Он уже здесь

— Господи… Господи… Только не это… — бормотал Иван, судорожно озираясь по сторонам и молясь о том, чтобы в пустом зале заседаний хоть кто-нибудь оказался. Или лучше бы никого. Русский, тяжело дыша, потянул на себя дверь и шмыгнул внутрь. К счастью, здесь было пусто. Брагинский с облегчением вздохнул и опустился на стул, но тут же вскочил — следующие три дня он определенно не сможет даже прилечь. Течка застала несчастного омегу в самый неподходящий момент — во время собрания. Россию била крупная дрожь, пот выступил на лбу, дышать стало трудно. С трудом он дотерпел до окончания и собирался было мчаться к себе домой, чтобы там отсидеться, но всё нарушила одна неприятность. Одна неприятность в виде альфы. Обычно Ване всегда удавалось скрыться раньше, чем объявлялся Гилберт или хотя бы начинал маячить на горизонте. Но сегодня они припозднились, а дурацкая физиология подвела Брагинского именно сейчас. Он мог бы удрать от Байльшмидта, однако ноги еле держали, а уж о том, чтобы бежать на всех парах в Кремль или куда-то еще не было и речи. Что же делать? Россия нервно прохаживался по кабинету, затем пулей метнулся к двери и запер её. Может, теперь он хоть немного обезопасил себя. Иван поежился, когда порыв ветра от распахнутого окна принес в себе нотки знакомого запаха. Запаха хмеля, чего-то жареного и свежего хлеба. Он уже здесь! В этот момент Россия горько пожалел о том, что забыл по обыкновению таблетки. Ведь понимал же, что начнется в любой момент. И ударяется в склероз каждый раз, чтобы потом чувствовать себя жертвой, за которой гонится охотник. Впрочем, в какой-то степени так и было. В роли охотника в данном случае выступал Пруссия, не упускавший случая попреследовать бедного омегу, которому такое внимание вовсе не было нужно и вообще он дико боялся оголодавшего альфу. Надо было что-то делать… Внизу раздались голоса и странный грохот, словно кто-то копался среди коробок, разбрасывая вещи, хлопая открываемыми и закрываемыми дверцами шкафов, отчаянно ища потерянную вещь. Или человека… Запах хмеля приближался и Ивану хотелось заплакать от понимания неизбежного. Это Гилберт, это точно Гилберт. И сейчас он переворачивал всё вверх дном в кабинетах на первом этаже, где остались Германия с Италией, а также Англия. Хоть бы они остановили альбиноса. Брагинский сам загнал себя в ловушку — ему некуда бежать. Поначалу он с надеждой повернулся к окну, но прыгать со второго этажа… Байльшмидт быстро его учует и направится следом. Лучше переждать в кабинете, пока он побесится, а потом уйдет. Или выбьет дверь. От этой мысли России стало жутко. Грохот внизу потихоньку стихал, раздался топот по лестнице. Альфа заглядывал во все комнаты и Иван боялся, что его уже вряд ли что-то спасет. — Где же этот мудила? — слышалось снаружи вкупе с частым дыханием Пруссии. — Я же чувствую его… — Не-е-ет… — заскулил отчаявшийся Брагинский и случайно поглядел вниз, на свои штаны. Наружу выпирал нехилый стояк. Что?! Ивана замутило от внезапного приближения запаха хмеля. Он прислонился к стене, вспотевший, запрокинув голову и сунув руку в брюки. Надо было как-то с этим справиться… И почему он не принял эти чертовы таблетки?! Гилберт же, в свою очередь, рыскал по кабинету, втягивая носом воздух и наслаждаясь то отдаляющимся, то оказывающимся совсем рядом ароматом свежей хвои и мёда. Омега в очередной раз пытался скрыться от Байльшмидта, но тот практически всегда знал, где он спрячется. И терпеть этого не мог. С другой стороны, подобная игра придавала острый интерес, желание заполучить силой, завоевать, сделать своим. Пруссии не нравились легкодоступные. Но и Россия потихоньку начинал бесить его своим сопротивлением. Еще никто так долго не воевал против альбиноса и его чувств. — Иван, выходи по-хорошему! — кричал он, мучаясь от возбуждения. Терпкий, густой запах хвои и мёда пробуждал животную страсть, бил в нос, срывал крышу. Альбинос готов был рвать и метать, крушить все, лишь бы потом отыскать среди завалов омегу. Гилберт не мог дождаться, когда сможет коснуться языком нежной шеи, покрытой шрамами, когда сможет завалить русского на постель, на кухонный стол, и трахать, трахать, трахать до тех пор, пока тот не запросит пощады. Видеть лиловые глаза, подернутые пленкой беспамятства, безумия, желания и похоти. Когда Брагинский сам захочет, чтобы его взяли, подчинили, сделали своей собственностью. Он просто не сможет отказаться. Как бы он не скрывался, Байльшмидт все равно найдет его. Найдет и присвоит себе. Чертова физиология… Слыша эти вопли, Ваня, дрожа как осиновый лист, судорожно набирал номер телефона Германии, молясь о том, чтобы тот угомонил старшего брата любым способом. — Людвиг, Людвиг! — с дикой паникой шептал он в трубку. — Он здесь, он совсем рядом… — Я пытался остановить его, но он тут всё разнес, — невозмутимо отозвался немец. — Извини, я ничем… — Да он сейчас ворвется сюда, что мне делать? — Брагинский сжался в дальнем углу зала заседаний. Но Германия уже бросил трубку. А между тем дверь уже трещала под напором недовольного альфы. Иван тщетно пытался не думать о том, почему член в штанах напряжен до предела и почему ему неожиданно захотелось выйти к Пруссии. Это было просто невозможно. Нельзя было поддаваться. Как так — все время бегал, а сейчас вдруг резко смирился? Россия не мог поверить, что сам Гилберт вызывает у него столь неоднозначную реакцию. Не выдержав, Брагинский сунул руку в штаны и принялся яростно надрачивать себе, пытаясь унять этот порыв. Пот лился с него ручьем, хоть сейчас выжимай. Рука двигалась всей быстрее и быстрее, но Россия понимал — со стояком придется разбираться минут пятнадцать, а Гилберт, при плохом раскладе, вышибет дверь и изнасилует его прямо тут. Иван обвел головку большим пальцем, тихо постанывая и кусая губы в кровь. В тот момент он клялся, что теперь ни за что не забудет таблетки дома. И почему на этот раз течка проходит особенно остро? Он и думать о Байльшмидте не в силах — из него течет как из ведра. — Не смей ласкать себя, понял?! — неожиданно раздалось рычание в коридоре. — Я знаю, что ты делаешь это. Не смей, только со мной, ясно? — Гилберт… — застонал Россия, отодвигаясь подальше от двери. — Не заходи. Я же не смогу отказаться… — А, к черту всё! Бах — и дверь слетела с петель. Брагинский с ужасом закрыл пылающее лицо руками, не стесняясь того, что давным-давно наполовину раздет. Шарф болтался на шее как ненужная тряпка, пальто наполовину расстегнуто, как и ширинка на брюках. Нетрудно было догадаться, что русский только что пытался избавиться от напряжения в штанах с помощью рукоблудия. Гилберт, раскрасневшийся, в своей любимой темно-синей форме, с развязанным галстуком, и ярко-красными глазами ворвался-таки в зал заседаний. Коварная ухмылка расцвела на его тонких губах, он хищно облизнулся, делая шаг к обомлевшему Ивану. — Ты трогал себя, — прошептал он, принюхиваясь. - О, как же умопомрачительно ты пахнешь… И чего, спрашивается, было отнекиваться? — Гилберт, не на-а-адо… — омега спешно отползал назад. — Может, ты передумаешь? Пойдёшь, выпьешь пива, а? — Я слишком долго ждал, — ухмыльнулся тот. — Я запретил тебе ласкать себя. — Да ничего я не делал! — запротестовал Россия, прикрывая ладонью вставший колом член. -Пожалуйста… — Не отвертишься, — рассмеялся Байльшмидт, стремительно сокращая между ними расстояние. Он кивнул на возбужденный орган Ивана. — Сильно он тебя мучает, а? — Черт… — шептал тот, дрожа. — Сильно, должно быть, — Пруссия склонился над ним и положил свою руку на его. — Какой ты красивый мальчик… — Гилберт… — от прикосновения альфы омега едва сознание на потерял. Мягкая ладонь, теплая, еще пахнет хмелем. Не стоило Байльшмидту пить столько пива. Его кисловатый запах следовал повсюду со своим владельцем. Иван готов был поспорить, что даже на губах прусса остается вкус пива. Брагинский перевернулся на живот и попытался отползти еще дальше, поскольку ноги уже не держали, но Пруссия легко догнал его и буквально оседлал, устроившись сверху. Приятная тяжесть его тела пьянила Россию, а горячее дыхание, опалившее ухо, и вовсе заставило бессильно распластаться на полу, не в силах шевельнуть ни одним мускулом. — Упрямый какой, — хмыкнул Гилберт, наклонившись и покрывая легкими поцелуями его шею. Пальцы Байльшмидта вцепились в шарф и медленно, но постепенно стягивали его. Несчастный омега не мог больше выдерживать эту пытку и, непроизвольно мурлыкая, выгнулся навстречу альфе, уперевшись задом как раз во внушительный бугорок в брюках альбиноса. И тотчас же отпрянул от Пруссии, подрагивая и ежась. И снова прильнул к теплой груди, и снова отстранился, не зная куда себя девать. Похоже, сам Иван так и не определился. Пот струился по его лицу, рубашка прилипла к телу, в голове словно бы по очереди били два огромных тяжелых молота. Так стучала кровь в висках. «Черт… Черт… — в ужасе и неверии думал Россия. — Я… Что со мной происходит? Я никогда прежде так не реагировал, все это исходило от Гилберта. Не от меня…» — Какой же ты смешной, — ухмыльнулся Пруссия, восседая на нем и потираясь возбужденным членом между ягодиц Ивана. От этих движений Брагинский вновь выгнулся навстречу альфе, немного двигаясь и имитируя толчки. — Гилберт… что со мной..? — спросил блондин, толком ничего не соображая. — Ой, Россия, ты уже не ребенок, — прошептал Байльшмидт и бесстыдно запустил руки в расстегнутые зеленые брюки, с силой сжав ягодицы. Иван сдавленно охнул и позволил альбиносу и дальше покрывать свою шею влажными поцелуями. Длинный палец любовно огладил тут же сжавшееся колечко мышц, легко проник в него, на ходу собирая обильную смазку. Брагинский тек настолько сильно, что все лилось на пол. От ощущения пальца внутри себя, омега протяжно застонал и потянулся к возбужденному органу, пытаясь сделать хоть пару быстрых движений. — Зачем..? — бормотал он, изгибаясь всё сильнее, чем только заводил Гилберта. Альфа с упонием вдыхал чудесный, удушающий аромат хвои и мёда с одурающе-вкусными нотками сирени. Он был слишком увлечен, целуя и покусывая нежную кожу, покрытую шрамами, слизывая капельки пота, которые, кажется, тоже успели пропитаться запахом Ивана. Волосы у русского были мокрыми, растрепанными, но мягкими, приятными на ощупь, и Пруссия сжимал их, чуть не вырывал клочьями, но это было лишь потому, что Брагинский слишком долго от него скрывался, слишком долго врал себе сам, старался избежать близости с Байльшмидтом, которому уже довольно давно не был безразличен. Он поднял голову, чтобы посмотреть на Россию. Тот действительно был безумно красивым тогда. Тело, ставшее теперь каким-то более хрупким, чувственно изогнуто, грудь часто вздымалась, а глаза… Фиалковые наивные глаза, немного испуганные, но без того ужаса, что был в начале. Неестественно блестящие, с расширенными зрачками, безумные, в которых читалось желание, чтобы его взяли как можно грубее, сделали с ним что-угодно, и ему это понравится. Ему не может не понравиться. Гилберт увидел тоненькую нить слюны, медленно спускавшуюся на пол с уголка алых губ омеги. Иван медленно облизал их и вздохнул, мутным взором уставившись на Байльшмидта. Тот жадно следил за всеми действиями русского. Наблюдал, как он медленно расстегивал свое пальто плохо слушающимися пальцами в перчатках, как будто бы случайно задел каменный стояк Пруссии и вдруг протяжно застонал, едва альбинос резко наклонился к нему, впечатывая в пол. Он тяжело дышал и долго глядел на Россию. Между лицами оставались какие-то сантиметры, пах прусса вжимался в зад Брагинского, который смотрелся немного нелепо в полустянутых брюках, но очень открыто, сексуально. — Как долго я ждал… — прошептал Байльшмидт, наклоняясь еще ближе, дыша Ивану в губы и чувствуя горячий воздух на своих. Омега так и не понял, что давным-давно сдался. Однако еще совершал странные попытки вырваться. — Не надо, Гилберт… — стонал русский, но через секунду жался к альфе, проводил языком по солоноватой от пота коже. Похоть в нем явно перевешивала всё остальное. Пруссия, усмехнувшись, оглаживал бедра Брагинского, закрыв глаза и бормоча что-то на родном немецком. То что-то нежное и успокаивающее на краткий миг, но в следующую секунду нечто пошлое, рвавшееся с губ с гортанными рычащими звуками, иногда превращаясь в шипение. Иван никогда не задумывался о том, что можно говорить с такими чувствами, поминутно меняя маску, из тьмы в свет, из света во тьму. — Как же ты пахнешь, Россия… — альбинос действовал то неспеша, целуя и лаская тело Брагинского, то внезапно срывался, до боли впиваясь ногтями в нежную кожу, совсем по-животному кусая, оставляя яркую метку на шее. Любовь — это дикое животное, оно вдыхает твой запах, ищет тебя. Вьёт гнёздышко на разбитом сердце, а во время поцелуев при свечах выходит на охоту. Оно крепко присасывается к твоим губам, прорывает ходы между твоими рёбрами. Любовь окутывает тебя нежно, как снег. Сначала тебе жарко, потом холодно, а в конце больно. Возможно, именно это в тот момент ощущал Иван, находясь прижатым к полу, а над ним нависал Гилберт, изнывающий от нетерпения и желания. Но ведь русского надо приласкать, чтобы он поддался. — Пруссия… Ты… — и Россия вскрикнул от неожиданного сильного укуса. Байльшмидта же пока мало заботит то, что происходит внутри Брагинского. Он чувствовал, как быстро бьется сердце омеги, как болезненно ноет его собственный член, перед глазами вспыхивали черные пятна, и он не мог дождаться, когда войдет в Ивана и оттрахает его так, что тот попросит еще. Несомненно попросит. Фантазия Гилберта работала с удвоенной силой, он представлял как русский извивается под ним, умоляет не останавливаться, как лихорадочно блестят его аметистовые глаза, как на них выступают слезы, как он сжимает эту прелестную задницу и толкается, толкается грубо, так, что внутри всё взрывается, вспыхивает… — Повернись ко мне, — почти приказал Байльшмидт и Россия подчинился — на то они были альфой и омегой. Пруссия смотрел на него сверху вниз, пристально изучая, но во взгляде смешалось столько чувств, что Иван почему-то испугался. Гилберт медленно наклонился к его лицу, ласково целуя, увлекая за собой в блаженство. С той секунды Брагинский ничего не видел и не слышал. Стены зала заседаний исчезли, твердый пол, казалось бы, поплыл из-под него. Он лишь ощущал, как альбинос покусывает его губы, властно проникает языком в рот и Иван практически осознанно ответил ему, продвигаясь ближе. Он не понимал, кто принимает эти решения за него, но… возможно, здесь и нет магии? Возможно ли, что Россия вдруг сам захотел подчиниться этому сильному альфе, сидевшему на нем и целовавшему так, что Брагинскому становилось дурно, не хватало воздуха, он задыхался в объятиях, но не думал вырываться. Они и так слишком далеко зашли. — Мы уже осознаем, что к чему? — торжествующе спросил Гилберт, на миг оторвавшись от него и слегка укусил в шею. — Теперь ты мой, Иван. Понимаешь? Весь мой… — Ах, Пруссия… — эти слова подействовали на русского и он сам подался вперед, овладевая губами Байльшмидта, правда ненадолго — тот сразу же перехватил инициативу. Его руки гладили плечи и красивую широкую спину Брагинского, затем с остервенением сорвали с него промокшую почти насквозь рубашку. Перед тем как отбросить её в сторону, к пальто, Пруссия прижал ткань к носу и затянулся умопомрачительным ароматом. Когда он снова взглянул на Россию, глаза у него выражали лишь одно — похоть, желание взять прямо здесь и сейчас. — Какой же ты красивый, — буквально прорычал он, добавив что-то одобрительное на своем родном. — Гилберт… —, а Иван времени не терял и запустил шаловливые руки в брюки прусса. Ему бы не мешало от них избавиться. Он нащупал довольно внушительных размером достоинство. Русский был впечатлен. На члене уже выступили маленькие капельки спермы, а едва его коснулись пальцы Брагинского, как Байльшмидт вскрикнул и сжался, а затем полузлобно-полухитро посмотрел на Россию: — Идиот, я же кончить могу запросто… — М-м-м… —, а тот давно вошел во вкус. Щеки были красными, изо рта вырывается прерывистое дыхание, глаза мутные, он словно бы и не здесь. Наклонившись, Иван проигнорировал протесты Пруссии и лизнул головку члена, собирая белесые капли на языке. Гилберт застонал, поняв что отталкивать омегу бесполезно. — Блять, Брагинский, ты меня до приступа доведешь… — Он такой вкусный… — Россия провел языком по стволу, иногда целуя вздувшиеся венки. — Можно? — Ты уже начал… Приняв это за согласие, русский нежно коснулся губами головки и улыбнулся. Он брал в рот сначала неглубоко, лаская, играя, наслаждаясь тем, что делал. Это было горячо, даже слишком. Но приятно. Гилберту всегда нравился огонь и ему казалось, что безумная стихия пожирает его изнутри, а жар был просто невыносимым. Именно тогда альфа не стерпел и с громким стоном толкнулся навстречу Ивану, пытаясь протолкнуть возбужденный орган дальше. Омега прекрасно понял, чего тот хотел, и увеличил темп, иногда с громким чпоканьем выпуская головку изо рта, дуя на нее, покрывая её мягкими поцелуями, а его ладонь вновь потянулась к своему члену. Байльшмидт резко ударил его по руке. — Ты кончишь, когда я скажу, — прошептал он и притянул к себе Брагинского, страстно целуя. Иван чувствовал, как горит свежая метка на шее, он понимал, как потом она будет жечь кожу, но он лишь обрадовался. Ему нравились прикосновения альбиноса, нравился его безумный взор алых глаз, нравились его пепельные волосы. Сможет ли он когда-нибудь сжать их в пальцах, потянуть, причиняя при этом и боль, и наслаждение? Позволит ли ему Пруссия? Поменяются ли они ролями хоть раз? Поменяются. Он практически уверен в этом. Слишком долго он бегал от своего альфы, слишком долго врал себе. Любовь — это дикое животное, оно кусается, и царапается, и преследует тебя, оно вцепляется в тебя мертвой хваткой и тащит в своё логово. Оно пожирает тебя с головой. А долгое время спустя — изрыгает. — Видишь это? — Пруссия нежно очертил пальцем свою метку и ухмыльнулся. — Теперь ты только мой. Это — доказательство. И все будут знать это. Ты хочешь быть моим, Иван? Хочешь? Россия молчал. Закусив губу, он смотрел на альфу, словно задумавшись о чем-то. — Я… — он напрягся. Гилберт ласково поцеловал его в грудь, медленно склонившись. Затем добрался до ключиц, покрывая тонкую белую кожу маленькими укусами, облизнул затвердевшие от возбуждения соски. Иван, сдержав вскрик, выгнулся ему навстречу. — Нет? — тихо спросил Пруссия, внимательно взглянув в фиалковые глаза. — Да… — хрипло прошептал Брагинский и получил в награду долгий страстный поцелуй. Он обвил руками шею альбиноса, жадно отвечая ему, пуская в ход язык, зубы, постанывая от невесомых прикосновений к телу. — Больно не будет, — сказал Байльшмидт и ухмыльнулся. — Ты настолько возбужден, что смазка стекает из тебя ручьями… И он слегка надавил пальцем на сфинктер. Иван нетерпеливо заерзал, пытаясь насадиться на палец. — Мой красивый мальчик… — пробормотал Пруссия, медленно входя. Брагинский сам двинул бедрами ему навстречу и сдавленно охнул, когда альфа нашел как раз ту точку, которая была ему нужна. Альбинос прикусил мочку уха любовника, сделав несколько медленных толчков, чтобы удостовериться, что всё в порядке. — Какой же ты горячий… узкий… влажный… Россия, мурлыча, ластился к альфе. Гилберт начал двигаться, шепча Ивану на ухо что-то грязное и пошлое на немецком. Выходило у него сбивчиво, с каждым толчком паузы между словами становились все больше, а голос охрип. Он покрывал поцелуями спину русского, считая языком чуть выступающие позвонки. И ни на секунду не останавливался. Брагинский чувствовал приятную тяжесть его тела и тихо постанывал, двигая бедрами вместе с пруссом. Его голос, его темно-красные глаза, затянутые пеленой наслаждения, рука, накрывшая его член и ласкающая его… — Гилберт… Гилберт… — шептал исступленно Иван, понимая что скоро не выдержит. — О, твою мать… Пруссия кончил первым, еще продолжая совершать грубые толчки. Следом за ним излился и сам Россия. Ему показалось, что его только что разорвало на тысячи частиц, что всё вокруг на миг исчезло в огромной вспышке. Неожиданная усталость и приятная сонливость последовали сразу же. Байльшмидт подмял Брагинского под себя, восстанавливая дыхание. — Ты — мой… — произнес он еле слышно и коснулся губами горящей метки. *** Приводили себя в порядок долго. Да и в здании, где проходят собрания, особенно нигде этого не сделаешь, кроме туалета. Россия как всегда особо об этом не заботился и вышел на улицу первым, чтобы дождаться Гилберта. Этому чистюле куда больше времени требуется. Байльшмидт как раз заканчивал с одеждой, когда что-то пискнуло в кармане брюк. Телефон. Приподняв бровь, альбинос поглядел на экран:  От: Иван Брагинский. Тема: Томительное ожидание. Дата: 29 августа 2013 15:23 Кому: Гилберт Байльшмидт. Я готов ждать тебя здесь вечно. Обожаю парковки для влиятельных «шишек». Могу сосчитать все мерседесы… Альфа не удержался от счастливой улыбки.