей плоти, слегка запрокинув голову назад. Тормоза сносит начисто, а остатки самообладания испаряются, как влага на раскаленном железе. Ифань рывком вытаскивает пальцы и, толкнув Лухана на кровать, хватает его за бедра, пристраиваясь головкой ко входу. Тот в ответ разводит ноги шире, тяжело дыша, и срывается на крик, когда Ифань резким движением входит в него наполовину. За все эти годы у него было немало интрижек и мимолетных связей. Физиологию, грубую и циничную, никто не отменял, но каждый раз это было простым удовлетворением животных потребностей, потаканием своим человеческим слабостям, потому что ничего, кроме физического удовольствия Ифань никогда не испытывал. Его любили, из-за него страдали, Ифань же не ощущал ровным счетом ничего, и все его сексуальные партнеры слились в один сплошной поток безликих размытых сущностей, о которых он не помнил ровным счетом ничего, даже имен и цвета глаз. И сейчас он смотрит на Лухана, открытого, возбужденного до предела, смотрящего на него затуманенными от возбуждения глазами и выкрикивающего его имя сорванным гортанным голосом, и понимает, что запомнит все, до самой последней детали. Его взгляд, тепло его кожи, его запах, ощущение его теплых губ на своих губах – все это будто отпечатывается на сердце как клеймо, и внезапно перехватывает дыхание от того, насколько это чувство сильное и неконтролируемое. Настолько, что оно будто разрывает Ифаня на части, заставляя чувствовать себя самым настоящим безумцем. Он сжимает бедра Лухана, вгоняя член до предела и издавая протяжный стон, потому что тугие мышцы давят на ствол, отчего низ живота скручивает от животного удовольствия. Разрядка почти близка, Лухан извивается под ним, всхлипывая и кусая губы и внезапно просит, широко распахнув огромные, лихорадочно блестящие глаза: - Я так не могу… Сожми руки на моем горле! Сожми, ну же! От неожиданности Ифань подается вперед, входя слишком резко, так что Лухан надрывно стонет, широко открывая рот, и хватает подрагивающими пальцами его руки, опуская их на свою шею. - Сожми, - шепчет он, выглядя безумным и каким-то несчастным. – Прошу тебя, давай! Ифань покорно сжимает пальцы на чужом горле, ощущая, как перекатывается под ладонями кадык. Лухан хрипит и сжимает его мышцами ануса, подкидывая бедра вверх: - Сильнее, сильнее! Ву стискивает его шею подрагивающими пальцами, ощущая, как это странное и немного пугающее ощущение власти над чужой жизнью кружит его голову и отдается возбуждением внизу живота, настолько сильным, что темнеет в глазах. Лухан лежит под ним, беззащитный и открытый, яремная вена бьется под стискивающими шею сильными пальцами, и он сейчас полностью в руках Ифаня, и если он сожмет чуть сильнее, то… - Да! – хрипит Лухан, закатывая глаза. – Я заслужил! Я заслужил! Он дергается и со сдавленным стоном кончает, забрызгивая спермой живот и грудь и сжимая побелевшими пальцами простыню. Его мышцы сжимают член Ифаня так сильно, что у Ву сбивается дыхание, а перед глазами вспыхивает алое марево, настолько это сильное и неконтролируемое ощущение. Оргазм проходит по всему телу жаркой волной, настолько сильный, что Ифань снова сжимает пальцы на горле Лухана, а тот широко распахивает глаза и стонет, протягивая к нему руки и хватаясь за его влажные от пота плечи. Ву убирает руки с его шеи и падает рядом на кровать, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Лухан лежит рядом абсолютно неподвижно, не мигая глядя на потолок, пока, наконец, не поворачивается к нему лицом и, коснувшись ладонями покрасневшей кожи на шее, тихо шепчет: - Я… Он не договаривает и, судорожно всхлипнув, закрывает руками лицо. Ифань обнимает его за плечи и, прижав к себе, целует в затылок, чувствуя, как мелко трясется от дрожи чужое тело в его объятиях. Он спросит позже. Даже если сердце сжимается от обуревающих его подозрений и догадок, даже если это было действительно дико и странно. А пока он хочет уберечь Лухана от окружающего их враждебного мира, полного отвратительных, тошнотворных вещей, людей и событий. Ему кажется, что он чувствует взгляд Смерти, которая смотрит на них не мигая, так что по всему телу проходит легкий холодок. Пусть смотрит, думает Ву и гладит Лухана по спине, шепча какие-то дурацкие ободряющие слова. Чертова бесчувственная вуайеристка. ****** Когда он с утра открывает глаза, то первое, что он видит, оказывается лицо Лухана, лежащего напротив него и обхватившего край одеяла в детской и очень трогательной манере. Ифань любуется пушистыми темными ресницами, отбрасывающими легкие тени на светлую кожу, непослушными волосами, разметавшимися по подушке, и думает, что это действительно здорово, просыпаться рядом с тем, кто тебе по-настоящему дорог. Он протягивает руку вперед и осторожно убирает упавшую на лоб тонкую рыжеватую прядь. Лухан слегка морщится и открывает глаза, глядя на Ву слегка расфокусированным взглядом. Он зевает и легко улыбается, потянувшись вперед и коснувшись сухими губами его виска: - Доброе утро. - Доброе, - говорит Ифань и улыбается в ответ. - Как спалось? - Так себе, если честно, - делает гримаску Лухан. – Ты кошмарно храпишь! - Это неправда! – возмущается Ифань и тыкает его под выпирающие ребра, на что Лухан громко фыркает и несильно пинает его в колено. Завязывается шутливая потасовка, а заканчивается все тем, что они долго целуются, укрывшись одеялом, и Ву ощущает себя юнцом, в котором играют бушующие гормоны, потому что от Лухана просто невозможно оторваться. - Тут недалеко находится небольшая булочная, где пекут отличные круассаны, - говорит он, натягивая на себя футболку. – Не хочешь купить парочку к завтраку? - О, ты приглашаешь меня на завтрак? – Лухан застегивает на себе помятые джинсы. Взгляд Ву невольно скользит по его обнаженному животу, цепляясь за многочисленные шрамы, и он поспешно отворачивается, чувствуя болезненный укол в груди. Он не будет спрашивать об этом сейчас. Даже если очень хочется. - Более того, я даже приглашаю тебя на обед, - говорит он, привлекая Лухана к себе, и целует его в мягкие губы. – У меня сегодня выходной, так что можно никуда не торопиться. - О, господин полицейский сегодня полностью в моем распоряжении, - он цокает языком и забавно морщится. – Арестуйте меня, офицер! Это странно, ощущать себя настолько нормальным, думает Ифань, когда они идут по освещенной солнцем узкой улочке, лавируя между торопящимися куда-то по своим делам людьми. Без постоянных угрызений совести, без моральных терзаний, без отвратительного гнета прожитого времени, что висит над ним как дамоклов меч. Он знает, что все это скоротечно, потому что век Лухана не вечен, а Смерть, похоже, не собирается выпускать Ву из своих цепких рук, пристально следя за каждым шагом своего мятежного крестника. Но сейчас ему хорошо, и он чувствует себя живым, вдыхая пахнущий свежей выпечкой воздух и, отвечая на реплики Лухана, который пытается накормить его свежей булочкой с повидлом. Ифань смотрит в его яркие оживленные глаза, сияющие, наполненные целым калейдоскопом эмоций, и на секунду вспоминает Ее, которая теперь видится как-то смутно, будто сквозь пелену. В сердце что-то болезненно екает, и он забывает обо всем, когда Лухан незаметно касается его ладони теплыми пальцами и сжимает их своими, прижимая к себе бумажный пакет с купленной выпечкой. Ву улыбается и смотрит на блестящую на солнце крышу дома, морщась от ярких солнечных бликов. Они заходят в подъезд и поднимаются наверх. Лухан что-то оживленно говорит, тыкая пальцами в экран телефона, Ифань машинально кивает, ощущая, как странное, неприятное предчувствие усиливается по мере того, как они подходят к квартире. Когда они оказываются у двери, Ву переводит дух: никакой белой коробки. Наверно, просто паранойя, успокаивает себя Ифань и достает из кармана ключ, открывая слегка заедающий замок. Дверь открывается с легким скрипом, и они заходят внутрь. Лухан стягивает с себя ботинки и говорит, ставя пакет на комод в прихожей: - Моем руки и идем на кухню готовить завтрак. Я сделаю тебе свои фирменные оладьи с яблочным джемом. - Не уверен, что у меня есть все для оладий или яблочный джем, - смеется Ифань, вешая куртку на крючок. Лухан театрально вздыхает и толкает его острым локтем в бок: - Ладно, тогда я сделаю французские тосты. Хоть молоко, яйца и хлеб у тебя есть? - Я попробую най… - Ифань толкает дверь в ванную и осекается, не в силах выдавить из себя ни звука. Реальность расплывается перед глазами, и больше всего на свете Ву хочется, чтобы увиденное оказалось оптической иллюзией. Или галлюцинацией, возникшей на почве переутомления. В его ванне, неловко раскинув руки, лежит абсолютно обнаженная девушка с перерезанным горлом. Длинные каштановые волосы свесились на грудь, ноги покрыты многочисленными ссадинами и кровоподтеками, а живот вспорот, так что на коже образовалась бордовая корка из запекшейся крови. Ифань подходит ближе и видит, что рана выполнена в виде сердца, а в рту между губами виднеется что-то белое. Бумажный журавлик, практически сливающийся по цвету с ее неживым мертвенно-бледным лицом. Фантазер, как и подобает заботливому и внимательному ухажеру, оставляет для него очередной сюрприз. - Нет! – раздается за спиной громкий неверящий шепот. Ифань резко разворачивается и видит стоящего позади Лухана, прижавшего руки ко рту и смотрящего на труп с нескрываемым ужасом. Ву делает шаг ему навстречу, и, сглотнув, сипло говорит, стараясь, чтобы голос звучал как можно более убедительно: - Тихо. Все хорошо… То есть, не все хорошо, но… - Он запинается и добавляет: – Но ее уже не спасти. Лухан растерянно смотрит на него, затем, судорожно всхлипнув, падает на пол, закатив глаза. Ифань бросается к нему, подхватывает его за плечи и хлопает рукой по щекам, пытаясь привести его в чувство. На душе становится мерзко, и Ву думает, что хуже уже быть не может. А потом начинается самый настоящий ад. Когда Лухан приходит в чувство, он выбегает из ванной, прижав руки ко рту, и выглядит абсолютно потерянным и деморализованным страхом. Ифань звонит офицеру Крусу, и через пятнадцать минут квартира наполняется людьми, которые ходят по комнате, проверяя буквально каждый миллиметр его жилища и глядя на Ифаня с нескрываемым сочувствием. - Наверно, в ванную больше не захочется заходить, - мрачно шутит судмедэксперт Чондэ, и, черт возьми, Ву не может с ним не согласиться. К чести офицера Круса, он сразу понимает, что к чему, когда видит испуганного Лухана, жмущегося к Ифаню как потерянный ребенок. И потому задает один единственный вопрос: - Он был этой ночью с тобой? - Да, - помедлив, кивает Ифань. - Чудно, - деловито говорит Крус. – Возьмем у него отпечатки пальцев, и парень может быть свободен. Лухан затравленно смотрит на него, и офицер разводит руками, кивая в сторону лежащего в пластиковом мешке трупа: - Добро пожаловать в наш мир, сеньор! Когда Лухан уходит из квартиры, то Ву думает, что, если на этом все закончится, он поймет. Не каждый же день сталкиваешься с трупом в ванной человека, с которым только что строил планы на будущее и покупал свежие круассаны. Но Лухан просто молча смотрит на него, и на мгновение в его глазах мелькает нечто такое, отчего по коже пробегает легкий холод. - Я наберу тебе вечером, - внезапно говорит он и тянется к нему, легко касаясь губами его щеки. – Ты только держись. Он разворачивается и уходит, слегка сутулясь, а Ву смотрит ему вслед, ощущая, как нутро наполняется теплым чувством облегчения. За спиной раздается деликатное покашливание, и Ифань оборачивается, видя стоящего позади офицера Круса. - Я… - начинает было Ву, но Крус его прерывает: - Мне все равно, кто он тебе и что вы делали. – Он устало потирает виски. – Это твое личное дело, а для нас сейчас главное – это разобраться с тем, как Фантазер ухитрился попасть к тебе в квартиру? – Он поднимает глаза на Ифаня. – Ты не терял ключи в последнее время? Ву отрицательно качает головой, и в этот момент рядом раздается знакомый голос: - Простите, опоздал! Он поворачивается и видит запыхавшегося всклокоченного Чунмёна, который одергивает на себе мятый плащ и кивает офицеру Крусу: - Простите, просто ехал прямо из дома, даже не успел заехать в участок. Проспал, черт его дери, будильник не завелся, я ничего не успел сделать, даже позавтракать, просто натянул одежду и помчался на ваш вызов, и… Он поднимает руку вверх, так что рукав плаща съезжает вниз, и Ифаня будто бьет разрядом тока. На манжете Кима виднеются алые пятна, ярко выделяющиеся на светлой ткани. Это может быть вино, или, может быть, Чунмён что-то готовил и случайно заляпался томатной пастой, соком или… Или кровью. - Ох, неужели снова Фантазер, - Чунмён морщится как от зубной боли и стягивает с себя плащ. Рубашка под ней оказывается совсем новой, явно недавно постиранной, и Ву подходит ближе, осторожно принюхиваясь. Стиральный порошок и кондиционер для хлопка, Ифань помнит этот запах слишком хорошо, потому что точно такие же упаковки стоят в его собственной ванной. Это ничего не доказывает, думает Ву. Кто знает, откуда эта кровь, почему Чунмён опоздал, все это просто его домыслы. Но в душе уже зарождается подозрение, и Ифань вздрагивает, когда Ким поворачивается к нему, кладя ему руку на плечо и качая головой. - Черт возьми, брат, - говорит он, тяжело вздыхая. – Этот ублюдок от тебя когда-нибудь отвяжется? Он когда-нибудь успокоится или так и будет терроризировать весь город, чертово дьявольское отродье?! Рукав снова задирается, обнажая испачканную рубашку, и Ифань смотрит на Чунмёна, машинально улыбаясь, ощущая, как нутро заполняется ледяным холодом. От Кима пахнет стиральным порошком, одеколоном и свежей кровью. От него пахнет кондиционером для хлопка и дезодорантом, обещающим всем мужчинам «стопроцентную защиту от пота и запаха». А еще от него пахнет Смертью. Этот запах Ву узнает из тысячи. ****** Он познакомился с Чунмёном порядка пяти лет назад, когда тот пришел к ним в отдел практически сразу после окончания полицейской академии. Сын корейских иммигрантов, скромный и очень рассудительный, он оказался идеальным напарником для Ифаня, не терпевшего лишней суеты и бывшего абсолютным перфекционистом в работе. Вместе они распутали несколько сложных дел, включая расследование серии кровавых убийств на юге Мадрида, которые, как оказалось, совершала скромная благообразная дама, верная жена и отличная мать, самая настоящая домохозяйка из американских сериалов. - Никогда не знаешь, кто скрывается под красивой оболочкой, - помнится, сказал тогда Чунмён, ранив даму в ногу, когда та попыталась при задержании пропороть Ву живот ножом. – Порой внутри самого сладкого яблока оказывается мерзкая червоточина. Ифань запомнил эти слова очень хорошо, потому что сказано было точно и просто. И сейчас он вспоминает Чунмёна, спокойного, уравновешенного Чунмёна, Чунмёна с идеальным послужным списком и думает, что тот явно не может быть маньяком. А потом перед глазами встает Ким, кидающий на него странные, цепкие взгляды, от которых у Ифаня по коже бегут мурашки. Возникает Чунмён, прижимающийся к нему всем телом и выглядящий совершенно безумным, будто под наркотиками. Вспоминает, что Ким мастерски обращается с ножом, и Ву никогда не видел его с девушкой, да и вообще, Чунмён никогда не рассказывал ему о своих подружках, и у Ифаня возникало ощущение, что он живет исключительно работой. Ву наливает себе еще виски и обхватывает ноющую голову руками. Это сложно объяснить, это странное предчувствие. Это нечто, что многие называют полицейским чутьем, когда смотришь на человека, имеющего стопроцентное алиби, и ощущаешь легкое покалывание внутри, и будто внутренний голос нашептывает, что вот, преступник, пусть даже все улики против совершенно другого человека. При виде алых пятен на рубашке Чунмёна в голове Ву будто что-то щелкнуло, и теперь мысль о том, что Ким может оказаться Фантазером, тем самым безжалостным маньяком, что терроризирует весь город, не выходит из головы, заставляя Ифаня ощущать себя последним параноиком. У Чунмёна острый аналитический ум и большой опыт расследования тяжких убийств, что позволяет ему избежать ошибок других преступников. У Чунмёна есть удостоверение сотрудника полиции, вызывающее доверие у глупых молоденьких девушек, не ожидающих ничего плохого от бравого молодца в погонах. Чунмён мастерски обращается с оружием и знает про него всю подноготную. И потому он запросто мог подбросить ему под дверь белые коробки с трофеями Фантазера. Все это глупые домыслы, думает Ифань, держа в руках холодный бокал с виски. Прозрачные кусочки льда плещутся в золотистой жидкости, и Ву смотрит на них отсутствующим взглядом, ощущая, как от напряжения буквально взрывается голова. Не сходится. Потому что Чунмён был с ним в квартире, когда произошло очередное преступление, и Ву уверен на сто процентов, что он не покидал квартиру, когда они с утра нашли в коробке человеческое сердце. Даже если он вышел ночью из дома, убил жертву и вырезал сердце из ее груди, на все у него ушло бы слишком много времени, чтобы успеть приехать домой, уничтожить все улики и отпечатки пальцев, и приготовить завтрак, выглядя как ни в чем не бывало. Ву напрягает память: в тот день Чунмён выглядел абсолютно свежим и выспавшимся, без покрасневших от недосыпа глаз и темных кругов. Вряд ли он обладает способностью к телепортации, хотя, если учесть удивительный дар Фантазера проникать в здания, не попадая в объективы камер наблюдения… Это не может быть Чунмён. У него нет практически никаких доказательств кроме тех самых злополучных пятен крови, от которых Ким уже успел избавиться. У Ифаня ломит в висках, и, чтобы отвлечься, он берет в руки пульт от телевизора и жмет на кнопку, отодвигая от себя полупустой бокал с виски и выдыхая. Экран загорается голубым светом, и перед Ифанем возникает сильно накрашенное лицо популярной молодежной актрисы, которая картинно заламывает руки и кричит, умоляюще глядя на стоящего перед ней высокого статного мужчину в дорогом костюме: - Хорхе, прошу тебя, поверь, я его не убивала! Ты же знаешь, что у меня есть алиби, я была на премьере в театре, меня видело огромное количество народа. Это просто смешно, думает Ифань, тяжело вздыхая и беря пульт обратно в руки. Просто какое-то идиотское совпадение, точь-в-точь как в дешевых ситкомах с закадровым смехом. Он вытягивает руку вперед, намереваясь переключить на что-то нейтральное, вроде музыкального хит-парада или кулинарного шоу, как внезапно Хорхе на экране хватает женщину за плечи и свистящим шепотом восклицает: - Хватит врать, Мария! Я знаю, что ты к этому причастна, можешь ничего не отрицать! - Но я была в театре в тот момент, когда его убили! - У тебя был сообщник, и именно он застрелил Габриэля, в то время как ты изображала из себя тонкую ценительницу искусства! – кричит Хорхэ, и женщина отступает назад, прижав руки ко рту. На экране разворачивается самая настоящая драма, но Ифань уже ничего не замечает. Он сидит, глядя остекленевшим взглядом на гладкую поверхность стола, а в голове эхом звучит фраза, сказанная не слишком талантливым актером из третьесортной мыльной оперы: - У тебя был сообщник! Фантазер – это не один человек, хитрый, коварный и изобретательный. Их по меньшей мере двое, и одним из них может быть Ким Чунмён, его добрый друг и напарник, отличный полицейский и борец за справедливость. И у него есть сообщник, такой же жестокий и безумный ублюдок, лишающий людей жизни ради удовлетворения собственной падшей душонки. Но кто это может быть? Офицер Крус? Патологоанатом Чондэ? Или, быть может, некто, кто вообще не связан с их профессией, кто-то совершенно посторонний? У Ифаня по-прежнему нет никаких улик, только пятна крови и собственное чутье, странное чувство, которое буквально разъедает его нутро, заставляя снова схватиться за бокал виски и опрокинуть его в себя залпом, даже не чувствуя вкуса. У Ифаня нет никаких доказательств. Но он почему-то уверен в своих догадках практически на сто процентов. ****** - У тебя усталый и измученный вид, - Лухан касается прохладной ладонью его лба и озабоченно смотрит на него. – У тебя какие-то проблемы на работе? У него проблемы везде. Все буквально валится из рук, он с трудом заставляет себя общаться с Чунмёном, старательно делая вид, что все хорошо, просто прекрасно, подозревая всех и каждого в том, что они как-то связаны с маньяком. Совсем недавно они нашли очередной труп, оставленный Фантазером в темной подворотне, и Ву, разглядывая безжизненное лицо жертвы, которую сначала утопили, а потом притащили сюда, к мусорным бакам и грязным картонным коробкам, ловит себя на том, что разглядывает одежду окружающих, пытаясь увидеть на них хоть какой-то намек на преступление. Он медленно, но верно сходит с ума. И единственный, кто заставляет его хоть на время забыть обо всем, это Лухан. Он становится для Ифаня самой настоящей панацеей. Далекий от всего этого криминального мира, он как-то незаметно становится неотъемлемой частью его жизни, медленно, но верно вторгаясь в его маленький одинокий мирок и заполняя его собой. И Ву это нравится. Нравится, что они совершенно не похожи, нравится, что Лухан практически переехал к нему, и постепенно неуютный, холодный дом становится чуточку уютнее. Лухан покупает ему новую чашку для чая, ярко-синюю, со смешными мультяшными звездами. Выглядит немного глупо и по-детски, но Ифаню действительно нравится, тем более что пить чай из нее действительно вкусно. Он покупает новый плед, многочисленные сладости, которые валяются на кухонном столе в ярких пакетиках, перетаскивает сюда свои нескончаемые диски с фильмами и дурацкие вязаные свитера, нарушая аскетичный порядок его жилища. И Ву, который ненавидит подобные вещи, парадоксальным образом счастлив. Потому что с Луханом тепло и хорошо. - Просто очень много всего навалилось, - устало шепчет он и кладет голову ему на плечо. Взгляд невольно цепляется за один из шрамов на груди, и Ву закусывает нижнюю губу, отчаянно борясь с желанием спросить. Лухан, кажется, замечает. Потому что его лицо омрачается, он застывает, сложив руки на груди и, наконец, будто на что-то решаясь, говорит: - Мне нужно тебе кое-что рассказать… Очень многое, если быть точным. Просто… Просто я не могу больше держать это в себе, это будто рвет меня на части, и я… - Он затихает и съеживается. – Просто я не могу больше молчать. Шрамы и следы от ожогов. Рабская покорность и его безумные, жаждущие глаза, когда он умолял Ифаня схватить его за горло. Ву помнит все это до мельчайших подробностей и искренне надеется, что все это связано исключительно со странными сексуальными пристрастиями, а не с чем-то другим, болезненным и страшным. - Просто я люблю тебя, - еле слышно произносит Лухан, и у Ву щемит сердце, настолько он выглядит потерянным и разбитым. – Я… Я… Ифань обнимает его за плечи и прижимает к себе, чувствуя, как гулко и быстро бьется сердце в его груди: - Мы поговорим, когда тебе самому захочется. Когда ты будешь к этому готов. Глаза Лухана вспыхивают каким-то странным огнем, и он сжимает пальцами хлопковую футболку Ифаня, прикусив нижнюю губу. Потом выдыхает и, встряхнув головой, улыбается. - Спасибо. Я… скоро, совсем скоро. Он тянется к Ву и легко касается губами его губ. По всему телу проходит теплая волна, и Ифань закрывает глаза, скользя руками по худой спине с выступающими острыми лопатками и вдыхая исходящий от Лухана мягкий яблочный аромат. Они поговорят обо всем потом. О шрамах на коже, о прошлом и будущем, о Смерти и о том, что время скоротечно лишь для Лухана, а для Ифаня оно тянется бесконечно, так что он начисто потерял счет прожитым дням и просто ждет того мгновения, когда Смерти надоест держать его в своих костлявых руках, и он получит долгожданную свободу. Никакого целительства, никаких белых цветов, никакой мучительной боли, которая разъедает его нутро как ржавчина, каждый раз, когда кто-то умирает на его руках, а она стоит и просто смотрит на Ву холодными равнодушными глазами. Все будет потом. А сейчас Ифань прижимает к себе Лухана, наслаждаясь его теплом и гладит его по запястью, задевая кончиками пальцев янтарный браслет, и впервые за долгое время не ощущает пустоту внутри при виде золотистого камня, который так любила… Ифань просто счастлив. Так сильно, что в это даже не верится. ****** Он понимает, что держать все в себе становится невыносимым. Подозрения, страхи и внутреннее напряжение буквально сжирают его изнутри, и Ифань с каждым днем все сильнее погружается в то полубезумное состояние, когда за каждым углом видится предатель, готовый вонзить нож в любезно подставленную для этого спину. Ву понимает, что надо кому-то довериться. У него нет друзей, нет ни одного оставшегося в живых родственника, не считая крестной, но та явно не будет вести с ним задушевные беседы. Ощущение собственного одиночества становится болезненным, и Ифань сжимает руки в кулаки, царапая кожу ногтями, напоминая себе, что у него есть Лухан. Которого он совсем не хочет посвящать во все это дерьмо, отвратительное и блевотно-мерзкое. Он думает, что надо поговорить с офицером Крусом. Взрослый мужчина, хороший семьянин, полицейский, искренне преданный своему делу, он не подходит под образ возможного сообщника Фантазера, и вряд ли он воспримет его подозрения как бред сумасшедшего. Крус знает, что такое «чутье», он не отнесется к этому как к бессмыслице и околесице, и, кто знает, может, у Круса у самого возникали такие подозрения. Он уже собирается ехать в участок, как вдруг раздается телефонный звонок. Ифань смотрит на экран и морщится как от зубной боли: Чунмён. Он нажимает на вызов и, поднеся телефон к уху, говорит, стараясь, чтобы его голос казался как можно более дружелюбным и спокойным: - Да, Чунмён? - Плохие новости, Ифань. - голос Кима усталый и встревоженный. И подозрения Ву вновь кажутся идиотскими и бредовыми. – В заброшенном рыболовецком сарае нашли очередную жертву Фантазера. Срочно приезжай на место преступления, офицер Крус просил тебя поторопиться. Сука, с неожиданной злобой думает, Ву. Чертова лживая сука! Он ударяет кулаком о стол и смотрит на разбитые костяшки пальцев, тяжело дыша. Ему кажется, что он медленно, но верно теряет рассудок, погрязший в собственных внутренних демонах, он глубоко вдыхает и вытирает выступившую кровь с пальцев носовым платком. И думает, что пора завязывать. Что хватит с него всей этой грязи, трупов, крови и погубленных человеческих судеб. Что он покончит с Фантазером раз и навсегда, а после – уйдет в отставку и устроится работать врачом в какую-нибудь маленькую частную клинику. Пусть Смерть от него никуда не денется, но Ву так давно не прибегал к заветному отвару из белоснежных цветов живительного растения. Потому что все люди, которых он встречал на своем пути в последнее время, были уже мертвы. Убиты самыми жестокими и жуткими способами. Ву едет на место преступления и, морщась от боли в покалеченной руке, представляет себе маленький домик на окраине Мадрида. Как можно дальше от центра с его шумными улицами и толпами туристов, как можно ближе к полям с маисом и упоительным морским пейзажам. Там они будут жить с Луханом, которому он обязательно все объяснит и который, как уверен Ифань, поймет его и примет таким, какой он есть. Ву ощущает, как от этой странной и немного нереальной фантазии напряжение внутри угасает, и Ифань улыбается, представляя себе мягкую улыбку Лухана, его теплые глаза и слыша его хрипловатый смех, практически физически ощущая его присутствие рядом. Рыболовецкий сарай грязный и обшарпанный, а еще внутри мерзко воняет тухлой рыбой и еще чем-то затхлым, и Ву зажимает нос рукой, силясь справиться с подступающей тошнотой. Офицер Крус смотрит на него сочувствующим взглядом и цокает языком: - Да уж, пахнет в этом местечке не элитными французскими духами. – Он кивает подошедшему Чунмёну и говорит: – Девушка, совсем молоденькая, убита ударом ножа в сердце, судя по ранениям, до этого ее долго пытали, нанося ей ожоги либо паяльником, либо тонким куском раскаленного железа. – Ву передергивает, а Ким добавляет: - При ней не нашли никаких личных вещей, кроме ее плаща. – Он кивает в сторону накрытого брезентом тела. – Хочешь посмотреть? Ифань не хочет, потому что больше всего на свете ему хочется уйти отсюда прочь и не видеть чужое изуродованное тело и отвратительное оригами в виде журавлика, которое оставил долбанный эстетствующий мудак. Но что-то будто толкает его в спину, и он кивает, подходя к трупу, возле которого склонился судмедэксперт Чондэ. - Все как обычно? – спрашивает офицер Крус, когда они оказываются рядом. Чондэ поднимает голову и устало кивает: - Как обычно, никаких следов, никаких отпечатков пальцев, как будто пришел полтергейст и укокошил очередную девушку. – Он передергивает плечом. – Разве что в кармане лежит визитка, но она не чья-то, какое-то кафе, одна из тех бумажек, которые машинально берешь с собой, когда тебе ее подсовывает хозяин вместе со счетом. Он слегка разворачивается и показывает рукой в перчатке на прозрачный пакетик, в котором лежит маленький бумажный прямоугольник. Ву прищуривается, вглядываясь в темные буквы, и ощущает, как земля буквально начинает уходить из-под ног. «Кафе El Dorado, Via Hispania, 5. El Dorado – найди свое потерянное удовольствие!» - «Найди свое потерянное удовольствие»! – фыркает офицер Крус, видимо, тоже прочитавший слоган. – Больше похоже на рекламу борделя, чем заведения, где подают плюшки и капучино. Чунмён смеется, а Ву молча смотрит на злосчастный бумажный прямоугольник, ощущая, как отвратительное предчувствие, что, казалось, успело утихнуть, разгорается внутри едким пламенем, отчего Ифань чувствует дурноту. - У тебя был сообщник! У Ифаня вновь нет никаких доказательств. Это просто визитка, которая могла попасть к убитой абсолютно случайно, вполне возможно, что она и сама заходила в кафе, ведь девушки любят посидеть где-нибудь с чашечкой кофе и пирожным. В голове набатом звучит озабоченный голос Чунмёна: - Пойдем в «El Dorado», пропустим по паре коктейлей. Ну же, тебе надо взбодриться, поболтаем, посмотрим пару футбольных матчей, тебе же нравится это место! «Чутье» обостряется до предела, и Ву закрывает глаза, делая глубокий вдох. И ненавидит это чертово шестое чувство всеми фибрами души. ******* - Тебе просто не надо во все это влезать. - Ее голос по-прежнему холодный и спокойный. Ву поднимает глаза и видит ее, стоящую напротив. Ифань отпивает из своего бокала дешевый, отдающий солодом виски и сипло говорит, кивая в сторону полусонного бармена и парочки каких-то пьянчуг у стойки, единственных посетителей этого богом забытого местечка: - Люди могут подумать, что я больной, раз разговариваю сам с собой. - Мне кажется, им на тебя наплевать, - пожимает плечами Смерть, садясь напротив него и закидывая ногу на ногу. – Их больше заботит дешевый портвейн и кальвадос. Некоторое время они молчат. Наконец Ифань тихо спрашивает, глядя на Смерть в упор: - Это ведь они виноваты? Они… убийцы? Смерть молча смотрит на бокал виски в его подрагивающих от напряжения руках. На секунду в ледяных темных глазах мелькает нечто, похожее на внутренние колебания, но затем она лишь качает головой и говорит: - Я не могу тебе ничего сказать. - Я и не сомневался, - горько усмехается Ву, залпом допивая отвратительное пойло и чувствуя, как жидкость стекает по пищеводу, обжигая нутро. – Ты никогда не скажешь. - Но я могу посоветовать тебе держаться как можно дальше от Лухана, - Смерть буквально выплевывает его имя с нескрываемой брезгливостью. – Этот чертов мальчишка не доведет тебя ни до чего хорошего. - Мне плевать. - Боль внутри становится невыносимой, она разъедает его сердце как яд, и Ву закусывает нижнюю губу, чувствуя, как сердце сжимается от спазма. – Пусть так, но именно с ним я впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым. Именно он заставил меня ощутить себя живым, и, черт возьми, я… - Он прочищает горло и встает из-за стола, бросив на него слегка помятую купюру. – Я должен с ним поговорить. - Не делай этого! - Смерть повышает голос. – Ничего из этого не получится, ты только сам загонишь себя в ловушку! На секунду Ву кажется, что она права. По коже бежит легкий холодок, и он замирает, глядя в черные глаза напротив. Они совершенно не похожи на глаза Лухана. Яркие, живые, теплые, наполненные нескрываемой любовью и нежностью. Ифань молча натягивает пиджак и идет к выходу. Смерть смотрит ему вслед долгим, тяжелым взглядом, пока не растворяется в пропахшем сигаретами и дешевым алкоголем воздухе, подобно дыму над потухшим пламенем. Лухан оказывается на кухне. Ифань молча смотрит на его худую, обтянутую очередным мешковатым свитером спину, на тонкие руки, что-то деловито помешивающие в большой кастрюле, из которой исходит на редкость вкусный запах, и ощущает, как сердце болезненно сжимается от чувства нежности и обреченной безнадежности. Почувствовав чужое присутствие, Лухан оборачивается и широко ему улыбается, опуская половник в кастрюлю и вытирая руки о фартук. - Ты сегодня рано. - Он кивает в сторону кастрюли и заговорщически подмигивает. – Я как знал, что ты сегодня придешь пораньше и потому приготовил буйабес. Ты же любишь французскую кухню? Его глаза спокойные и безмятежные, и он выглядит таким счастливым и умиротворенным, что внутреннее напряжение становится невыносимым. Ифань скрещивает руки на груди и тихо спрашивает, глядя на Лухана в упор: - Лухан, ты ведь знаком с Ким Чунмёном? На его лице не вздрагивает ни один мускул. Только плечи чуть дергаются, и Лухан спокойно отвечает, слегка наморщив лоб: - Кажется, так зовут твоего напарника, верно? Ты приходил вместе с ним несколько раз в мое кафе, ему еще нравились мои булочки с маком, и… - Ты ведь давно его знаешь, - прерывает его Ву. Лухан отрицательно качает головой и хочет сказать что-то еще, но Ифань делает шаг ему навстречу: - Хватит лгать, Лухан. Этой фразы оказывается достаточно, чтобы тот слегка побледнел и отступил назад, упираясь поясницей в дверцу кухонного шкафчика. Ву невольно ощущает себя персонажем дешевого сериала, того самого, в котором Хорхэ пытался расколоть коварную красавицу, блестяще прикидывающуюся невинной овечкой. - У тебя все тело в шрамах и ожогах, - тихо шепчет он, делая еще один шаг. Глаза Лухана темнеют, и Ву вытягивает вперед руки, чувствуя, как сердце бьется гулко и быстро, как будто вот-вот вырвется из грудной клетки. – Тебе нравится, когда тебя бьют и унижают, а еще я сам не знаю, почему, но… - Он не может этого сказать, потому что слишком тяжело. Вместо этого он касается руками худых плеч Лухана, ощущая, как те дрожат, как листья на осеннем ветру. - Доверься мне, - в отчаянии шепчет он. – Расскажи мне обо всем. Давай же, я обещаю, что не оттолкну тебя. Я тоже расскажу тебе обо всем, ну же, мы же обещали друг другу… Лухан смотрит на него с нескрываемой болью. Он глубоко вдыхает и открывает рот, как вдруг замирает, глядя куда-то за спину Ифаня. Он не успевает обернуться. Только чувствует сильный удар и слышит громкий, отчаянный крик Лухана: - Нет! Последнее, что он видит прежде, чем погрузиться в темноту, это идеально начищенные дорогие мужские ботинки. Он знает их очень хорошо. Чунмён носит только очень дорогую, качественную обувь от известного итальянского производителя. ****** Он слышит громкий женский плач и пытается пошевелиться, чувствуя тупую боль в затылке и мерзкое чувство сухости во рту. Плач переходит в полный ужаса крик, и Ву с трудом открывает глаза, ощущая подкатившую к горлу тошноту. Постепенно он привыкает к темноте и видит перед собой темную грязную комнату без окон. Свет пробивается сквозь решетки в маленьком окошке закрытой двери, слабый и практически неуловимый. - Помоги мне, - еле слышно молит кто-то, и Ву с усилием поворачивает голову на звук. И вздрагивает, не сдержав рвущийся из груди крик. Перед ним висит, прикованная к стене, худая, абсолютно обнаженная девушка и смотрит на него безумными, наполненными животным страхом и ужасом глазами. Ее руки и ноги заляпаны кровью, и Ву видит, что вены перерезаны, так что алая жидкость стекает прямо на пол, собираясь в темную липкую лужицу. Его тошнит, и он наклоняется вперед, опираясь на подрагивающие руки. Девушка судорожно плачет и хрипит, подаваясь вперед всем телом, мотая головой из стороны в сторону: - Помоги мне! Прошу, помоги! Сделай что-нибудь, с каждой секундой все хуже! Человек с перерезанными венами не может прожить долго. Тем более когда сосуды разрезаны таким образом, что кровь буквально льется на грязный бетонный пол. Ву забывает о собственной саднящей голове и тупой боли в затылке и бросается вперед. Он не знает, сможет ли ей помочь, ведь, может, его обыскали, и отвара при себе не найдется. Но тогда он сможет попробовать пережать раны, попытаться как-то остановить кровь, сделать хоть что-то, чтобы не видеть, как она умирает буквально у него на глазах. Что-то тянет его назад, и Ву падает, больно ударяясь коленом о бетон. Он оборачивается и видит, что от лодыжек к стене тянется прочная толстая металлическая цепь, настолько короткая, что он не может дотянуться до девушки даже если сильно постарается. Девушка на стене захлебывается слезами и умоляюще стонет, дергаясь и издавая рваный стон: - Пожалуйста! – Ее крик ударяется о бетонные стены и звучит в ушах оглушительно громко, заглушая болезненный гул в ушах. – Господи, я не хочу умирать, не хочу, не хочу! Ву нащупывает в кармане куртки пузырек и, вытянувшись на полу всем телом, протягивает к ней руку, стараясь дотянуться, до боли в мышцах, до неприятного хруста в костях. Боль в затылке становится невыносимой, и Ву зажмуривается, практически теряя чувство реальности от ощущения чужой агонии и громких, полных безнадежного ужаса криков. Она знает, что умирает. Знает, но все еще не может в это поверить, и продолжает умоляюще смотреть на Ифаня, отчаянно цепляясь за ускользающую жизнь. Ву чувствует, как на глазах выступают слезы бессилия, смотреть на чужие мучения настолько жутко и невыносимо, что он, дернувшись в последний раз, обмякает на ледяном полу, закрывая глаза и слушая ее судорожные всхлипы и полный безнадежности голос. Постепенно лужа крови на бетоне становится больше, а ее дыхание – слабым и прерывистым. Она больше ничего не говорит, только тихо всхлипывает, опустив голову на грудь. Жизнь из нее ускользает с каждой секундой, и Ву, практически окоченев на ледяном полу, отчаянно надеется, что она покажется как можно скорее. И заберет ее с собой, избавив от боли и страданий. Наконец она испускает последний вздох, и Ву поднимает голову, глядя на ее заострившееся, безжизненное лицо. Желудок скручивает, и он снова блюет на пол, практически теряя сознание, но упрямо ожидая, когда же наконец появится она. Как только возле ее окровавленного тела появляется знакомая высокая фигура, Ву позволяет себе закрыть глаза и наконец отключиться, до боли в груди желая, чтобы все происходящее оказалось дурным сном. Чтобы не было девушки, мучительно долго умиравшей на его глазах. Не было Смерти, которая молча смотрит на него, не мигая, и Ифаню кажется, что сегодня она еще вернется сюда по его душу, и скоро все закончится. Чтобы не было ни белых цветов, ни Ее с Ее переливчатым смехом, похожим на звон колокольчиков. Ни Лухана, ни Чунмёна, ничего. Это все сон. А с утра он проснется и снова окажется беспечным мальчишкой из маленького испанского городка, живущим в те славные времена, когда люди не познали высоких технологий и смертельного химического оружия. Есть только беззаботная счастливая юность. И яркое солнце Испании, сияющее на бездонном синем небе. ****** Его обливают ледяной водой, и Ву судорожно кашляет, мотая головой и ощущая на губах противный кислый привкус. - Очнулся? – раздается рядом знакомый, отвратительно приторный голос. Ифань открывает глаза и видит Чунмёна, сидящего перед ним на колченогом деревянном стуле. Слева от него сидит бледный, похожий на безжизненный манекен Лухан, а позади тихо всхлипывает привязанная к стулу девушка, одетая в разорванное мятое платье. Ее кожу покрывают многочисленные синяки и порезы, и Ву сипло шепчет, ощущая, как нутро заполняется гневом и отвращением: - Черт возьми, ты… Это действительно был ты! - Не «ты», Ифань, - поднимает руку вверх Чунмён. – А мы. – Он показывает пальцем на съежившегося Лухана. – Волосы и сердце, как ты, наверно, уже догадался, под дверь подбросил тебе он. – Он запрокидывает голову назад и хрипло смеется. – Но, правда, вырезал я, у этого малыша кишка слишком тонка. Он кивает в сторону, и Ву видит плотно закрытую дверь с решетками. - Понравилось наше маленькое представление? Она так кричала и умоляла. - Лухан вздрагивает и закрывает лицо руками, а Ким блаженно выдыхает. – Честное слово, я чуть не вошел туда и не порезал ее сильнее, но так было бы не интересно, и она сдохла бы намного быстрее. – Он показывает взглядом на всхлипнувшую девушку. – Но с ней мы повеселимся на славу, будь уверен. Я устрою тебе самое настоящее показательное шоу. Девушка тихо плачет, надрывно, не скрывая охватившего ее животного ужаса. Ву скользит взглядом по помещению, комнате без окон, набитой многочисленными орудиями пыток, ножами и кусками стекла и замечает стоящий в углу паяльник и окровавленную бензопилу. К горлу подкатывает тошнота, и Ифаня хватает только на одно слово: - Зачем? Чунмён смотрит на него удивленно, как будто Ву только что спросил его какую-то глупость, вроде того, сколько будет дважды два, и поводит плечами: - Да потому что я могу. Я могу просто брать и убивать всех этих глупых шлюх, мучить их, слушать их крики и мольбы о пощаде, и они ничего не могут со мной сделать, потому что я сильнее. - Он тихо смеется, кивая в сторону связанной пленницы. – Знаешь, как это классно, чувствовать свою безграничную власть над кем-то? Понимать, что в этот момент ты – божество, которое вправе распоряжаться чужой жизнью? О, я обожаю это ощущение! Честное слово, ради этого стоит жить! - Ты больной, - выплевывает Ифань, скользя взглядом по его красивому, умиротворенному лицу. – Как ты можешь быть таким выродком? У тебя было счастливое детство, хорошие, добрые родители, у тебя все, для того, чтобы быть счастливым! Так какого черта, Чунмён? Ким не отвечает. Он встает со стула и подходит к Ву практически вплотную, наклоняясь так, что Ифань может чувствовать на своих губах его воняющее чем-то сладким дыхание. - Не трогай его, - подает голос Лухан. Чунмён бросает на него быстрый взгляд, и по коже Ву пробегает холод от нескрываемой, животной ненависти в его черных прищуренных глазах. - Я не трону твоего ебаря, можешь не волноваться, - выплевывает он, сжимая руки в кулаки. Повернувшись лицом к Ву, он смотрит на него в упор. - Ифань, ты ведь знаешь, кем был мой отец? – внезапно спокойно спрашивает он. Ву невольно вздрагивает и, поморщившись от боли в затылке, отвечает, напрягая не желающую слушаться голову: - Кажется, он был профессором. Не помню, что преподавал, но знаю, что добился каких-то высот. - Глаза Чунмёна вспыхивают, и он довольно кивает, поднимаясь и начиная прохаживаться по грязному, темному помещению. - Все абсолютно верно, - он кивает головой. – Корейский иммигрант, бежавший от творящихся в стране ужасов, только что окончивший технический университет, владеющий лишь слабым английским и совершенно не знавший испанского. Он добился всего сам, всеобщего уважения и почета, он был известен как добрый, сильный, справедливый человек, всегда готовый протянуть другу руку помощи. – Он кладет руку Лухану на плечо, отчего тот вздрагивает. – Как я тебе, гэгэ, в свое время, не так ли? Он поднимает глаза на Ифаня: - Помнишь маньяка, который орудовал за пару десятков лет до Фантазера? Хитрый, жестокий и неуловимый, настоящий мастер своего дела, не оставляющий следов? - Погоди, - пораженно бормочет Ифань, ощущая, как глаза застилает серая пелена от тянущей в затылке боли. – Ты хочешь сказать, что… - Впервые он взял меня с собой, когда мне было десять. - Чунмён оглядывает помещение, и его глаза становятся мечтательными, будто он вспоминает что-то на редкость замечательное. – Привез меня сюда, в то место, куда он обычно привозил своих жертв. Он узнал о нем случайно, как оказалось, тут когда-то держали пленных евреев во времена режима Франко. - Он усмехается. – Цепи и крюки здесь остались от прежних владельцев. Это все кажется безумной фантасмагорией, нелепым фильмом ужасов, и Ифань трясет головой, отчаянно надеясь, что отвратительная, пропахшая кровью и страхом комната исчезнет, и он окажется дома, в своей спальне, под теплым одеялом и с интересной книгой на тумбочке. Но он видит лишь Чунмёна, который смотрит на него абсолютно счастливыми, умиротворенными глазами. - Она уже была здесь, связанная и измученная практически до полусмерти. Он сломал ей пару пальцев, так что я услышал ее громкие вопли, а потом свернул ей шею. И это было настолько волнительно и прекрасно, что у меня невольно перехватило дыхание. - Чунмён качает головой. – Вид того, как на твоих глазах кто-то испускает последний вздох. Восхитительное зрелище! Это отвратительно, хочет сказать Ифань. Я видел, как умирают люди, я видел это несколько веков подряд, и осознание того, что я ничем не могу им помочь, сжирало меня изнутри как дикий зверь, и каждый раз я будто умирал вместе с ними, глядя в ее пустые темные глаза… - С тех пор я постоянно помогал ему, - Чунмён говорит громко и четко, будто выступая перед аудиторией с научным докладом. – Я приманивал жертв, потому что почему-то эти идиотки не ждали ничего дурного от маленького мальчика, который просил помочь им достать котенка из-под мусорного бака или найти маму, которую потерял в толпе. А потом я резал их, душил, сжигал, топил, пристреливал, и это было так здорово! Нас с папой связывала общая тайна, о которой кроме нас не знала ни одна живая душа, даже мама, которая была уверена, что мы с папой ходим по выходным в парк аттракционов. – Он громко смеется. – Когда мы выходили из подземелья и избавлялись от трупа, папа всегда покупал мне шарик и мороженое. Как будто маленький праздник. - Твой отец – гребанный психопат. - Это все настолько отвратительно и безумно, что просто не может быть реальностью. Глаза Кима темнеют, и он качает головой: - Нет, Ифань, он был гением. Потому что за все эти годы полиция так и не смогла его поймать, и он смеялся им в лицо, делая все, что его душе угодно, убивая и убивая, а они ни черта не могли с этим сделать. - Но он же перестал убивать. - Ву вспоминает фотографию на столе Чунмёна. Его мать, худенькую хрупкую женщину, его отца, благообразного мужчину с добрыми, чуткими глазами, и самого Кима, веселого, счастливо улыбающегося мальчишку, прижимающего к себе плюшевую игрушку. Чунмён сам говорил, что порой за прекрасной оболочкой скрывается уродливая отвратительная душа. Ву смотрит на его смазливое лицо и видит за ним лишь черноту. Непроглядную, сплошную, по-настоящему жуткую. - Его не поймали потому, что он просто умер, - отвечает Чунмён с нескрываемым торжеством. – Умер во сне, с улыбкой на лице, и его оплакивали десятки людей, говоря о нем только хорошие слова, полные искреннего соболезнования. И даже не подозревая о его маленьком секрете, о котором знал лишь я да его молчаливые жертвы, давно потерявшие возможность что-либо рассказать. - И ты решил продолжить его дело. - Тошнота подкатывает к горлу, и Ву вновь морщится. – Стать слепым подражателем своего психопата-папаши? В мгновение ока Чунмён оказывается рядом с ним, и щеку обжигает сильная пощечина. Ифань глухо кашляет, а Лухан срывается со своего места, подлетая к Киму и с силой толкая его руками в грудь. - Блядь, не трогай его! – громко кричит он, загораживая Ву своим телом. – Не смей! - Да не буду я этого делать! – Голос Кима наполнен отчаянием и ненавистью. – Он делает глубокий вдох и спокойно говорит, глядя на Ифаня потемневшими глазами: - Я не был его копией, я – его преемник. Я – ученик, который превзошел своего учителя, я – неуловимый и жестокий Фантазер, не оставляющий после себя никаких улик, кроме бумажного журавля. – Он хихикает. – Забавно, да? Журавликов, кстати, меня научил делать именно папа, они у него выходили изумительно красивыми. Кстати, Ифань, а ведь именно благодаря ему я впервые вкусил человеческую плоть. Мясо очень нежное и приятное на вкус, ты и сам мог в этом убедиться. Тебе ведь понравилась моя паэлья? Я готовил ее с душой. Пришлось, правда, слегка покромсать девочку, но зато я смог тебя порадовать! Осознание вспыхивает в голове, и Ву рвет прямо на грязный пол, когда он вспоминает Кима на собственной кухне, любезно предлагающего ему полную тарелку. - Ублюдок, - хрипит он, испытывая невероятное желание вымыть рот с мылом, хоть как-то очиститься от всего этого кошмара, буквально выблевать свои внутренности. - Ну, что же ты так? - вздыхает Ким. – Тогда же тебе понравилось! Он подходит к замеревшему Лухану и обнимает его за плечи. - У моего отца был сообщник, я, тот, кто помогал ему во всем, такой же жестокий и упивающийся видом умирающей жертвы, подпитывающийся ее болью и страданием как наркотиками. – Он кладет голову на плечо побледневшего Лухана. – Для меня таким человеком стал он, забитый китайский парнишка, который искал выход своим внутренним демонам и нашел отдушину именно в убийствах. - Лухан не такой, как ты. - Ву смотрит на поникшую, сгорбленную фигуру, и рвано выдыхает. Ким ерошит чужие спутанные волосы и слегка кривится: - Конечно, не такой. Потому что он чертова размазня, маленький ублюдок, унижаемый своим дорогим папочкой. - Он оттягивает ворот футболки Лухана и проводит пальцем по его покрытой отметинами коже. – Ты ведь знаешь, откуда эти шрамы, Ифань? Или наш сладкий мальчик так и не успел тебе рассказать? Лухан отшатывается от него, а Ким вздыхает, вновь поворачиваясь к Ву: - Его папочка начал насиловать его сразу после смерти матери. - По коже пробегает липкая дрожь, а Чунмён продолжает говорить непринужденным спокойным тоном, будто рассказывает им рецепт пирога. – Первый раз, когда ему было одиннадцать, и так каждый день. У папули Лухана была чистая репутация и имидж доброго, хорошего дяденьки, кого-то вроде китайского Санта-Клауса, и никто даже не подозревал, что по ночам он измывается над собственным сыном, прижигая об него сигареты, избивая его и доводя до бессознательного состояния. Один раз Лухан попытался бежать, но папуля нашел его. - Лухан судорожно вздыхает и закрывает руками лицо. – И практически придушил в тот день, втрахивая его в кровать. Именно после этого у него появилась славная привычка кончать только тогда, когда сын уже практически задыхался от асфиксии, это ведь так заводило его, да? – Чунмён цокает языком. Лухан не отвечает. Он поднимает голову и смотрит на Ифаня в упор. С нескрываемым отчаянием, болью и сожалением. И чем-то еще, отчего сердце екает, и Ву сглатывает, ощущая, как нутро заполняется знакомым теплым чувством. - А потом Лухан его все-таки убил. - Чунмён, кажется, не замечает возникшего между ними напряжения. – Ударил ножом в горло, тот сдох, прямо с членом в чужой заднице. Лухан утопил его тело в заливе и долгое время изображал из себя безутешного сыночка, так что все окрестные тетушки, частые посетители семейного кафе, плакали и не переставая жалели несчастного сиротку, - Чунмён картинно всхлипывает. – Тупые суки, даже не подозревающие, о ком скорбят! Он кивает в сторону Лухана: - Но вот нечто темное, то, что пробудилось в нем после убийства отца, искало выхода. Ему было плохо, больно, одиноко, и тогда он снял свою первую проститутку, надеясь сексом хоть как-то приглушить чувство горечи и боли. И придушил ее подушкой, а потом вывез ее труп в лес и закопал. Пленница, до этого молчавшая и не издававшая ни звука, судорожно всхлипывает. Чунмён кидает на нее равнодушный взгляд и улыбается: - К этому вырабатывается пристрастие, как к наркоте. Убив единожды, ты хочешь еще, пока это не становится потребностью, как в пище, питье и воздухе. До того, как мы с ним встретились, Лухан убил троих и хотел было идти в полицию, потому что чувствовал себя ненормальным. - Ким цокает языком и делает шаг к Лухану, вновь обнимая его за плечи. – Как хорошо, что на его пути встретился я, который вправил ему мозги. Он заговорщически толкает Лухана в бок: - Знаешь, Ифань, как мы познакомились? Мы наметили с ним одну и ту же жертву. Вместе пошли с ней до ближайшей подворотни, только он успел зарезать ее раньше, чем я что-то предпринял. Мне захотелось с ним познакомиться, и так возник наш тандем, великий Фантазер, которого ты так долго и безуспешно искал. Он отпускает плечи Лухана и идет к девушке, на ходу беря со стола нож. - Кажется, пришло время развлекаться, - радостно говорит он. Девушка громко кричит, пытаясь дернуть связанными руками, и Чунмён дает ей пощечину: - Заткнись, сука, пока рано! Он поднимает глаза на Ифаня и ведет по ее руке ножом: - Как мне ее убить? Как тебе будет интереснее всего? – Он делает глубокий надрез на ее светлой коже, и она судорожно всхлипывает, зажмуриваясь. – Я всегда хотел снять с кого-то кожу заживо. Так любят казнить монголы, долгая, мучительная смерть, особенно если твоя плоть буквально коптится на жаре, и песок царапает обнажившиеся нервы. – Он ведет ножом по изгибу ее локтя и улыбается. – Как яблочко, легко и быстро. Надо его как-то отвлечь, лихорадочно думает Ву. Вывести его из себя, чтобы он переключил свое внимание на него, хотя бы время потеряв интерес к своему отвратительному занятию. Он смотрит на Кима в упор и тихо спрашивает, превозмогая боль в пересохшем горле: - Почему ты пришел тогда ко мне той ночью? Потому что хотел притвориться, что что-то ко мне чувствуешь? Или тебе нужно было показаться слабым, чтобы я пожалел твою жалкую пидорскую душонку? Не стыдно было изображать из себя жалкого педика? Он ждет, что Ким начнет говорить о том, что в реальности всегда его ненавидел. Будет долго-долго поливать его грязью, и, возможно, забудет о своем желании освежевать несчастную жертву заживо. Или, быть может, хотя бы убьет его первым, чтобы он не увидел отвратительное зрелище собственными глазами. - Да потому что я действительно люблю тебя! – внезапно громко кричит Чунмён. Его спокойное лицо краснеет и искажается в гримасе, и он делает шаг навстречу Ву, тяжело дыша: - Неужели ты не видел, как я на тебя смотрел? Ох, как же я хотел, чтобы ты обратил на меня внимание! Как же я мечтал, что ты проявишь ко мне хотя бы чуть больше интереса, чем ко всяким второсортным убийцам и воришкам! - Он болезненно морщится и издает звук, похожий на всхлип. – Но тебе было наплевать на меня! Ты послал мои чувства к чертям, даже когда я пришел к тебе тогда! – Ифань слышит сдавленный вздох Лухана. – Почему ты отверг меня, совершенного, сверхчеловека, того, кто вершит судьбы других?! Почему ты выбрал его, слабого, плаксивого пассива, который даже глотку другому перерезает с трудом? – Прежде чем Ву успевает что-то сказать, Ким разворачивается с безумным выражением лица перерезает девушке горло. Она издает тихий всхлип и обмякает, и Ифань испытывает нечто, похожее на облегчение. Это лучше, чем то, что уготовил ей Чунмён в самом начале. Смерть появляется буквально на мгновение и бросает на него внимательный немигающий взгляд. У Ву возникает ощущение, что она останется в комнате, но она растворяется в воздухе, медленно, так что последними исчезают черные, наполненные чем-то странным глаза. - И ведь этот ублюдок тоже тебя любит. – Светлая кожа Кима заляпана чужой кровью. – Как только вы с ним стали встречаться, он сразу же захотел соскочить. Стал говорить, что больше не может убивать, что с тобой ему хорошо и спокойно, что нет никаких ночных кошмаров и что он больше не выносит вида чужой крови. - Чунмён вытирает кровь со щеки и улыбается так, что улыбка больше похожа на уродливую гримасу. – Пришлось ему напомнить, что так делать нельзя, да, Лухан? Тебе ведь понравился труп в ванной? - Как ты это делал? – У Лухана блестящие, яркие глаза, и он смотрит на Ифаня не мигая, бессознательно обхватив себя за подрагивающие плечи. – Как вы это делали? Как вы могли обмануть камеры видеонаблюдения? - О, тут все очень просто, - пожимает плечами Чунмён. – В этом доме жила моя бабушка по материнской линии. И она любила рассказывать легенду о том, что тут когда-то жила богатая дама, замужем за очень влиятельным человеком. У нее был любовник, тоже небедный и имеющий вес в обществе человек, который не мог обнародовать свою тайную связь. И специально для встреч со своей возлюбленной он приказал тайно построить в доме лестницу, что ведет с первого этажа на последний, с выходами на каждом этаже, спрятав дверь очень хитро, так что тот, кто не знает о ее существовании, ни за что ни о чем не догадается. - Потайная дверь! – вырывается у Ву. – Как в Шерлоке Холмсе! - Об этой двери не знает никто, кроме членов моей семьи, ведь моя бабушка работала у дамы горничной, и та ей очень доверяла, и потому рассказала свой маленький секрет. После переворота Франко женщина и вся ее семья сгинули в пучине революции, а дверь осталась, и именно ей мы пользовались, когда оставляли тебе маленькие подарки. - Но камеры… - начинает было Ву, но Чунмён прерывает его, поморщившись: - Ифань-Ифань, ты же опытный полицейский! Найти слепые для камеры зоны для специалиста моего уровня не составит никакого труда. Как и тщательно подготовиться, скрыв все возможные улики. – Он сплевывает на пол. – Лишь один раз я допустил оплошность. И ты догадался. Я понял это, найдя кровь на своей рубашке, и по тому, как ты стал вести себя, а потом, когда я увидел твое лицо после того, как Чондэ показал тебе визитку из кафе Лухана, я осознал, что надо что-то делать. - Он тянется вперед и проводит рукой по его волосам, задевая рану пальцами, отчего Ву морщится. - Я не позволю тебе меня раскрыть, – Его глаза становятся темными, практически черными. – Я неуловим, я ни за что не попадусь, никогда, ни при каких обстоятельствах… - Он поднимает руку, сжимающую нож, и ведет острым лезвием по его шее. – Я люблю тебя, Ифань. - Его голос понижается до шепота, а нож давит на кожу до крови. – Но свое право на убийство я люблю бо… Внезапно он издает рваный всхлип и обмякает. Ифань видит за его спиной Лухана, сжимающего в руках толстый железный прут. Он отшвыривает заляпанный кровью кусок металла и, перешагнув через Чунмёна, бросается к Ву, хватая со стола нож. - Прости меня, - невнятно бормочет он, разрезая толстые веревки на его лодыжках. – Это было сильнее меня, я не знаю, как это объяснить, но… - Он судорожно всхлипывает и жмурится от выступивших слез. – Я себя ненавижу, я его ненавижу, честное слово, я так мечтал, что рано или поздно все закончится. – Он освобождает его ноги и принимается за запястья. – Я не врал, когда говорил, что люблю. – Он разрезает последнюю веревку и неожиданно утыкается лицом в грудь Ифаня. – Я люблю тебя очень сильно. Настолько, что это чувство победило ее, темноту в моей душе, и я впервые за долгое время почувствовал себя счастливым. Он преступник. Убийца, маньяк и пособник психопата, отправившего на тот свет по меньшей мере пару десятков человек. Он запутавшийся маленький мальчик, над которым издевался собственный отец, оставивший на его теле множество белесых шрамов и один незатягивающийся на сломанной душе. Он тот, кого Ифань любит, несмотря ни на что. И потому он тянется вперед, обнимая его за плечи, морщась от боли в затекших запястьях. - Я верю, - шепчет он, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Я знаю, что это такое, когда боль сжирает тебя изнутри, и ты не знаешь, как с ней бороться. Я не в силах тебя оправдать, но и разлюбить тебя не смогу, даже если ты когда-нибудь попытаешься убить снова. - Я не попытаюсь. - Лухан поднимает голову и качает головой. – Когда ты рядом, мне это не нужно. Чудовище внутри затихает и не жаждет чужих страданий. – Он криво усмехается и всхлипывает. – Черт, какой же я все-таки жалкий. Ифань с трудом поднимается со стула и едва не падает от пронзившего все тело болезненного спазма. Лухан хватает его за плечи и крепко держит, бормоча: - Я выведу, выведу тебя отсюда. Его глаза наполняются отчаянной надеждой, и он говорит, заглядывая Ву в лицо: - Ты же меня не оставишь? В голове возникает его лицо во время их первой близости, несчастное и отрешенное. Возникают его безумные глаза, когда он умоляет Ифаня придушить его до полусмерти. Его испуганный взгляд и напряженный голос, когда он вспоминает об отце, и Ву ощущает болезненный укол в сердце. Чунмён и Лухан, превращенные в чудовищ по вине собственных отцов. Их несчастные замученные жертвы, такие, как убитая девушка с перерезанным горлом, или та, что молила его о помощи, прикованная к холодной стене. Ифань не может спасти их всех. Но он может попробовать спасти Лухана. - Да, - говорит он и проводит рукой по его щеке. – Я тебя никогда не оставлю. В этот момент Лухан издает громкий хрип и, странно дернувшись, падает в его объятия, закатив глаза. Ифань рефлекторно прижимает его к себе и видит залитого кровью, шатающегося Чунмёна, держащего в вытянутой руке нож. - Убью, - свистящим шепотом выдыхает он и бросается на Ву, замахиваясь. Прежде, чем он успевает подумать, Ифань опускает Лухана на пол и бросается к валяющемуся на земле пруту. Ким что-то невнятно кричит и кидается за ним, метя ножом в сердце. Ифань хватает прут и, резко развернувшись, вонзает его в грудь Чунмёна, со всей силы, вкладывая в движения рук все свое отчаяние, боль и ненависть. Ким роняет нож на пол и, опустив взгляд, с удивлением смотрит на прут, торчащий из грудины. Ифань нажимает сильнее, и Чунмён, выплюнув кровь прямо на его рубашку, падает на землю, ударяясь затылком о бетон. Ифань смотрит в его безжизненные глаза и на мгновение чувствует нечто, похожее на легкую жалость. Затем резко разворачивается и встречается глазами со Смертью. Она стоит за спиной Лухана, а это значит, что поздно. Ифань бросается к Лухану, который дышит, еле-еле, тяжело и прерывисто, и бормочет, доставая из кармана заветный пузырек: - Держись, сейчас все будет хорошо. Смерть качает головой и громко говорит, хватая его за запястье: - Нет! Один раз я тебя простила, но больше… Ву не слушает ее. Лухан разлепляет посеревшие губы и шепчет, пытаясь коснуться его рукой: - Я умру… Но это не важно… Главное, что он не убил тебя. Главное… что ты жив. А я… я заслужил… - Ты будишь жить! – кричит Ифань и вливает в его рот жидкость из флакона. Лухан вздрагивает и судорожно выдыхает, и Ву наблюдает за тем, как затягивается рана на коже, а лицо розовеет, теряя мертвенную бледность. - Я люблю тебя, - тихо говорит Ифань, касаясь губами его сухих губ. Лухан слабо улыбается и хочет ему что-то сказать, но Ву его не слышит. Потому что Смерть хватает его и притягивает к себе, и реальность плывет перед глазами, и Ву ощущает, как крепко сжимают его руку чужие ледяные пальцы. - Я тебя предупреждала, - доносится сквозь пелену шепот Смерти. – А ты опять меня не послушал… ****** Это место странное. Белые холмы, темные горы, безжизненная долина, и от спертого холодного воздуха по телу бегут мурашки. Ифань молча идет за ней, изредка спотыкаясь об острые камни, и думает, что едва ли кому-то из людей Смерть когда-либо лично показывала свои владения. Ву, определенно, особенный. Вот только радости это совсем не приносит. Смерть останавливается около глубокой пещеры и кивает ему: - Заходи. Ву ожидает чего-то жуткого. Огнедышащего дракона, гигантского чудовища, пожирающего человеческую плоть, миллион неприкаянных душ, что разорвут его сейчас на мелкие кусочки. Но вместо этого видит лишь много-много свечей, стоящих повсюду. Они разные, длинные и короткие, тонкие и толстые, и от их вида у Ву по коже проходит холодок. Он слегка отступает назад, а Смерть проходит мимо и становится напротив него. - Это человеческие жизни, - внезапно говорит она. – Совсем высокие – это младенцы, чей земной путь только начался, самые короткие – почтенные старцы, которым осталось совсем немного. Воцаряется молчание. Смерть смотрит на него не мигая и продолжает: - Твоя свеча должна была сгореть еще много веков назад. - Она берет в руки одну из свечей, на первый взгляд, практически не отличающуюся от остальных. – Но я лепила ее из воска снова и снова, чтобы ты продолжал жить дальше, оставаясь юным и здоровым. - Зачем? – Ифань кричит на нее с нескрываемой болью и усталостью. – Потому что тебе хотелось, чтобы я вечно служил твоим лекарем? Хотелось мучить меня, заставляя влачить жалкое, одинокое существование? Или наказать за то, что я посмел тебя ослушаться и спас Ее тогда много веков назад?! Скажи, зачем?! На мгновение он видит в ее глазах что-то странное. Что-то такое, что было в глазах Чунмёна и Лухана, когда они смотрели на него в минуты своего откровения. Смерть смотрит на него долго-долго, будто надеется, что он поймет нечто ему неподвластное, пока, наконец, спокойно не говорит, беря в руки еще одну свечку. Без каких-либо опознавательных знаков, но Ву сразу догадывается, кому она принадлежит: - Да, мне хотелось тебя наказать. - Она вздыхает и с неожиданной горечью в голосе говорит: – Но что в этом толку, если ты все равно меня ослушался?! Зачем, Ифань? Зачем? Я могу понять, почему ты спас Изабеллу. - При упоминании ее имени в груди что-то екает, но тут же отступает, когда Смерть продолжает: – Она была достойной, хорошей женщиной, которая, будучи королевой, сделала многое для того, чтобы подданные ее страны жили счастливо. Но он! Этот Лухан, ничтожный человечишка, убийца, слабый и сломленный! Даже этот Чунмён кажется намного привлекательнее, ведь он сильнее, умнее и изобретательнее! Так почему ты пожертвовал всем ради него? Почему? - Потому что я люблю его, - просто отвечает Ифань. Руки Смерти вздрагивают, и она резким движением пальцев переламывает свечи пополам. Ифань падает на землю замертво, и последнее, о чем он успевает подумать, что как же здорово, что он успел сказать Лухану о своих чувствах. Не зная, что в то же самое мгновение Лухан умирает с его именем на губах. Сжимая в руке порвавшийся янтарный браслет, который тускло переливается в слабом свете комнаты. - Любишь его? Смерть брезгливо бросает на пол остатки свечи Лухана и долго молча смотрит на безжизненное тело Ифаня, держа его сломленную свечу в своей ладони. - Любовь… - ее голос вздрагивает и наполняется болью, а рука сжимает еще теплый воск в ладони. – Какое же отвратительное, жестокое и несправедливое чувство… Смерть – не тушение света. Она – задувание лампады, потому что настал час рассвета. (с) Рабиндранат Тагор The End