Облупившаяся штукатурка монастырской стены в уголке сада, рядом скамейка. Ливия любит здесь сидеть — надоедливые монашки её не видят. Иногда она приходит сюда читать книгу, иногда — поплакать, как сегодня, когда злые слезы сами катятся из глаз. Она утирает их тыльной стороной ладони, шмыгает носом — ох, и видок, должно быть: лицо и глаза красные, плечи мелко дрожат — не от страха или подступающей истерики, от злости. Гадкая крыса эта аббатиса, вот она кто. Завидует тем, кто моложе и красивее, вот и придирается к каждой мелочи. Ливия уже дождаться не может, когда отец заберет её отсюда, вся извелась. А как иначе, если каждый день какая-нибудь пакость? Сейчас лето, ждать еще несколько месяцев. А будь её воля — уехала бы сейчас.
— Да не переживай ты так, — Клара Манзони подходит сзади неслышно, будто мышка.
Она и есть мышка — тихая, незаметная, привыкшая опускать глаза долу и говорить приглушенным голосом. Младшая из сестер, жениха у неё нет и вряд ли будет, родители подумывают оставить её в монастыре. Зачем Клара все время пытается быть доброй со всеми? От этого же никакой пользы. Ей бы найти себе возлюбленного и сбежать с ним, а Клара знай помогает всем, даже когда её не просят.
Ливия ничего не отвечает Кларе. Она не знает, как с ней разговаривать, никогда не знала. Поддакивать — глупо, язвить — та все равно колкостей не понимает, или делает вид. Еще можно поймать эту дурочку на слове — впрочем, дурочку ли? иногда Ливии кажется, Клара наоборот хитра, — и просить все, что она своим поведением, каждым словом и жестом предлагает. «Я такая послушная, — говорят опущенные к земле ресницы Клары, — такая кроткая и незаметная, вы можете использовать меня, я не буду вам в тягость». Только вообще-то будет. Клара Ливии не нравится, её присутствие — как камешек в туфле, как складочка сорочки под тесным корсажем — едва заметное, настораживающее, вроде кажется — что такого? ан нет — неприятно.
— Я тоже скучаю по дому, — говорит Клара. — По матери и отцу, по братьям.
Ливия не знает, по кому скучает, и потому молчит.
— Каждый вечер я молюсь за их здоровье перед сном, — продолжает Клара.
«За здоровье людей, которые хотят упрятать тебя в монастырь на всю жизнь, конечно, не грех и помолиться», — мрачно думает Ливия. Её все еще гложет обида на отца: как он мог так с ней поступить, запереть её в этом унылом месте, где часы тянутся как дни, а дни — как недели.
— А ты? — спрашивает Клара. — Ты молишься?
Вопрос застает Ливию врасплох.
— Да, конечно, — бормочет она, а сама думает — молится ли она? В церкви, в трапезной, за столом, вместе со всеми на ночь. А мысленно, наедине с собой?
«Пусть мое пребывание здесь поскорее закончится!» считается за молитву? В какой-то из дней этого последнего года только эта молитва и осталась.
— Господь добр, он непременно вознаградит тех, кто молится ему, — Клара теребит крестик на шее, простой, без украшений, совсем не то, что у Ливии. Ну да, наверное, вознаградит. На что еще Кларе надеяться, кроме этого? На семью?
Вся семья Ливии — отец и дальние родственники, которых она почти не помнит: какая-то тетка, какие-то кузины и кузены. Но даже отца она бы о чем угодно просить не стала. В некоторых вещах можно полагаться только на себя.
А на кого в первую очередь полагается тихоня Клара? Неужели на Бога?
— Ты думала о своей жизни после того, как выйдешь отсюда? — переход от религии к мирскому такой плавно-внезапный, как сама Клара, как её манера появляться у тебя за спиной.
— Постоянно думаю, — дерзко отвечает Ливия. Постоянно — это сидя в трапезной, во время занятий, вознося молитвы в церкви, глядя на отрешенно взирающего на монахинь и воспитанниц Иисуса на кресте. В самом деле, дерзкий ответ, если вдуматься, но набожная Клара мягко кивает.
— Я тоже, — в карих глазах девушки задумчивость. Ливия редко смотрит ей в глаза.
— И что же ты думаешь? — подталкиваемая невольным любопытством спрашивает она.
Впрочем, что может ответить ей эта тихая мышка? «Если Господь позволит, то к моему возвращению все мои родные будут живы и здоровы?» Что за дурацкая манера вечно говорить о других, не о себе?
Клара молчит. Необычно долго молчит.
— Мне немного страшно, — наконец тихо говорит она. Сплетает и расплетает пальцы, покусывает губу. А ведь ей и в самом деле страшно, — понимает Ливия. Сейчас должно быть родители решают её судьбу: что будет дальше с тихой мышкой Кларой, останется ли она навсегда в этих стенах, или выпорхнет в мир, где её ждет, скорее всего, судьба бедной родственницы, приживалки при вышедших замуж сестрах.
— Глупости все это, — говорит Клара поспешно, будто пытаясь зачеркнуть свои предыдущие слова. — Расскажи лучше о себе.
«Вот трусиха, — думает Ливия, — даже честно признаться, что вся испереживалась, не может». Пока она молчит, Клара засыпает её вопросами о детстве, о доме, тут же извиняясь за назойливость. Это раздражает, и все же, осторожно подбирая слова, Ливия начинает рассказ: о том, как весело было играть с мальчишками из детей прислуги, как они носились по большим залам её дома, играя в салочки, или лазали по деревьям. Воспоминания помогают забыться, омывают душу чистым светлым потоком, и злость на мерзкую аббатису отступает — не до конца, но прячется в дальний угол, до следующего раза.
— Жду не дождусь, когда уеду отсюда, — признается Ливия.
— Счастливая, — разрумянившись, поглощенная рассказом, смотрит на неё Клара. — Как бы я хотела увидеть твой дом, хоть краем глаза!
«Ну уж нет, милая, приглашения ты не дождешься», — думает Ливия. Неужели мышка Клара ищет покровительницу? Стать приживалкой, компаньонкой, игрушкой чужих капризов — лучше ли это, чем быть заточенной навек в монастыре?
***
Она вспоминает про этот разговор спустя почти год, запершись в своей комнате после очередной ссоры с отцом. Маска лежит рядом, на столе, глядя на неё прорезями глаз. На душе мерзко, тоска гложет горло, на щеках — не до конца высохшие слезы. В этом чертовом доме даже поговорить не с кем! Дети прислуги, с которыми она играла в детстве, выросли, и стали такими же, как их матери и отцы. Один вчера подавал ей и отцу на стол — раболепные повадки, печать услужливости на лице. Смотреть противно! К тому же неграмотный, даже не умеет читать. Разве может она унизиться до общения с подобными?
Ливия задумчиво вертит в руках перо. Некоторые люди созданы, чтобы служить. Малютка Клара так хотела быть использованной, быть чьей-нибудь послушной собачкой.
Даже выказывала желание увидеть её, Ливии дом. Почему бы не поймать её на слове?
Ливия обмакивает в чернильницу перо и в подчеркнуто высокомерном тоне — она больше не воспитанница монастыря, а аббатиса — все та же мерзкая крыса — пишет письмо. Это как игра: чет или нечет.
Вскоре ей приходит ответное письмо от аббатисы. Клара готовится принять постриг, и отвлекать её мирскими заботами сейчас не желательно, но, учитывая ситуацию, аббатиса разрешает ей покинуть монастырь, дабы навестить бывшую подругу в её печальном уединении. «Стерва!» — Ливия швыряет в стену смятое письмо, в этот момент она жалеет, что написала. Но дело сделано, скоро ей придется встречать гостей.
***
В день приезда Клары Ливию попросту трясет, хочется спрятаться подальше. Не надо было просить её приехать, эта тихая подлиза должно быть будет ужасно рада тому, что с ней случилось. Но не бежать же теперь! Она встречает Клару, стоя на парадной лестнице, со скрытым под маской лицом, кивает ей холодно, цедит слова. Клара ошарашено смотрит на неё и нервно кивает в ответ. Впрочем, она быстро овладевает собой, и вот снова перед Ливией послушная малютка Клара, которую она помнит по монастырю. Почти. Что-то изменилось в ней. За те месяцы, что они не виделись? За этот один короткий момент, когда маска тихой мышки слетела с её лица? Ливия тоже изменилась, когда повязки сняли и она увидела себя в зеркале. Иногда одного взгляда достаточно, одного мгновения…
— Здесь будет твоя комната — поблизости от моей. Не слишком большая, но лучше монастырской кельи, — этот укол — помни, кто ты, гостья, приглашенная в дом из милости, — тщательно рассчитан, но Клара как всегда не замечает. Зачарованно смотрит на большую кровать под пологом, гладит рукой покрывало — роскошное по сравнению с тем, что доводилось ей видеть в монастыре.
— Спасибо, — говорит она. — Здесь очень красиво, — и косится на Ливию чуть испуганно, напряженно. Мышка Клара, которую Ливия помнит, никогда так не смотрела. Все меняется. Вода превращается в лед, снег — в воду, счастье — в печаль, надежды — в прах. Как долго Клара останется такой тихой и покорной, какой Ливия её помнит? Под маской девушка азартно закусывает губу. Это как игра. Как долго, Клара, как долго ты выдержишь? Вот и посмотрим.
