These [two] feelings are killing me.

***

Космос представляет собой темное безграничное пространство, никто не знает, что было сначала, и когда придет конец. Неважно, что именно должно закончиться: время, пространство, действие гравитации, знания, все живое и мертвое… Известно, что первой гуманоидной расой во вселенной были галлифрейцы, позже Повелители Времени. Галлифрей — кроваво-оранжевое пятно на лице Вселенной, яркая и заметная отметина, находится в самом сердце Созвездия Дома, в спиральной галактике Муттер. Великолепие и знания — именно то, что является наследием юных галлифрейцев, Бесконечная учеба для выполнения не менее важных обязанностей — следить за временем и никогда не вмешиваться. Дословный перевод с древнегаллифрейского «те, что находятся в тени», это не только устаревшее понятие, но и вполне реальный закон. С начала времен новой эры, когда мистика и магия канули в небытие, а основой нового галлифрейского общества стала наука — ввелись суровые законы. Выполнение обязанностей — обучение в Академии, выполнение и принятие сводов правил, почтительное отношение и уважение к старшим Повелителям Времени, все это является удачной основой для обоснования в цивилизованном обществе. Галлифрейцы которые нарушают законы, являются нарушителями закономерной системы продуманной Советом. Высшая степень наказания — извлечение всех данных из Матрицы (громадной экстрапространственной компьютерной сети, действующей как хранилище всех знаний повелителей времени и памяти мёртвых) при этом существование нарушителя прекращается незамедлительно. Существуют так же и отшельники, выпавшие из общества остальных, они живут в мало технологичных общинах. Отбросы Галлифрея включают в себя и Мёртвую зону, площадь, использовавшуюся первыми повелителями как гладиаторская арена, где были различные виды, похищенные из соответствующих временных зон друг другом. Дом Оаукдаун был одним из Великих Домов Галлифрея, Повелители Времени, имевшие происхождение именно отсюда занимали высокие должности: некоторые занимались деятельностью парламента Высшего Совета, другие были привлечены к служению органов порядка. Это были очень состоятельные галлифрейцы, имеющие в своем распоряжении множество поместий, а так же незаменимое почтение старейшин. Красная трава казалась мягким ковром, застигающим гладь галлифрейской почвы. Однако стоило прилечь, хоть на секунду, то тело начинала пронизывать ноющая боль, словно тысячи маленьких иголок одновременно впивались в кожу. Серебристые кроны деревьев всегда оставались неподвижны, и никто из обитателей столько высокотехнологичной цивилизации не мог насладиться музыкой листвы или падающих капель дождя. Полную защиту от внешнего мира на себя брал купол, который изолировал и без того ограниченную законом о невмешательстве расу от низших слоев общества. Так же, подобие основного трансдуктивного барьера защищало Цитадель от внезапных перепадов температур, обеспечивало низкий процент влажности, циркулировало скорость движения воздушных масс и невероятное количество других скучных вещей, делающих учебу не только стилем жизни, но и само существование жизнью лабораторных существ. Как, к примеру, тех низших видов, препарирование которых было одним из начальных стадий на Прайдонианском факультете при выборе медицинской квалификации. Юный галлифреец сидел на траве, и вполне намерено игнорировал боль, причиняемую его телу. По сравнению с тем, что он переживал каждый день, это чувство было сладкой истомой и легким толчком, возвращающим из своих мыслей. Характерные удары затуманивали его разум, боль появлялась вспышками и оглушала резким болезненным ритмом, а затем резко исчезала либо появлялась с новой силой. В последнее время контролировать этот стук (сосуществовать с ним) становилось все сложнее, равномерные удары каждый после которого шел с интервалом в четыре наносекунды, а затем происходил счастливый момент — перерыв пятьдесят четыре — пятьдесят семь секунд. Кощей чувствовал, что этот чужой шифр, вписанный в его разум, словно новый цифровой код, период знаний мертвого Повелителя времени в Матрицу. Это сильно отвлекало от однотипного и чересчур отталкивающего в научном плане проекта — принцип, частота потоков энергии, основные концепционые свойства защитной сферы. В мыслях присутствовал некий хаос, ведь помимо агонии привычного ритма было кое-что другое. Последние несколько дней он стал отмечать странности в своем поведении, словно что-то в его разуме изменилось само собой. Все чаще агония боли, и ритмы стали отходить на второй план, вместо этого в сердце образовалась пустота, зияющая раздертая рана из которой каждую секунду на красную траву сочилась кровь, так же как время уходило и уничтожалось от появления Хроноса. Сосредоточиться на обучении было просто невозможно, но Кощей специально преодолевал себя. Юный Прайдонеанец нарочно долго сидел за конспектами и изучал учебные пособия. Однако каждый из четырех ударов напоминал об этом странном ощущении пустоты, ему не хватало яркой чересчур напряженной близости, он постоянно думал о том, кого считал своим другом. Неосознанно, Кощей тянулся и хотел кое-чего гораздо большего. Тета Сигма всегда был его лучшим другом, по мнению Кощея это не мешало ему постоянно где-то пропадать. Один из 45 детей важного в обществе дома Лангбэрроу, он был словно светящейся временной вихрь, а в его веселых глазах отражались песчинки времени. Несмотря на то, что он, как и другие студенты носил тяжелую красно-золотую форму, которая, по словам Теты, мешала передвижениям, а значит и научным открытиям, одной своей нерациональной и нелогичной яркостью он целиком и полностью захватывал внимание своего друга. Сигма был всегда очень импульсивен, чрезмерно подвижен, а его нестандартный подход был чересчур возмутителен — он не отдавал дань памяти прошлому Повелителей Времени. Его дружелюбие и активность каким-то немыслимым способом раздражали Кощея; возможно, он боялся, что единственный и настоящий друг найдет себе кого-то более интересного, чем он — замкнутый, холодный (для всех кроме Сигмы), мечтающий о власти, безумец… Кощея пугало, что из-за его дефекта — барабанов, Тета просто перестанет его замечать, прекратит безумно шуметь, и не будет отвлекать от учебы. Это не был простой страх одиночества и ужасом потери единственного контакта со сверстниками, на самом деле выходец из дома Оаукдаун боялся, что его перестанут любить. Тета никогда не признавался в глубоких чувствах, не смотрел на него томным взглядом: такими, какие ловит на себе Сигма, каждый раз проходя в аудиторию на очередную особо важную лекцию. Кощею было трудно признать, но когда юный Прайдонеанец покидал их комнату, и направлялся просто поговорить с кем-то неважным, воздух исчезал вслед за ним. Ощущение времени становилось безумно острым и ломающим, а барабаны гремели, словно выстрелы Прокламации Теней. Оба сердца в раз останавливались, а по горлу поднималась разъедающая слизистую желчь, обходная дыхательная система становилось абсолютно бессмысленной, а липкое ощущение ужаса и паники вырывалось из клетки, которая была охвачена золотым свечением чужой артронной энергии. Мир в такие моменты казался серым, а Кощей не мог жить без красного и золотого. В гневе прятался ужас, в ненависти нерастраченная любовь, в раздражении — безумная привязанность, слегка напоминавшая одержимость. Он был готов разорвать каждого куски, расщепить на атомы, стереть временные линии из Матрицы, просто потому, что не мог справиться с внезапными порывами безумия. Эта ярость разрывала старую личность на куски, затем искажала ее, и свет содержавшиеся внутри преломлялся о призму отчаяния и боли. Однако это были изменения в тот момент, можно было бы сказать «недолговременные», но на Галлифрее нет понятия времени, как такого. Поток тяжелых мыслей отдавался болью в сердцах, а неудобная поза — покалыванием в конечностях и немногочисленных порезах. Холодный ветерок опалил кожу, и Кощей вздрогнул — трансдуктивный барьер оставался нерушимым и поддерживал гнетущее постоянство благодаря своей обычной формуле и энергии, струящаяся из Глаза Гармонии. А затем он почувствовал волну щемящей нежности и беспокойства, после чего услышал, как под тяжестью чужих шагов ломаются стебли красной травы, так словно кто-то взял и тупым ножом перерезал вены. Кто-то бежал, набирая скорость, но еще до появления нарушителя спокойствия пронеслось его имя, то самое настоящее, про которое знали лишь единицы. Выходец из дома Лангбэрроу, хотел бы остановиться и пройти мизерное расстояние с достоинством и гордостью присущим галлифрейцев высшего общества, однако он слегка не рассчитал скорость торможение, не сопоставил вероятность полета, и уж тем более не продумал, что сказать своему спасителю, исполнявшему роль некого силового поля. — Кощей… Ты в порядке? Я просто очень спешил и… — вместо приветствия подавленно-несчастным голосом протянул Тета, и не закончил фразу лишь потому, что глаза его друга гипнотически притягивали, превращая весь привычный нестабильный поток мыслей в некое подобие сбившегося алгоритма коммуникатора примитивной системы. Не до конца понимая отчего, но Сигма почувствовал стойкий поток ледяного воздуха по коже, обмен веществ замедлился, а губы внезапно пересохли. — Приятно знать, что я тебе небезразличен, но, может, все-таки слезешь с меня? — слегка хриплым голосом проговорил Прайдонеанец, выдыхая слова своему важнейшему во вселенной существу в лицо, из-за чего тот неловко замялся, а после чего отстранился. В этот момент Кощею захотелось умереть от болевого шока, ведь шум в голове стал невыносимо болезненным, а потеря контакта, пусть даже и физического, неимоверно пугала. Именно тогда, все вокруг показался ему саднящим и совершенно непригодным для жизни местом. Серебряные листья казались свежим пеплом, оранжевая атмосфера — последствием применения какого-то ядерного оружия; трансдуктивный барьер — сферой-инкубатором, в которой готовят похожих, как сонтаранцы, друг на друга существ с необычайным интеллектуальным потенциалом, но без возможности детства или жизни в общих пределах разума. Красная трава олицетворяла собой величие павших в бою за новую власть (наука над суевериями и магией). Вечную оду Смерти, с которой каждый Повелитель времени заключает кровавую сделку — отдает ей свою истинную, за возможность частично сохраняется и познавать «прелести» жизни старика, еще в невинном возрасте, затем продолжать и дальше быть рабом тяжелой диктаторской системы. Каждому из них в голову с рождения выбивается свод правил, свой ритм жизни; а он был искривлением ткани реальности, псевдоримариновым пространством. Из-за наложения двух ритмов друг на друга, а так же исчезновения внешнего раздражителя, который заставлял сознание проецировать реальность под необходимым углом, юный галлифреец мог точно себе сказать: «Барабаны зовут на войну!» Но затем правильная частота колебания сошла на нет. — Кощей, я… Мне невозможно долго находится без тебя, сейчас. У меня завтра сдача основ оборудования служебных ТАРДИС 42 модели, а я нервничаю. Ты не мог бы со мной позаниматься? — тихий сбивчивый голос вещал это странное признание. В глазах Теты плескался холодный и скользкий ужас, все тело слегка вздрагивало, и казалось еще более миниатюрным под грузом формы Академии. Он был таким желанным и милым, таким сломленным и несчастным, прекрасным и омерзительным одновременно, что у Кощея перехватило дух. Обходная дыхательная система наконец спасла ситуацию, и доказала свою не полную безнадежность. Выходец из дома Оаукдаун понимал, что еще чуть-чуть и помощь Тете Сигме действительно понадобится. Воспаленный шумом мозг рисовал страшные картины расправы, яркие изображения похоти и лишь на мгновение он увидел отголосок того, чего хотелось ему самому, а не этому ужасному сигналу. — Конечно, я помогу, но подожди немного, ты в состоянии это сделать, а проект ждать не будет — сохраняя холодное спокойствие в голосе, произнес Кощей, после чего с особенно озадаченным видом уткнулся в свою работу. Тета кивнул сам себе, после чего невольно сжался и искоса поглядывал на сосредоточенное лицо своего друга. «Только ли друга?» — немой вопрос вспыхнул в сознании невероятно яркой кометой, а затем начал закручиваться, въедаться в сознание, как сама галактика Муттер. Если не брать во внимание то, что Прайдонеанцу из дома Лангбэрроу довольно трудно давались сложные науке, не из-за того что он был слабоумным, а потому что его разум был склонен к познанию чего-то нового. Однако на Галлифрее все самое новое было модернизированным и оптимизированным под запрос общества старым, а Тета стремился всеми силами к открытиям, к вещам, поистине будоражащим сознание. И, как всем путешественникам-исследователям, ему не сиделось на месте больше нескольких минут, если бы Время не покинуло красно-оранжевую планету, и можно было бы считать промежутки не линейного пространства таким образом. Работа над конспектом не хотела двигаться ни в какую сторону, и не важно, сколько и какого характера усилий было бы приложено, факт оставался фактом — эту работу будущий Лорд парламента закончит не сегодня. До появления Теты это обострялось мыслями, образами, болью; однако теперь, когда источник всех страданий был так момент близок, что прислушавшись, можно было бы услышать его размеренное дыхание или же частоту сердцебиения, которое явно спешило куда-то в другую галактику, совсем не дожидаясь остальных частей тела. Растерянный и смирный Сигма представлял собой странную картину: тонкие пальцы нервно сжимали красную ткань формы, прямая осанка канула где-то в черной дыре, мечтательный и отстраненный взгляд указывали на то, что галлифреец сейчас переживает одно из своих невероятных приключений. Возможно, он был самым нелепым из представителей их факультета, но Кощею всегда казалось, что он прекрасен. Конечно, не идеален, и ни в коем случае не совершенен. Он выглядел слегка обезбашенно, безумно, необычно, чарующе… Совсем странные для галлифрейского слова, но еще более странными они были от того, что проецировали реальность правильным, четким лучом. От непозволительных мыслей стало ужасно жарко; будто ядро родной планеты раскалилось до немыслимой температуры. Кожа покрылась потом, волосы спутались комом, а форма слишком липла к телу. Это все заставляло ощутить момент какой-то навязанной безысходности, которая мелкими крупицами перетекала в отчаяние и гнев. Безумно хотелось сорвать алые одеяния, содрать кожу, выдрать липкий волосяной покров, выковырять глазные яблоки, раскромсать с особым упоение губы, разорвать артерии и вены одними лишь ногтями, раздробить ключицы и разодрать цветок нервов, отвечающий за метаболизм. И лишь в конце концов проломить ребра и вырвать пока еще единственное сердце, как гарант, что оно будет принадлежать тому, кто этого достоин, а не какой-нибудь смазливой девушке. Поток мыслей становится удушающее болезненным и правильным, страх и эйфория окутывают сознание. Только дрожащие пальцы сильнее впиваются в волосы, ушные перепонки лопаются снова от ужасного смеха барабанов, а затем незамедлительно восстанавливаются, продляя агонию. Тьма наступает быстро, и с ней невыносимо бороться, но один взгляд на Тету и ужасы прекращаются. Мысли уносит куда-то вдаль, а жуткие картинки прячутся в расщелинах покалеченного сознания, шум в голове все не стихает. Его счастливое лицо меркнет и покрывается тяжелой пеленой удрученности; счастье разбивается вдребезги, а боль и агония разносятся, как новая ТАРДИС по времени и Вортексу. Когда сладостное выражение отпадает, словно ритуальная маска с лица Теты, Кощею становится еще страшнее. Теперь выходец из дома Оукадаун вполне понимает своих древних предков: надо поклонятся истинным богам. Тяжелые черты детского лица скрашивает багряной краской понимания, а оранжевые оттенки горечи и желчи придают особого колорита этому букету. Тета Сигма такой же яркий, как Галлифрей, он состоит из тех же цветов, от него пахнет временем, красной травой и пеплом серебряных листьев. Это прекрасно, ведь сам Кощей, в будущем министр верховного совета, это звук, шум, барабанный стук. Он есть, но его нет цельного, когда рядом нет Теты. Юный Прайдонеанец напуган — его друг ужасно плохо, вирус не удается узнать и обозначить. Возможно, это безумие, о котором все сплетничают за спиной, но он не отпустит Кощея. Сигма не боится, он подойдет ближе, откинув ненужную учебу, обнимет и притянет ближе. В объятьях Теты так спокойно, слишком хорошо, чтобы это было правдой. Тишина оглушает своим великолепием; точнее, сначала Кощей не слышит абсолютно ничего, словно время остановилось само собой либо часть его мозга, обеспечивающая способность слышать внезапно отказала. Прайдонеанец сам не замечает, как его тело начинает подрагивать, словно через него проходит энергия, удерживающая относительное постоянство трансдуктивного барьера. Он прижимается к своему другу совсем близко, так, что можно услышать его сердцебиение, и при этом не прерываясь смотреть на его мягкие, слегка шершавые, сухие губы. Ощутить в полной мере этот аромат старинных свитков, маргариток, меда и артронной энергии. Возможно, если бы выходец из дома Оаукдаун наконец придвинулся ближе, при этом еще больше нарушая личное пространство, и слегка, совсем ненадолго прикоснулся к манящим губам, то он уверен, что почувствовал бы вяжущий привкус стали, железа и крови. Кощей не знает почему, но он почти уверен, что так оно и есть. Они должны быть вместе всегда. Два самых близких существа во вселенной, юный таймлорд не помнит, откуда знает это, но твердо уверен это константа. Вместе — они пространство, в котором господствует концепция время-безвремя. Кощея не существует без Теты, он просто шум, звон, барабанный бой; он нечто весьма ощутимое и заметное, возможно громкое, только не имеющие визуализации. Сигма — пестрая картинка, которая одним своим внешним видом все говорит за себя, ему не надо что-либо говорить, все сказано уже за него. Тета — всегда то, что связывает с домом, потому что для Кощея нет ничего роднее, чем он. Несмотря на возможность свободно размышлять и относительно трезво оценивать ситуацию, ощущение боли по-прежнему затмевало сознание. Голова раскалывалась, мысли разваливались на микрочастицы снова и снова, благодаря этому чужеродному вписанному ритму. Юный Таймлорд понимал, что наваждение скоро рассыпется, словно разбиваясь на субатомные частицы, образуя странный коллапс его собственной вселенной. Возможно, они был зависим от Теты еще больше, чем от неправильно-привычного зова в голове. Не то чтобы выходец из дома Оаукдаун становился более свободным от рокота смерти в присутствии своего друга, но другие совершенно не рациональные чувства и эмоции раскрывались в его разуме. Тета был в ужасе, на его лице застыло немое отчаянье, несмотря на то, что Кощей начинал погружаться в лечебный транс. Только в груди по-прежнему как-то неистово кололо, а липкий ужас и паника охватывали сознание. До первой регенерации восстановительный процесс протекает медленнее, чем при полном стабилизировавшимся потоке артронной энергии. Сигма знал этот факт, но спокойней или легче от этого не становилось. Лицо Кощея покрылось испаренной, и похолодевшие пальцы сильнее цеплялись за мантию друга. Глаза юного Повелителя времени широко раскрыты, бескровные губы застыли на полу-вздохе, лишь эхом вынося тяжелый стон: «Тета…». Невидящий взгляд метался из одной стороны в другую в поисках своей цели, однако в этом не было смысла. Его самый важный во всей вселенной «друг», крепко прижимался ближе, удерживая тело, утяжеленное красной, как кровавая трава, формой Прайдонеанского факультета. Так и не увидев Сигму, Кощей инстинктивно поддался еще ближе навстречу чужому потоку артронной энергии. «Только не оставляй меня…» - еле слышно, уткнувшись в шею, произнес почти безумный Повелитель времени. Тета ощутил неловкость от такого близкого, почти размеренного интимного шепота. Совсем не логичное, иррациональное и никак не являющаяся одной из характерных черт для высших рас. Он проглотил ком горечи и волнения, а затем, слегка поглаживая по темным волосам, прошептал: «Никогда. Я никогда не оставлю тебя. Мы подходим друг другу. Нам… Тебе нужно помнить — ты не один» Громыхающая боль раздавалась по всему телу, все внутри пропахло терпко кровью, лимфой и гниющей плотью. Стук, шифр, барабанная дробь — все это одно и то же, агония, растворяющаяся в вечности небытия, и как уверило себя сознание в возможности теории Данна (сосуществование времени и безвремени в одном пространстве), и в том, что ни одна регенерация не изменит это. Но вот едва слышный голос нарушает симфонию боли. Сознание Кощея тянет, словно к свету сверхновой, вверх к тому единственному, кто может спасти. Он точно уверен, это именно Тета Сигма. Мысли сплетаются тугим комом, словно возможные и невозможные события во временной линии, удерживаемые Машиной Парадоксов. Кощей не уверен, что сможет сказать хоть что-то, потому что боль, будто тень, следует за ним только совсем не беззвучно, а очень громко Раз-два-три-четыре… Раз-два-три-четыре… Он просит совсем тихой, но Тета рядом. Юного Повелителя времени абсолютно не волнует, насколько жалко он выглядит, как сильно это повредит репутации его Дома. Слишком близком, изумительно хорошо. Боль и счастье ненормальное сочетание, не логичное и не понятное. «Это правильно» — думает Кощей, стараясь в своих мыслях перекричать барабаны. «Так должно быть» — говорит он сам себе, выводя тяжелый ритм на второй план, оставляя его лишь фоном своим размышлениями. Повелитель Времени может отодвинуть звук, ненадолго приглушить звук, но боль никуда не уходить. Ощущение разъедающие изнутри, сжигающие нейроны мозга, а затем восстанавливает, чтобы их снова сжечь. Его боль — вечная временная петля, и сам он не в состоянии это изменить. Тихий и проникновенный шепот Теты оказывает самое непревзойденное и неправильное влияние. Возможно, именно присутствие хаотичности, весьма присущей Тете, делает все более уютным. Обещание скреплено жизнью и смертью тяжело и быстро занимает свое место в поврежденном сознании. «Никогда. Я никогда не оставлю тебя. Мы подходим друг другу. Нам… Тебе нужно помнить — ты не один…» Кощей знает, что все равно будет больно. Возможно, не сейчас, а потом спустя некоторый промежуток времени либо спустя несколько регенерации. Боль не уйдет навсегда, но сейчас ее нет. Есть Тета и его теплый голос, пульсирующая Артронная энергия, невероятная жажда путешествий его бесконечное желание помочь. Может быть, дело не в сострадании и дружбе, а в тех противоречивых чувствах Не только гул, но и мысли давят на сознание. Хочется спрятаться где-то на краю галактики, либо умереть полностью и навсегда. Кощей еще не регенерировал, но от чего-то чувствует себя живым трупом; еще более мертвым, чем Повелители времени после полного цикла. Однако, жизнь, словно протягивает ему руку, либо вселенная решила открыть ему все свои тайны в плату за эту боль. Тета Сигма не бежит, это странно, но в этот раз он успел. Друг его единственная возможность ухватиться за жизнь В тот момент, возможно позже-раньше (время совсем не линейно и закручивается, словно воронка черной дыры) он решает, что чувствовать сильную привязанность и боль — синонимы Отмирающая часть сознания создает непозволительную роскошную тишину, и тогда выходец из Дома Оаукдаун слышит свои мысли отчетливо и ясно. Галлифреец знает точно, чего хочет. Поэтому, когда ледяные шершавые губы вторгаются в личное пространство Повелителя Времени, Тета удивлен, а на его лице, словно на картине застывает недоумение, смятение. Его пульс ускоряется, кровь стучит в венах, он чувствует, как его ноги подкашивается. Лорд из дома Лангбэрроу чувствует не только, как чужой язык слегка неумело, но очень уверено сплетается с его, и непроизвольные стоны вырываются из этого союза, разбиваясь о трансдуктивный барьер. Кощей прижимается ближе, словно через физический контакт такого рода собирается выпить все его регенерации до последней. Даже, если и так, то Тета не возражает, все что угодно, лишь бы спасти друга (наверное, даже больше, чем лучшего друга). В этом отсутствует необходимость, Артронная энергия Кощея снова начинает пульсировать внутри, отбивая ритм сердец (барабанов). Чужой источник жизненной энергии приторно сладкий, но в тоже время и горький, но этого ощущения мало. Поэтому Тета Сигма несдержанно стонет, чувствуя как в него проникают полностью, заполняя все мысли, ощущения, чувство времени. Юный Прайдонеанец в растерянности, дело не в том, что он — они делают, а в том, что происходит с Кощеем. Мыслей находящихся в состояние пробуждения-сна слишком много, поэтому когда безумному галллифрейцу это надоедает — он сжигает половину блока этих мыслей. Тета корчится в агонии боли, раздирающей сознание на куски, но он не кричит, а еще шире раскрывает свое сознание — позволяя делать Кощею все, что ему заблагорассудиться. Мысли и образы в чужой голове цветные и слишком оживленные для типичного представителя Прайдонеанского факультета, но это же мысли Теты … Блуждая по ярким иллюзиям и мысля, в Кощее зарождается чувство жизни — именно такое, которое обычно несет за собой Тета Сигма в своем еще не регенерировавшем теле. У одержимого барабанным боем Прайдонеанец возникает чувство уюта, когда он все больше и больше погружается в мысли своего Теты. Кощея даже не пугают будущие возможные временные линии своего друга — он смотрит на них краем иллюзорного глаза. Находясь в чужом разуме слишком глубоко, ты начинаешь терять ощущение своего кровотечения, обмена веществ и непроизвольно запускается вторая — обходная дыхательная система. Когда один чистый разум находит другой, а затем они сливаются, укрепляя связь нитями нейронов — ментальный контакт становится в тысячи раз мощнее и прочнее. От более глубокого погружение становится больнее, чем при изначальном погружении. Вспышки жара артронной энергии рассыпаются красными и черными звездами, отдаваясь закономерные покалыванием в конечностях. Разум находится в нестабильном состоянии, а губы леденеют, даже после всех жарких прикосновений. Тета Сигма теряет голову от этих «касаний», ледяных губ, которые совсем недавно казались раскаленным железом. Юному Повелителю времени хочется убежать, а затем бежать до начала времени, чтобы обогнать вселенную, звезды, пространство. Тета остается он лишь ближе и сильнее прижимает к себе окоченелое тело, обернутое в красную обертку формы Академии. Ноги отекают от бессменного положения, а так же не малого веса драгоценного груза. Будущего спасителя вселенной ломает изнутри. Боль просачиваться в разум заполняя одним лишь чувством — все еще хочется закричать и сжаться в комок, оттолкнуть от себя источник боли. Тета Сигма не самый прилежный студент Академии, но самый сопереживающий из представителей своего Дома. «Нельзя допустить, чтобы тот, кто дорог мучился один. Можно разделить, а лучше забрать его боль…» — раздаются четкие мысли в голове. Кощей слышит мысли своего Теты, но как мантру повторяет: «Разделить, разделить на двоих». Боль рвущихся тканей телепатических нитей наполняет их временные тела. Кощей не боится умереть, но не сейчас, не с Тетой Сигмой. Отчего-то ему кажется, что у Смерти глаза его друга (у Времени — его скорость). Совсем не страшно взглянуть за грань двух сознаний, и не увидеть там ничего — кроме облезших кусков мяса, там за красной дверью, которую нельзя открывать. Юный безумец тянется к своему другу, чтобы притянуть его поближе и предать больше яда, но вместо этого лишь жадно хватает воздух. Пока Тета Сигма в его сознании держится крепкой хваткой — сейчас размышлять и действовать легко и беззаботно. Однако стоит барабанам ударить по сильнее и он, последняя надежда на спасение, уже не может удержать боль (он уже давно стал четырехтактным звоном, стал болью) На Галлифрее отсутствует линейное время, а постоянное напряжение и подавленность всегда летают в воздухе. Когда находишься в чужом разуме и тебя накрывают вспышки-взрывы боли, вины и того режуще-неправильного, меланхолично-радостного чувства внутри, ты можешь и не заметить того как опорочить чужой разум. Букет чувств опьяняет, и ты теряешься внутри себя/его. И найти себя возможно, когда хоть как-то ощущаешь границы. Это может быть мощнейшая волна боли или блаженства, либо слияние всех чувств в одно единое. Потом мир проваливается в Белый свет призма — проводник цветов, который больше не раскладывает привычную местность на красный, золотой, оранжевый, серебряный. Здесь нет ничего, и есть все… «Тета… Ты мне нужен, всегда» — бегло проноситься одинокая мысль в царстве идеального хаоса переплетения двух миров. «Я здесь, Кощей. Я твой, а ты мой» — отпечаток чужого сознания создает приятную иллюзию умиротворения и спокойствия. «Мой — он признал это, и …» — обрывок мысли срывается и быстрым потоком утекает в чужое сознание. Представитель Дома Оаукдаун покидает чужой разум почти полностью, словно падая в пропасть, но другой Таймлорд хватает его и держит очень близко к своему сознанию, к своему пока что единственному сердцу. Рубиновая трава болезненно впивается в кожу, а волосы Кощея такие мягкие и шелковистые, поэтому он легко касаясь, проводит рукой по шелковым волосам. Он побудет здесь еще недолго, а потом отнесет лучшего друга в его комнату. Пряча глаза о разгневанных кузенов Кощея, при этом путая дорогу Дома Оаукдаун (по мнению Теты Сигмы все дома одинаковые и разные одновременно) И, конечно же, ничего такого в этом нет, если Тета останется с ним. Не случится ничего необычно, если они устроится на кровати Кощея вместе. «Они необходимы друг другу» — в этом, не самый ответственный представитель Дома Лангбэрроу, уверен полностью и безрассудно не опасается никаких последствий. Тета Сигма накрывает себя, и продрогшего до костей друга мягким одеялом, а затем прижимается ближе. «Так правильно. Я могу, позволь мне помочь Кощей…»