White Blood

Так трудно идти, когда его нет рядом, а с ним – почти невозможно, и первые холода колют невидимой изморосью по ногам, до самого сердца плетут кружева, и ветер холодный, острый, как грубые линии тени на чужом лице, как пойманные в белоснежность волос мотыльки-листья. Одному тяжело. Вдвоём будто бы легче. В Сехуне что-то режущее насквозь рождается, в глазах и нервных пальцах, и это из-за темноты вокруг, прозрачной и неясной, ещё не по-ноябрьски запутанной - всего лишь смутной октябрьской дымки. Когда небеса далеки бесконечно, но полны остывающей нежности и томления; когда внутри себя вокруг да около ходишь. А он словно из камня. Сехун. И наполовину с алой любовью – белая кровь из тех, что никогда не замерзает. Деревья в тусклом отсвете фонарей будто бы с мягкой листвой, нежной и весенней, но издалека только, как и всё, впрочем. Ближе – высохшие и умершие, и шёпот их ускользающ и тих, обречённый, интимный. Как и люди вокруг, думает Исин. Не присматриваясь, мир не такой уж и невыносимый, ведь границы далеко, а горизонты бесконечны. И везде это красное, живое, времени полно, и ничего не существует иного. Так что лучше держаться подальше. Пока стекляшки внутри совсем не растрескались. Ветер мажет по щеке Исина сухим льдом, дышит легко и несмело, а Сехун наполовину пьян, наполовину – задумчив, и ему не холодно, потому что кровь белая, и сам он – бледный. Кожа прозрачна до трепета, в венах – сила и решимость. Одет не по погоде, волосы растрёпаны – одна из многих беспечных прогулок, а всё же другая. Ранней осенью, под вечер, когда блуждаешь по мирам и улицам, всё совсем не так, как кажется. В руке зажата кепка, широкие шаги добивают прорванную резину кед. Несмотря ни на что, с Сехуном теплее. Кровь белая, губы – красные; Исин рассматривает прорывающийся алый в нерешительности, молча, как всегда до этого. В тишине они идут, и тишина вокруг. Странная пустота и отсутствие мыслей, когда слушаешь дыхание и электричество в проводах. Ещё немного, и можно насовсем потеряться. Исин знает, что Сехун влюблён. И в этом тоже что-то необъяснимое. Сехун не следит за собой, спотыкается, летит вниз, лишь негромко шипит, и от этого тоже становится теплее. Лёд сходит с его глаз прозрачной коркой, стекает каплями отчуждённости, заставляя вспомнить, что Сехун – человек, а не призрак, что существует и не одной мыслью дышит. Даже пусть и с этой странной белой кровью, которую Исин представляет, даже со всеми его укусами. Раненый зверь кусает каждого, кто решает приблизиться. Сехун - спиной на асфальте, холодном, словно тысячи зим, и тёмном, как сгущающиеся чернила ночи, и руки раскинуты в стороны, словно в распятии, ноги – согнуты в коленях. Исин наполняет смыслом каждое его движение, против воли, по странной прихоти. Это красиво. Что-то есть в его боли сладкое. Сехуну тепло. Потому что внутри у него наполовину с белым – любовь, и Исин это знает. Наклоняется и касается ладонями чужого лица, и просящий взгляд проникает куда-то сквозь рёбра, как если бы впитывался, вытягивался с самого дна. Или нет, остриём от горла вспарывал. Не разберёшься с этим Сехуном, ненавидит он больше или любит. Белый слишком противоречив для объяснений. Исин верит не цветам – ощущениям. И не думает, что поступает правильно. Когда Сехун поднимается, чтобы поцеловать. В то мгновение. Но в безвременье не бывает правил, и с темнотой приходят новые законы. Это всё слишком странно, чтобы пытаться понять. Кому это нужно. Просто вместе с колким льдом на коже отчего-то проступает что-то горячее. Белая кровь Сехуна вливается внутрь всё ещё нерешительно.