In Flames

- Ты прячешься за этой детской игрушкой. Смысл этих слов дошёл до Антимони не сразу — лишь когда пальцы Изенгрина сомкнулись, превратив зажатый между ними блинкер в горсть блестящего на солнце песка. Последовавшая за этим яркая вспышка заставила Анни зажмуриться на мгновение, а открыв глаза, девочка увидела лишь розоватую пыль, уносимую легким ветром куда-то вглубь леса. — Ааа! Что ты наделал?! Ты! Т-ты! Где-то глубоко в душе она понимала, что это бесполезно, но противиться собственным эмоциям девочка уже не могла. Бросившись к Изенгрину и упав на колени возле его ног, Анни дрожащими пальцами сгребла осколки кристалла, из-за тяжести своей не успевшие упасть слишком уж далеко, и с безумной надеждой во взгляде уставилась на тускло поблескивающую горсть стекла. До сих пор Антимони даже не замечала, насколько сильно она зависела от блинкера — и сейчас, наблюдая как предмет, ставший частью её жизни, мелким крошевом осыпается в руках Изенгрина, девочка чувствовала, как огненный шар гнева медленно нарастает в её груди, подкатывает к горлу, оплавляет разум и готовится в любой момент вырваться наружу бушующим, всепожирающим пламенем — только ему прикажи… А волк безмолвной статуей стоял над Анни, и по взгляду его мерцающих болотным светом глаз невозможно было понять, жалеет ли он ребёнка, потерявшего дорогую сердцу игрушку, или презирает её. Слова генерала были похожи на удары меча о тяжёлую каменную плиту, и каждое из них словно высекало сноп искр, подпитывающих и без того полыхающую девочку. — Направь гнев на меня, если нужно. По крайней мере, теперь ты не можешь игнорировать его. Слёзы душили Антимони, не давали ей нормально вздохнуть и застилали глаза полупрозрачной пеленой, сквозь которую мир превращался в мельтешение ярких, но смазанных красок, нанесенных на полотно кистью сумасшедшего художника. Её трясло, словно от лихорадки, и она не смела поднять взгляд —, а потому не увидела, как безразличие на морде Изенгрина сменилось глубокой печалью, когда он произнёс: — Твой отец глядит на тебя и видит призрак мёртвой жены. Ему же хуже, если он не видит, что за потрясающее создание его дочь. *** Иногда Изенгрину казалось, что он и не жил раньше — существовал в каком-то странном полусне, полуяви, странном бреде Койота, грёзах Леса Гиллити, мечтающего о страшной мести живущим во Дворе людям. Порой он смотрел на свою прошлую жизнь со стороны, вспоминал бесконечную грызню между противоположными берегами Аннан, вспоминал свою собственную ненависть, что алой тряпкой закрывала ему глаза — и не понимал, как он мог даже подумать о том, что это — настоящая жизнь. А потом появилась она. Позднее он стыдился их первой встречи — тогда, разъярённый столь пренебрежительным отношением девчонки к Койоту, он чуть не убил её. Щит, поставленный кем-то из присутствовавших на встрече людей, Рейнардин, своим телом попытавшийся оградить Антимони от опасности — ничто из этого ни по отдельности, ни вместе взятое, не смогло бы остановить удар разгневанного генерала Леса. Хотя для них всех всё выглядело так, будто это человек с его возмутительным самой природе сплавом эфира и технологий смог остановить генерала — но лишь Изенгрин, находящийся рядом с Койотом не первый десяток лет, успел научиться во всех случайностях замечать его торчащие чёрные уши и слышать залихватский хохот кажущегося безумным бога. Впоследствии он жалел об этой своей вспышке гнева, заставившей его запомнить Антимони именно такой — растерянной, испуганной, но, тем не менее — с упрямо поджатыми губами и тихим, ровным огнём, горящим где-то глубоко внутри. Иногда его паранойя принимала и вовсе немыслимые масштабы, и Изенгрину казалось, что даже этот момент его жизни был тщательно спланирован и поставлен Койотом — всё до мельчайших мелочей, начиная с дрожи в голосах детей, выставленных Двором на посмешище в качестве новых медиумов, и заканчивая ужасной тяжестью, навалившейся на волка после удара спиной об одну из мраморных колонн. Но даже если это было правдой, даже если вся эта встреча была подстроена от и до с самого начала — все еще существовали в этом мире такие вещи, которые были неподвластны даже Койоту. И Изенгрин был уверен, что долгий изучающий взгляд, направленный в сторону огненноволосой девочки в тот момент, когда он, словно тряпичная кукла, болтался в зубах Койота, принадлежал только ему одному. О, он долго боролся с этим чувством, гордый, несломимый Изенгрин, вечный генерал Леса Гиллити. Он выкорчевывал его из собственного потрепанного сердца, словно сорняк, изводил его, как надоедливое насекомое, и в какой-то момент ему даже показалось, что холодный разум наконец смог потушить пылающую бурю в его душе. Но в тот самый момент, когда сердце волка окончательно успокоилось, и он, довольный, собирался присовокупить еще одну победу к своему счету, к нему пришёл Койот. Самому Изенгрину в тот момент казалось, что уже ничто не способно нарушить его спокойствие. Он был крайне доволен собой и пребывал в благодушном расположении духа, и поэтому явление сумасшедшего бога, грозившее обычно целой кипой неприятностей для всех, оказавшихся слишком близко к тайфуну по имени «Койот», не произвело на волка должного впечатления. Самого Койота этот факт, похоже, порядком развеселил — от его заливистого лая стволы деревьев дрожали, будто невинные девы, а листья так и сыпались с трясущихся веток на влажную землю. — Ну что, мой старый друг, я могу тебя поздравить с побеждённой меланхолией? Нет, это надо же — кто бы мог подумать, что ворчун Изенгрин, наш неприступный, дряхлый Изенгрин будет так убиваться из-за одной маленькой огнеглавой девочки? Я бы сказал, что боги слишком жестоки с тобой, если бы сам не был одним из них, ха-ха! Волк лишь недовольно фыркнул в ответ — настроение его было слишком добродушным, чтобы препираться с Койотом. Тот же, видя, что его слова мало трогают генерала, распалялся ещё сильнее, и от его мельтешения вокруг Изенгрина у волка начинала болеть голова. — И вот, я прихожу к тебе, чтобы поддержать Изенгрина в борьбе с его собственным разумом — и что я вижу? Генерал валяется на траве и жрёт рыбу вместо того, чтобы предаваться нескончаемым душевным мукам! О, сколь же неидеальны в своём непостоянстве оказываются даже самые лучшие из нас! — Это было лишь временное помешательство. Я уверен, больше такого не повторится. — Изенгрин не сомневался, что сам Койот как-то замешан в этом деле, но не смел в открытую бросать обвинения безумному богу. Но тот, словно услышав его мысли, одним лихим прыжком подскочил к лежащему на траве волку и вперился в него своими молочно-белыми провалами глаз. — Ты думаешь, я специально подстроил всё это, да? Думаешь, мне есть дело до сердца могучего Изенгрина, давным-давно превратившееся в изъеденный червями сухарь? Право слово, мне льстит твоя убежденность в моём всесилии, но на таких тонких материях, как чувства, не осмеливаюсь играть даже я. Изенгрин отвел взгляд, раздраженно пробурчав себе что-то под нос, но Койоту уже не было никаких дел до его извинений. Увлекшись пролетающей мимо него бабочкой, он попытался было поймать её, но та ловко увернулась от его зубов. Оскорблённый столь непочтительным отношением к его сиюминутным желаниям, Койот подпрыгнул, перевернувшись в воздухе, бросился за бабочкой, и уже спустя несколько минут его смех раздавался на другом конце Леса. Вздохнув, волк устало покачал головой и вернулся к прерванной трапезе. Видят боги, он уважал Койота за его силу и могущество, но выверты его воспалённого разума в большинстве своём находились за пределами понимания самого Изенгрина. А спустя несколько дней огненный цветок Двора расцвёл в небе над противоположной стороной вод Аннан. — Они не посмеют… За всё это время ни один человек даже не приближался к лесу с той стороны! Они не посмеют! — Изенгрин чувствовал, как первобытная ярость клокочет в его груди, ищет выхода, стремится найти жертву и терзать её до тех пор, пока от неё не останутся одни лишь воспоминания… Но волк не был бы генералом Леса, если бы вот так просто давал волю собственным чувствам — и поэтому пострадал лишь увесистый валун, на боку которого осталась вмятина от удара. — Что ж, видимо, они посмели, — Койот появился, как всегда, внезапно. Изенгрин даже не успел заметить его приближения — безумный бог просто оказался рядом, словно всегда стоял здесь, на этом клочке травы. Впрочем, он любил подобные шутки, и поэтому волк не придал этому особого внимания. — Не желаешь ли встретить гостя? — Не желаю. Если им хватило наглости заявить о своём желании прийти сюда, то хватит и наглости сделать это самостоятельно. — И всё-таки я считаю, не стоит заставлять гостей ждать. В конце-концов, ты всё еще медиум Леса, и это — твоя обязанность. Ступай. — Изенгрин не смотрел на Койота, но ему не нужно было смотреть, чтобы увидеть, как выражение морды безумного бога внезапно стало серьёзным, и даже беспечная улыбка сменилась гримасой задумчивости. И что-то было в его словах, в его интонациях и этой резкой смене настроения, из-за чего Изенгрин не посмел ослушаться. Иногда он ненавидел Койота за это. Её голос Изенгрин узнал, едва подойдя к той границе, где оканчивался Лес и начиналась относительно нейтральная территория. Он услышал Эгламора, дававшего ей последние наставления — как будто, пожелай хоть кто-то в Лесу действительно причинить девчонке вред, хоть кто-нибудь из Двора сможет им помешать! Она отвечала уверенно и спокойно, словно направлялась на лёгкую экскурсию, а не в место, где её защищает только милость Койота. Изенгрин не знал, что заставило его ярость вспыхнуть, словно спичку — то ли всякое отсутствие почтения к Лесу со стороны человеческой девчонки, то ли тот факт, что человек впервые за много лет решился ступить под покров Леса - но, выходя навстречу к девочке и Эгламору, волк чувствовал, что весь трясется от едва сдерживаемой ярости, и ничего не мог с этим поделать. — Здравствуйте, мистер Изенгрин. — Генерал почти физически чувствовал еле сдерживаемое любопытство во взгляде девочки. Она была непривычно серьёзной для ребёнка, и, похоже, почти не боялась возвышающегося над ней волка. На мгновение он замялся, не зная, что сказать этой странной девочке, но одного взгляда на стоящего рядом с ней мужчиной хватило, чтобы вернуть Изенгрину присутствие духа. — Эгламор останется. Ему здесь не рады. — Карвер? Казалось удивительным то, что взрослый мужчина обращается к ребёнку как к равному. «Они там, в своём Дворе, совсем с ума посходили?!» — успел подумать Изенгрин, тогда как сама девочка отнеслась к этому, будто к само собой разумеющемуся. — Всё нормально. Я не задержусь надолго. — Хмпф. Выполняешь приказы маленькой девочки, сэр Эгламор? — Генерал не был бы генералом, если бы упустил возможности поиздеваться над старым врагом. Но прежде, чем волк успел сполна насладиться растерянностью мужчины, девчонка вновь умудрилась удивить его: — Вы. Вы отведёте меня к Койоту. Сейчас. Зло заскрежетав зубами, Изенгрин резко развернулся, не желая видеть самодовольной ухмылке на лице Эгламора. Что ж, можно сказать, этот раунд они сыграли в ничью. Но, судя по любопытному взгляду девочки, внимательно изучавшему всё, что попадалось ей на глаза — генералу еще представится шанс отыграться… Он честно хотел просто отвести гостью к Койоту и уйти. Он даже сделал несколько шагов прочь от этой злосчастной опушки, где Лес Гиллити когда-то принимал людей из Двора, когда между ними еще не было той ярой вражды, длящейся последние несколько лет. Но затем Изенгрин почувствовал, как ноги его наливаются свинцом, и понял — Койот не отпустит его просто так. Недовольно фыркнув, волк опустился на землю, и, привалившись спиной к стволу дерева, принялся наблюдать. Она была до нелепого серьёзной, эта девочка, в своей болотно-зелёного цвета школьной форме и с вежливой улыбкой, натянутой на лицо. Она вела себя, как обычный ребенок — хлопала в ладоши при виде чудес, показываемых Койотом, задавала много вопросов и впитывала новую информацию с жадностью губки, после месячной засухи попавшей под дождь. Но было в её выражении лица что-то фальшивое, что-то, что подобно гипсовой маске скрывало её настоящие эмоции. Инстинкты воина вовсю вопили об опасности, неправильности, исходящих со стороны этой девочки, и столь ярое несоответствие интуиции и зрения не давало Изенгрину покоя, заставляя его дёргаться и нервничать, словно он сидел на стае ежей вместо мягкой лесной земли. Генерал почти выпал из реальности, с головой уйдя в свои размышления, когда воля Койота, словно слабый укол в висок, заставила его вернуться с небес на землю. Моргнув, Изенгрин хмуро посмотрел на беседующих и прислушался к их словам, попав как раз на тот момент, ради которого - о, он был в этом уверен почти на все сто! — безумный бог и заставил Изенгрина остаться. — Я даже не удивлюсь, если ты была ему глубоко небезразлична! Видишь ли, Рейнард был безнадёжно влюблён в Сурьму! Осознание происходящего было похоже на разряд тока — Изенгрин почти почувствовал, как шерсть на его загривке стала дыбом. Он уже не позволял себе слишком уж отвлекаться, краем уха пристально следя за ходом беседы, но мысли его работали со скоростью машин, что так любят на другой стороне вод Аннан. То, зачем Койот потребовал его присутствия на этой встрече — не просто какая-то блажь безумного бога. Это предупреждение. Предупреждение, чем может закончиться подобная авантюра, как любовь к человеку. И пусть Изенгрин был во много раз разумнее и рассудительнее Рейнардина, пусть свои чувства он контролировал с гораздо большим успехом, чем его несчастный собрат — Койот хотел уберечь своего генерала от той страшной участи, уготовленной всякому, кто захочет связать свою жизнь с таким подлым и коварным существом, как человек. Волк прикрыл глаза, в очередной раз поражаясь мудрости и рассудительности Койота. И лишь потому не увидел его недовольного взгляда, брошенного украдкой. Не того, совсем не того результата хотел добиться безумный бог… Но время всё равно расставило всё на свои места.