Разговор перед сном

      На ранчо Саутфорк долгое, бесконечно долгое и жаркое лето. Дни Джонни наполнены солнцем и теплом; но больше всех жарких дней он любит вечера — и вечерние разговоры с папой.       Вокруг много взрослых, и все они заботятся о Джонни — каждый по-своему. Мама следит, чтобы он был умыт и причесан, читает ему книжки, просит не приставать к дяде Рэю и рабочим и, ради бога, не свалиться в бассейн. Тереза кормит удивительно вкусными пирожками. Бабушка сажает к себе на колени и рассказывает про далекие времена, когда она была маленькой девочкой, а люди еще не летали в космос и жили без телевизора. Дядя Бобби играет с Джонни в железную дорогу или строит вместе с ним из конструктора сверкающие небоскребы. Дядя Рэй учит ездить верхом. «Ну что, ковбой, — говорит он, — будешь работать со мной на ранчо, когда подрастешь?»       — Не-а, — широко улыбаясь, говорит Джонни. — Я буду Заниматься Семейным Бизнесом, как папа!       Папа работает в Далласе — уезжает утром, сразу после завтрака, и возвращается поздно вечером. Иногда так поздно, что Джонни уже лежит в постели. Но папа никогда не забывает зайти к нему, сказать «спокойной ночи» и немного поговорить.       Всех своих родных Джонни любит одинаково, но папу немножко больше.       Папа большой и сильный: на голову выше мамы, и на две головы выше бабушки. У него звучный голос, раскатистый смех, а улыбается он так, что просто невозможно не улыбнуться в ответ. Когда он куда-нибудь входит, все сразу поворачивают головы и смотрят на него. Особенно тети.       Папа все делает по-особенному, не как другие. Он выходит к завтраку в костюме и в галстуке (Джонни тоже будет так одеваться, когда немного подрастет и научится завязывать галстук!) А сына называет не «Джонни», как все остальные, а «Джон Росс». Это его полное имя: Джон Росс Юинг Третий. Здорово, правда? Словно какой-нибудь король! Слыша в свой адрес «Джон Росс», Джонни и радуется, и немного конфузится, и сразу чувствует себя уже большим.       Джон Росс Юинг Второй — это папа, хотя все зовут его просто Дж.Р. А первым Джоном Россом был дедушка. Он умер, когда Джонни был еще совсем маленьким — но в столовой висит его портрет, и, когда вся семья собирается за столом, кажется, что и дедушка тоже здесь.       Так вот, папа называет его «Джон Росс», совсем как взрослого — и разговаривает с ним, как со взрослым. Никогда от него не отмахивается, не говорит, как другие, что Джонни еще маленький, или ему что-то рано знать. Терпеливо отвечает на его бесконечные вопросы. Рассказывает про войну — и в его историях война совсем не страшная, она веселая и интересная, как парк аттракционов. И про Семейный Бизнес — свою работу, на которой он пропадает целыми днями: в папиных рассказах Бизнес выглядит не очень понятной, но увлекательной игрой.       — О господи, Дж.Р., — говорит мама, — зачем ты забиваешь ему голову нефтяными скважинами, контрактами и акциями? Что он в этом может понять?       — Все он понимает, верно, Джон Росс? — говорит папа и треплет его по голове. А Джонни расплывается в улыбке и отвечает:       — Так точно, сэр!       — Вот видишь! Он у нас малый сообразительный. А чего не понимает — не беда. Пусть слушает и запоминает, потом поймет.       Джонни радостно кивает — а потом у себя в детской собирает из конструктора нефтяные вышки и мечтает поскорее вырасти большим, чтобы работать в Семейном Бизнесе вместе с папой.       Папа научил его стрелять из настоящего пистолета. Папа брал его с собой и с дядей Бобби на охоту, ночевал с ним в палатке и давал носить свое ружье… Хотя, если честно, на охоте Джонни не понравилось. Ему было жалко оленя. Но он не заревел и даже ничего не сказал, потому что не хотел разочаровывать папу.       Когда сердится мама — это неприятно, но пережить можно. Всегда знаешь, что мама поругается немного, а потом простит. Но когда сердится папа… ох, нет, папу лучше не сердить. Он не кричит, как мама, и не нудит, как Тереза; но, если папа посмотрит на него сощуренными злыми глазами и скажет: «Ты меня разочаровываешь, Джон Росс!» — Джонни, наверное, просто умрет на месте.       Однако сегодня Джонни не боится рассердить папу. У него есть вопрос, и не простой, а очень серьезный вопрос, даже страшный. И он не успокоится, пока не получит ответ.       — Папа, — говорит Джонни, глядя в потолок, потому что такой вопрос страшно задавать, глядя папе в лицо, — пап, а мама плохая?       — Что?       Папа наклоняется над кроватью. Кладет руку сыну на лоб, заставляет повернуть голову и взглянуть ему в глаза.       — Почему «плохая»? Кто тебе такое сказал?       — Ты.       Что-то сдавливает Джонни горло; но он сердито сглатывает — слезы для девчонок и хлюпиков, вот папа же никогда не плачет! — и продолжает:       — После ужина, возле бассейна. Когда вы с мамой ругались. Я не хотел подслушивать, правда нет! Просто я сидел там в песочнице, а вы громко говорили, и я все слышал.       Да уж, говорили они громко. Особенно мама. «Эти твои девки!..» — сказала она. «Сью-Эллен, — сказал папа, — ты преувеличиваешь. Ты все не так поняла». А мама сказала: «Да-да, конечно. Не так поняла. Какой раз по счету — пятый за три месяца?»       Тут у папы сделалось такое лицо, словно он проглотил какую-то гадость.       «Записную книжку заведи, — сказал он, — и записывай все мои прегрешения. А потом издай мемуары «Моя ужасная жизнь с Дж.Р. Юингом». Может, прославишься».       «Я думала, ты изменился, — сказала мама, и голос у нее задрожал. — Ты говорил, что все исправишь, что теперь будешь хорошим мужем и отцом. И я снова тебе поверила. А ты… Какой же я была дурой!»       Вскочила и пошла прочь, цокая каблуками по плитке.       А папа смотрел ей вслед злыми прищуренными глазами, а потом пробормотал что-то себе под нос. Пробормотал вполголоса — но Джонни расслышал. И не поверил своим ушам.       Папа назвал маму плохим словом.       Если бы о его маме так сказал чужой человек — например, кто-нибудь из мальчишек в летнем лагере — ух, Джонни бы ему врезал! Но то мальчишка в лагере — а это папа…       — Джон Росс, — нахмурившись, говорит папа, — это наше с мамой дело. Тебя это не касается. Взрослые иногда ссорятся, ты же знаешь. Ничего страшного. Как поссорились, так и помиримся. И больше, пожалуйста, не подслушивай чужие разговоры, даже нечаянно. Договорились?       Он ждет обычного ответа: «Так точно, сэр!» Но Джонни прижимает к себе старенького плюшевого мишку с одним глазом, смотрит на отца и молчит.       Отец проходится по детской, останавливается у окна, смотрит в темнеющее небо. Потом снова поворачивается к сыну.       — Твоя мама очень хорошая, — твердо говорит он. — Вообще-то она лучшая женщина на свете.       Эти слова звучат так, словно папа повторял их уже много раз. Как стишок, вызубренный наизусть. Сами слова хороши — но от того, как папа их произносит, Джонни почему-то становится еще тоскливее и страшнее.       — Просто у нас со Сью-Эллен не все гладко. Такое и прежде бывало. Помнишь, раньше вы с ней жили в другом месте?       Джонни кивает. Они жили на ранчо «Южный Крест» с дядей Дасти. В общем-то, ему там нравилось: на завтрак там была не противная овсянка, а омлет; конюшня и лошади — ничуть не хуже, чем в Саутфорке, а дядя Дасти веселый и добрый. Только там не было папы…       — Это потому, что твоя мама однажды сильно на меня разозлилась и решила уйти. Уйти и забрать тебя. — Он зло сощуривается, и лицо его в тусклом свете ночника на миг становится мрачным, почти пугающим. — Но разве мог я допустить, чтобы тебя у меня отняли? Чтобы мой сын, наследник Юингов, рос не в Саутфорке, где все по праву ему принадлежит? Черта с два! Так что, — он широко улыбается, но глаза его остаются холодными, — как видишь, я постарался как следует и убедил маму вернуться.       Все это замечательно, но это не ответ на вопрос.       — Папа, а почему мама на тебя сердится? Ты ее обижаешь?       — Как бы тебе объяснить, Джон Росс… На самом деле я очень люблю твою маму. Да, правда люблю, — повторяет он, чуть помолчав — так, словно сам этому удивляется. — Но ей этого мало. Она хочет, чтобы я любил только ее одну. А я так не могу. Это же очень скучно — всю жизнь любить одного-единственного человека, правда?       Да, это понятно! Вот сам Джонни любит и папу, и маму, и бабушку. И Терезу, и дядю Бобби, и дядю Рэя. И одноглазого мишку по имени Мистер Рузвельт…       — Ну вот, ты понимаешь. А мама не понимает и все старается меня переделать.       — А ты никак не переделываешься?       — Не-а! — отвечает папа — совсем как сам Джонни. Подмигивает ему и улыбается так заразительно, что Джонни невольно смеется в ответ, хоть на душе у него по-прежнему кошки скребут.       — А вдруг мама опять обидится и уйдет? — спрашивает он. — С кем я тогда останусь, с ней или с тобой?       Папа садится рядом — детская кроватка скрипит и прогибается под ним. Кладет руки Джонни на плечи. Пристально и серьезно смотрит в глаза.       — Никто больше никуда не уйдет, — говорит он так, словно дает обещание. — Я ее никуда не отпущу. И тебя тоже. Понял, Джон Росс?       — Так точно, сэр! — откликается Джонни.       На самом деле он не совсем уверен. Если мама захочет уйти — как ее «не отпустить»? Если уж мама что-то решила — например, что Джонни плохо себя вел, и мультиков сегодня не будет — ее никакими силами не переубедишь. Но когда папа говорит таким уверенным голосом, с ним нельзя не согласиться, а когда улыбается — невозможно не улыбнуться в ответ…       — Молодчина. А теперь спи. Свет тебе оставить?       — Не надо, я не маленький, — бормочет Джонни, поворачиваясь на бок. Ему немного стыдно вспоминать, что еще недавно он боялся темноты.       — Спокойной ночи.       Папа гасит ночник и выходит из детской.       Но Джонни засыпает не сразу. Он лежит, глядя в стену, прижимая к себе одноглазого мишку — и думает, думает. Вспоминает. Сцены и разговоры, которые он раньше пропускал мимо ушей, теперь всплывают в памяти, складываются в пугающую картину.       Вот он просыпается ночью от голосов в соседней комнате — в спальне родителей. Мама плачет. Папа что-то говорит ей злым, придушенным голосом. Потом хлопает дверь, слышатся быстрые шаги на лестнице, и внизу, у крыльца, взревывает автомобильный мотор. Папа уехал на работу. Среди ночи? А если не на работу, то куда?       Месяц назад, на дне рождения дяди Бобби. Все гости пошли к бассейну пить коктейли, а папа остался во внутреннем дворике с тетей Мэнди. Они обнимались и целовались, и папа трогал ее за грудь. Смотреть на это было и смешно, и как-то противно. А потом, когда мама спросила про тетю Мэнди, папа ответил, что совсем ее не знает, и добавил непонятное: «У тебя, Сью-Эллен, опять разыгралась па-ра-нойя». Он ведь не знал, что Джонни видел их из окна.       Или пару недель назад, за ужином… Папа и дядя Рэй разговаривали о Бизнесе. Джонни не вслушивался, потому что перед ужином посмотрел мультик про Робин Гуда и теперь размышлял о том, где бы достать настоящий лук и стрелы; так что он пропустил момент, когда спор взрослых перешел в ссору.       «Что, очередной хитрый план?» — спросил дядя Рэй. Папа улыбнулся и ответил, что беспокоиться не о чем, ведь в прошлый раз все сработало — и вообще, пусть Рэй лучше занимается ранчо и лошадьми. Но дядя Рэй не улыбнулся в ответ. Он сказал: «В прошлый раз, если помнишь, мы едва не потеряли Саутфорк! Что ты заложил на этот раз? И с какой мафией связался? Ты хоть предупреди, чтобы мы знали, к чему готовиться!» И еще сказал: «Ты потерял берега, Дж.Р., ты уже не можешь остановиться. Черт возьми, тебе пришлось пиарщиков нанимать, чтобы отмыть свою репутацию! Это тебя ни на какие мысли не наводит? Весь Даллас знает, что с тобой опасно иметь дело, что ни одному твоему слову верить нельзя!..»       Папа, весь красный, вскочил со своего места — но тут вмешалась бабушка:       — Прекратите! — сказала она. — Немедленно прекратите, оба! — И выразительно показала глазами на Джонни.       Тут они, разумеется, прекратили. Попробовал бы кто-нибудь в Саутфорке ослушаться бабушку! Остаток ужина прошел в тяжелом молчании.       За окном сгущается тьма; шелестит ветерок, и вдалеке кричит какая-то ночная птица. Джонни смотрит во тьму; неотступные мысли крутятся у него в голове, никак не желая складываться воедино — словно части головоломки, угловатые, с острыми, как лезвия, краями.       Папа ругается плохими словами. Врет. Обижает маму. И, похоже, не только маму. Дядя Рэй сказал, что с ним нельзя иметь дело, что ни одному его слову нельзя верить… Что, если папины рассказы о Вьетнаме, которые Джонни слушает, затаив дыхание — тоже неправда?       Выходит, папа плохой?       Похоже, что так.       Но если так — что же делать? Как дальше его любить?       — Что же мне делать? — спрашивает Джонни у Мистера Рузвельта.       Мишка смотрит на него одним пуговичным глазом, словно подмигивает. Как будто знает ответ, но хочет, чтобы Джонни догадался сам.       «Мистер Рузвельт уже почти совсем лысый, — думает Джонни, — и глаза у него нет. Но я же все равно его люблю! Не за то, что он хороший или красивый — просто потому, что мой…»       Додумать он не успевает: усталость берет над ним верх, и Джонни погружается в тревожный сон.       Он проснется перед рассветом: щеки его будут мокры от слез — но Джонни не сможет вспомнить, что ему снилось.