Голубь и пуговица

Часть другого мира, влекущая своим пустым и начищенно-чёрным блеском среди сухой травы, похороненной навсегда-на зиму под тенью лавочки с улыбающимися трещинами бледно-голубой краски. Две девушки приветливо смеются, рассыпая крошки пирога, пропахшего полиэтиленновыми перчатками доброго пекаря с такими живыми руками из соседней лавки, перед голубем, который лишь глупо смотрит на незнакомый предмет, упавший с пальто одной из этих пришелиц. Её волосы, казалось, темнели ещё больше от смеха, от надвигающейся зимы, от заходящего солнца, отражающегося металлом золотым на металле алюминиевом, из которого скована была детская горка, которая изрядно истерлась из-за шумного смеха детей, который стачивает грани и убивает всё слишком гладкое, послушное, тихое. Всё слишком мёртвое в приторно-живом исчезает. Голубь всегда прилетал в этот истоптанный человескими ногами двор, чтобы понять, почему им всем не всё равно. Вон влюблённые крепко хватают друг друга за руки, за плечи, на которых ещё не лежит бремя совместной жизни, и радуются, и целуют друг друга, умиляясь расплывающейся реальности, яркости её красок, которые выцветают сразу после нанесения, поэтому им стоит поторопиться: свадьба, дети, развод. Всё должны они смешать, чтобы получить чёрный цвет смерти в конце. Их любовь уже оставила свой след во Вселенной, почему же им так жаль отпускать друг друга? У них даже нет времени на то, чтобы кинуть птице пару зёрнышек, так какой смысл в их любви к миру, если она не отдаёт ему ничего? А вон ребёнок беззаботно качается себе на качеле, взмывая всё выше, делая "солнышко" и тоже радуясь тому, что он живёт сейчас. И он принял иллюзию того, что он вечен, как эта птица мира, от которой не могут освободиться огромные города. Целые города от одной птицы.  А этот ребёнок просто взмывает в свою ограниченную высь, хотя небо, несомненно гораздо-гораздо больше. Неужели он не понимает? А зачем ему это? Вот здесь его школьный портфель с четвёркой с минусом, здесь лучший друг, а вон там дом, где дедушка читает всю ту же газету день ото дня. Зачем небо, если и земля так безгранично бела своей невозможностью выбрать хоть что-то. А птица со стеклянными глазами запросто выпутывается из этой умело расставленной ловушки долгих рассуждений и споров и, перелетев поближе к оторвавшейся пуговице, даже не знает значения всех тех слов, которые соединяют людей в толпы. А ведь от толп и бегут мессии, садясь в свой Тревел-Эйр*. Полёт. Мысль может лететь, а может и голубь, напрягая мышцы, сбрасывая с костей парочку физических сил и взмывая в небо. Птица смеётся над самолётом и улыбается попытке людей почувствовать робкий поцелуй ветра в макушку. Ведь все эти люди не знают об уговоре птиц и ветра, который сделал душу первой полетевшей птички вечной и холодной, как гладь воды с утра. Как может такая распалённая волнениями человеческая душа летать среди планет? Никогда такого не будет. "Обещаешь, ветер, обещаешь? " - курлыкают голуби. Им не нужны другие повелители, только игра света на перьях. Быстротечно время. Другая девушка на той лавочке, у которой ещё глаза пытливо-синие, а волосы - пепельные, бегала тут девчушкой за этим самым пернатым, а сейчас сидит, отыскивая детство внутри, снаружи, в причастных оборотах и ямах в асфальте. Мечтать - это твоё. "И твоё тоже" - говорит она ему, подсовывая крошки, когда они лишь пыль по сравнению с блеском того чужеродного предмета недалеко от ярко-оранжевых шнурков на ботинках синеглазой. Сколько перьев потерял голубь с их последней встречи? А у неё даже цвет любимый не изменился. Люди такие странные в своей любви к прошлому. В своей боязни прошлого. Оно складывается в орнамент на них самих, а через этот чудаковатый витраж просвечивает смех души. Две незнакомки, смахивая слёзы радости, проступившие на глазах, встали и неторопливо пошли дальше, не заметив пропажу в виде пуговицы, которая теперь одиноко валялась под лавочкой рядом с пустыми бутылками из-под пива, окурками и мусором. Разве вы сами не терялись так никогда? Чужой грязный мир. Дорожка из разбитого асфальта тяжелым металлом машин уходила вдаль, а девушки по ней, пропадая из конкретного момента времени навсегда. Стеклянными чёрными глазами голубь взглянул на пуговицу, чуть повернул голову и, схватив её в клюв, навсегда улетел тоже. Всё теряется только навсегда. Прошлое уходит навсегда. Сменялись пейзажы унылого города, отражали крылья птицы сначала воды местной реки, а затем и Атлантического океана. Многие мечтают найти себе остров, чтобы остаться там одному, но не веселее ли взять с собой мир, чуждый тебе, и разгадывать его тайну всю жизнь? Но у пуговицы и нет никаких секретов, она просто существует, выполняя одну и ту же функцию много лет подряд. Но откуда знать об этом птице, которая только и умеет, что летать? Откуда ей знать, что её миссия куда сложнее и естественнее? Пока этот голубь этого не поймёт, он будет счастлив. А не похоже ли это на любовь? Да, некоторые люди велики, умны, и в них есть этот загадочный мир, который блистает влюблённым блеском глаз и звонким голосом, знающим ответы на все вопросы. Но остальные? Всё достойно любви. И пустышка тоже. Ты можешь ставить себя выше других, быть лучше других, но любовь уравнивает вас. Любовь уравнивает всё, и отражается в пуговице, которую голубь крепко держал в своём клюве, вылетая за границы вселенной. - Таааань, а если её какой-нибудь голубь унёс на другой конец Земли вообще?! - крикнула девушка с тёмными волосами, обнаружившая пропажу. - Не знаю, но, несомненно, я бы полетела куда подальше, если была бы возможность... * Тревел-Эйр - это самолёт, на котором летал мессия Дональд Шимода в книге Ричарда Баха "Иллюзии".