Заполненная пустота

Висенья не видела лица брата, который летел верхом на Балерионе, настолько близко к Вхагар, насколько это позволяли огромные драконьи крылья. Но она знала, что лицо его яростно, глаза сверкают гневом, а губы мстительно искривлены. Таким она его не видела никогда за всю их жизнь — Эйгон обратился самим гневом после гибели Рейнис, и это было воистину страшно. Висенья вспоминала то время, когда сердце ее было полно зависти, когда она с ненавистью глядела на нежную, покорную, грациозную, словно кошка, младшую сестру. Были моменты, когда ей хотелось сжать пальцы на тонкой белой шее… То было раньше, сейчас Висенье стоило тайком улыбаться и надеяться на любовь брата, теперь уже нераздельную, но нет — старшая Таргариен не чувствовала ничего. Ей не было тоскливо, она не гневалась подобно королю, она будто бы исполняла долг, что велел ей отомстить за свою родную кровь, не более. Висенья была пустой. Из размышлений о собственном безразличии ее выдернул громоподобный рев Балериона Черного Ужаса, сжигающего очередной дорнийский замок. Таргариен направила туда Вхагар, и камень начал плавиться от жара двух драконов. Так они несколько дней сжигали все попадающиеся на их пути замки и дворцы, все было словно в огненном тумане: Эйгон не помнил себя от ярости, а Висенья находилась в безразличном забытьи, покорно следуя за братом. Она уже перестала вести счет этим гневным дням, когда девушке все же удалось уговорить короля вернуться домой. Висенья без сна лежала на черных шелках своей постели и думала о том, что хотела бы погибнуть верхом на Вхагар, в бою. Даже в этом сестра ее обставила. Девушка горько усмехнулась своим мыслям, а тишину ее покоев вдруг нарушил звук открывающихся дверей. — Эйгон? — Висенья приподнялась на локтях и удивленно посмотрела на своего брата-мужа, так странно было видеть его в ее покоях сейчас, спустя столько ночей, что он проводил в других. Король ничего не ответил и все также молча снял с себя корону, положив ее прямо на пол. А потом за ней отправилось и все остальное. Эйгон остановился перед ее постелью, ожидая какого-то знака. Висенья спала обнаженной, поэтому она в полном молчании, подобно брату, стянула легкое одеяло, и оно волной спустилось на пол. Она пригласила его. Все происходило в тишине и каком-то забытьи, будто они не любили друг друга прямо сейчас, а снова жгли и разрушали новый замок где-то в жарком, душном, плавленом Дорне. Эйгон и раньше был страстным в постели, горячим, что драконье пламя, но Висенья никогда не уступала ему. Каждая их ночь, проведенная в одной постели, была битвой, победителем в которой выходила чаще всего именно сестра. Но сейчас все было по-другому: Эйгон брал ее так яростно, словно она была дорнийским дворцом, который он пытается разрушить. Он мотал ее туда-сюда по скользкому шелку, вбивал в постель, сгребал под себя, впивался поцелуями-укусами, оставлял синяки на бедрах, долбил, долбил… А Висенья не сопротивлялась как раньше, не пыталась извернуться, чтобы оказаться сверху, не царапалась, не кусалась в ответ. Она только покорно принимала его, открывалась, стонала, почти скулила под его напором. А Эйгон рычал, почти ревел и ускорялся, приближаясь к пику. В темных покоях раздался последний женский стон и последний драконий рык, снова наступила тишина. Эйгон, так и не выйдя из нее, рухнул на сестру, тяжело дыша. Висенья вложила в свои руки всю нежность, на которую была способна ее грубая воинственная натура, и медленно провела ими по широкой твердой спине, вплела пальцы в серебристые отросшие пряди, огладила плечи, а потом аккуратно, но настойчиво повернула к себе любимое лицо и внимательно посмотрела в темные глаза. Взгляд Эйгона был полон тоски, скорби по своей любимой… самой любимой сестре и жене. — Мне так жаль, Эйгон, мне так жаль, — прошептала Висенья дрожащим голосом, — Прости меня за то, что я так на нее не похожа, прости меня, мой брат, моя любовь, прости, прости… Она прижала его к себе, стиснула в объятиях, и заплакала. Никогда еще Висенья не позволяла себе плакать на глазах у брата, но сейчас она выла, уткнувшись ему куда-то в шею, и трясущимися руками прижимала к себе, боясь, что брат отвергнет ее снова, оттолкнет. Но король после нескольких секунд изумления ответил сестре, обнимая ее, судорожно сжимая в пальцах длинные мягкие пряди. — Я так люблю ее, Висенья, так люблю, — быстро зашептал он, будто оправдываясь, словно не веря в происходящее, — Я сожгу их всех, клянусь, испепелю весь Дорн, если будет нужно, я так ее… любил. Висенья чувствовала его слезы, его содрогающуюся грудь, его напряженное тело на себе и в себе. Ей не казалось странным или неправильным то, что они плакали именно сейчас, в ее постели и в таком положении. Она просто хотела разделить с ним всю его боль, забрать себе его печаль и больше никогда не видеть его таким. Висенья впервые за все время после смерти их младшей сестры не чувствовала себя пустой, пусть даже если ее наполняла боль и тоска собственного брата. Большего ей и не нужно.