Ангст

— А теперь развернись. Медленно, — слышит Миша голос из-за спины и судорожно выдыхает. Акимов сказал, что договорился с людьми в посольстве и пугать парня будут лишь для вида, но, черт, как же убедительно все звучит! — К счастью, я как раз никуда не спешу, — хмыкает Куликов, маскируя страх за ехидными интонациями. Он прячет найденную мгновение назад марку во внутренний карман пиджака и медленно поворачивается, упираясь взглядом в невысокого русоволосого парня — того самого, который улыбался ему с фотографии в руках Акимова несколько часов назад. Напряжение спадает. — Ты забыл поставить матрешку на ме… — парень не заканчивает фразу, прерванный выстрелом в спину. Миша не успевает увидеть, кто зашел в кабинет — да и не нужно ему это, если он хочет выжить. Картинка смазывается в неясное пятно, когда Куликов прыгает в окно под звук бьющихся стекол и сумасшедшего сердцебиения. Нога неловко подворачивается, но парень вскакивает и, едва заметно прихрамывая, бежит к дальней стене внутреннего дворика. Краем сознания он радуется, что не слышит выстрелов, как вдруг плечо обжигает болью. «Глушитель», — отрешенно думает Миша, заставляя себя двигаться вперед на пределе возможностей, — «можно было догадаться». Огонь распространяется по всему телу, страх душит, забирает дыхание… Последним рывком парень переваливается через невысокую ограду и чувствует себя так, словно все тело нашпиговано пулями. Миша не сопротивляется, когда чьи-то руки поднимают его с асфальта и затаскивают в автомобиль — честно говоря, сопротивляться у него нет сил. Мотор гудит на надрывной ноте, и на очередном резком повороте парень едва ли не падает с сидения. Раздается сдавленный стон. — Терпи, Миш, терпи. Сейчас вон оторвемся — и повезу тебя латать… Но оторваться удается не сразу. Куликов успевает привыкнуть и к резким поворотам, и к обжигающей огнем боли, и к мокрой от крови штанине, когда «Ласточка» наконец-то останавливается. Степан открывает дверь и помогает Мише выйти, но парень падает, стоит перестать поддерживать его за плечи. Степан хмурится и качает головой, после чего буквально втаскивает Мишу в больницу на себе. — Завещаю Лондонград Олегу, чтобы мое… кхмх… дело прожило немногим дольше… кхмхкх… меня, — пытается отшутиться Куликов, но язык предательски заплетается. Уплывающего сознания хватает только, чтобы понять: это та самая больница, главврачу которой они в свое время помогли с увольнением пьяного хирурга. — …плиз кол… зэ доктор… главный доктор, ай сэй… — улавливает Миша обрывки фраз Степана, и ему почти удается улыбнуться. Почти — потому что ноги все-таки отказывают, и Куликов сползает на пол. Это что, с него столько крови? Нехорошо… После этой мысли картинка смазывается окончательно. Происходящее дробится на осколки — и с каждым из них Мише все труднее выдернуть себя из туманной пелены, поглощающей все вокруг. Раз — и какой-то врач в белом халате укладывает его на кушетку, говоря что-то про «leg» и «shoulder». Миша движется по узким коридорам и мысленно шутит про то, что рановато его повезли вперед ногами. Два — и над Куликовым склоняется размытое лицо Акимова, который обещает навсегда уйти из его жизни, после чего тянется к Мишиному сердцу. Из внутреннего кармана пиджака исчезает марка — девственно чистая, как и руки бывшего дипломата. Миша думает, что руки Акимова должны быть по локоть в крови. Три — и что-то непонятное закрывает парню половину лица. Куликов пытается сделать вдох, но воздух кажется слишком тяжелым и терпким. А еще он пахнет травами и несет с собой долгожданный покой… Миша улыбается, позволяя себе провалиться в спасительную тьму. ** Сознание возвращается резко, болезненным рывком, после которого Миша несколько раз моргает, чтобы хоть немного сфокусировать взгляд. Какой-то по-звериному дикий инстинкт вопит, что ему нужно вскочить с места и бежать — и Миша колоссальным усилием воли заставляет себя оставаться неподвижным. Действовать, не подумав — не его метод, поэтому парень ждет, пока головокружение немного утихнет, а перед глазами исчезнут темные круги. Он тихо выдыхает, успокаивая дыхание и сосредотачиваясь на событиях последних… часов? дней? Почему так трудно вспомнить? Понимание приходит неожиданно, и Миша, наконец, просыпается по-настоящему. Он чувствует себя ребенком, когда не хочет открывать глаза и убеждаться в правдивости своих воспоминаний. Но убежать от реальности еще никому не удавалось — ему ли это не знать. Миша резко распахивает глаза, но ориентироваться в полумраке комнаты очень трудно. Прямо перед ним маячит что-то темное… Нога? Но почему пошевелить ей не удается? Впрочем, все тело кажется чужим и даже для поворота головы приходится приложить огромное количество усилий. О более активных движениях думать и вовсе не приходится. В светящемся квадрате окна маячит чья-то широкая спина. Мысли текут вяло, и Миша не сразу понимает, что это Степан занял стратегически выгодную позицию у входа. По крайней мере, теперь можно не беспокоиться о собственной безопасности. Миллиметр за миллиметром Миша поворачивает голову в другую сторону. В свернувшемся на диване теле он с трудом узнает Олега. Но если в палате есть Олег, то должна быть и… — Мишка… — выдыхает Алиса почти в самое ухо, и у Куликова обрывается что-то внутри от того, как надрывно звучит голос Загорской. И как это он сразу не заметил ее, заснувшую на стуле рядом с его кроватью и, кажется, все это время державшую его за руку? — …лис… — шепчет Куликов, и ломает сухие губы в болезненной улыбке, осознав, как изменивший ему голос сократил имя девушки. В глазах Алисы появляются слезы. Куликов не знает, как он смог разглядеть их в полутемной комнате, но вдруг чувствует обжигающие капли на своей ладони и понимает, что был прав. — Он рассказал мне … — шепчет Алиса, не уточняя, о ком идет речь: они оба это прекрасно знают. — Он рассказал мне все, Миш… Загорская вдруг вцепляется в его ладонь и, всхлипнув, притягивает ее к своему лицу, утыкаясь носом между безымянным и средним пальцем. Миша хочет сказать что-то ободряющее, но язык по-прежнему не слушается. Зато к ладони, влажной от Алисиных слез, миллионами иголочек возвращается чувствительность. Куликов расслабленно выдыхает. Он жив, он в больнице, его друзья — рядом. А значит, все не так уж плохо. И уж дальше — точно только лучше. Дверь резко распахивается — и у Миши сердце проваливается в пятки: он слишком хорошо помнит, что именно последовало в прошлый раз за неожиданно открывшейся дверью. Впрочем, Акимов перестал шантажировать его Алисой и братом, а это стоит того, чтобы пару недель поваляться в больнице. — Очнулся? — по-отечески улыбается Степан и, включив в палате свет, садится на стул возле двери. В душе у Миши появляется нехорошее предчувствие. Плачущая Алиса, не обращающая внимание на просыпающегося Олега — это еще куда ни шло. Но если Степан выглядит таким серьезным и почему-то не хочет оставлять его одного — дела, наверное, обстоят не лучшим образом. Впрочем, а разве у него когда-то было по-другому? Следом за Степаном в палату заходит доктор, после чего происходит что-то вообще не поддающееся анализу. Алиса срывается с места и бросается к врачу, шипя рассерженной кошкой: — What the hell are you doing here?! I thought we made it clear that… You promised! — Куликов бы рассмеялся от того, как нелепо Загорская выглядит, когда злится, если б малейшее движение не сопровождалось волной тягучей боли. Его тело постепенно отходит от наркоза, а значит, впереди будут не самые приятные несколько часов. Кажется, врач говорит что-то про свои обязанности и долг, но Мише все труднее становится разбирать слова. Адреналин в крови, вызванный резким пробуждением, медленно утихает, оставляя после себя неприятные тянущие ощущения. Ничего страшного ведь не произойдет, если он еще немного поспит… ** В следующий раз Миша просыпается действительно отдохнувшим. Из окна льется неяркий свет, и ночное происшествие могло бы показаться сном, если бы не Алиса, все также спящая на стуле рядом с больничной кроватью и держащая его ладонь в своих. У Куликова что-то щемит в груди, от того, насколько правильной — и нереальной одновременно — кажется эта картина. Он любуется спутавшимися волосами Загорской — и зачем она только их отстригла? — и с трудом подавляет желание заправить ей за ухо выбившуюся прядь. Как-никак, статус больного, хоть и дает свои преимущества, но не позволяет ему так вести себя с девушкой, чей парень спит на диване в углу той же комнаты. — Проснулся? — Алиса заспанно улыбается — и Миша расплывается в ответной улыбке. Сухие губы немного ноют, но, в целом, движения кажутся менее болезненными, чем ночью. Правда, немного горит плечо да и подвешенная к потолку забинтованная нога не чувствуется, но это вполне можно пережить. Особенно когда на тебя вот так вот смотрит Алиса. — Дхга… — хрипит Куликов, и сам удивляется тому, как странно звучит его голос. Девушка хмурится, но тут же вскакивает с места. — Ой, совсем забыла! Врач же сказал… У тебя обезвоживание и тебе пить надо. Я сейчас, — Алиса пропадает из поля зрения парня, и ему приходится повернуть голову, чтобы увидеть, как она подлетает к тумбочке и наливает воду в стакан из пузатого кувшина. Что-то в ее суетливых движениях кажется настораживающим, но Миша еще недостаточно очнулся, чтобы думать о таких вещах. Поэтому он просто блаженно улыбается, позволяя Алисе поить себя. В положении героя, получившего травму на сверхсекретном задании, определенно есть свои плюсы. — Спасибо, — искренне благодарит он. — Не зря я шесть месяцев назад… кхмкх… выбил тебе визу. Длинную фразу удается произнести почти без запинок, хотя слова больно царапают пересохшее горло. Миша незаметно косится на Олега, но того, если он правильно помнит, невозможно разбудить и более серьезными вещами, чем тихий разговор. — Сейчас мы позовем Степана и начнем собираться. Как думаешь, ты уже достаточно окреп для перемещений? — Алиса говорит быстро и словно нарочито небрежно, то и дело оправляя складки на одеяле Куликова. — Надо переехать в другую больницу. Ну, знаешь, уровень получше, врачи покомпетентнее… — Ага, диваны для Олега пошире, — усмехается Миша. Ему чертовски хочется накрыть Алисину руку ладонью, но двигаться до сих пор удается лишь с раздражающей вялостью. Куда уж там до суетливых движений Загорской! — Несмешно! Я, между прочим, думаю о твоем здоровье и… — Mister Kulikov? — к дверям, открывающимся неожиданно, Миша, кажется, нескоро сможет привыкнуть. Как и к Степану в белом халате, втискивающемуся в палату следом за врачом. — Алиска, прости, я не мог больше его удерживать… Меня и так чуть не выгнали. Да и неправильно это, — виновато шепчет мужчина, пока доктор наклоняется к встроенным в спинку кровати аппаратам и проверяет какие-то показатели. Загорская приходит в бешенство. Мише кажется, что она бы набросилась на врача с кулаками, если б Степан не перегородил ей дорогу. На диване ворочается Олег, и это немного отвлекает Куликова от разворачивающейся перед ним сцены. Что, черт возьми, происходит? — Mister Kulikov, — чеканит врач, не обращая внимания на Алису, которую Степан и Олег теперь удерживают вместе. — You came with several injuries and two bullet wounds, one of which was penetrating. У Миши вдруг пересыхает горло. Конечно, врач не сказал ему ничего нового — он прекрасно помнит, как пуля прошила плечо, да и бинты в половину левой руки намекают на скрытую под ними рану. Но почему, черт возьми, так злобно горят глаза Алисы, почему не улыбается Олег? — We also removed the bullet from your leg, but unfortunately it hit sciatic nerve… — врач делает небольшую паузу, которая Куликову совсем не нравится. — Of course, there are ample opportunities of therapy and… — What… What do you mean? — спрашивает Миша, но ответ врача тонет в стуке крови, заполнившем все его существо. Нет, этого просто быть не может. Наверное, они не заметили подвернутую лодыжку или провели ложную диагностику, или… Английский язык, насыщенный медицинскими терминами, вдруг кажется совсем чужим. Миша непонимающе смотрит на врача, видя, как шевелятся его губы, но не находя в себе сил разобрать ни единого слова. Алиса яростно сбрасывает с себя руки Олега и медленно подходит к Мише, садясь на край его кровати. Загорская берет парня за руку, и он чувствует, как дрожат ее пальцы. Живот скручивает приступом паники. В этот момент для Миши существует только бледное лицо Алисы. — О чем… Что он сказал? — требовательно спрашивает Куликов, заглядывая Алисе в глаза. — Мы поедем в другую больницу, найдем доктора и проведем новые обследования, — запинаясь, шепчет Загорская. — Это Лондон, в конце концов, его уровень медицины… — Что он сказал, Алиса? — повторяет Куликов, не замечая, как вцепился в ее ладонь, словно нет ничего более важного. — Да и потом, прошло меньше двух суток после операции, трудно делать какие-то прогнозы о том, что будет дальше. Это ведь непредсказ… — Что. Он. Сказал, — чеканя слова, произносит Миша, и откидывается на подушку, прикрыв глаза. Шум крови в ушах становится невыносимым. — Миш, он… — начинает было Олег, но Алиса резко перебивает: — Не надо. Я сама. Молчание затягивается. Миша слушает кровь в ушах и вдруг вспоминает, как в семь лет был с мамой на Финском заливе. Прохладные волны обжигали ему ступни, а он бежал вперед, крича, что залив — это ведь совсем как море, а он умеет ходить по воде. — Мишка… — выдыхает Алиса совсем так, как прошлой ночью. — Они говорят, что ты больше не сможешь ходить. ** Алиса думала, что первые пару недель будут самыми тяжелыми. Алиса, как это часто бывает в последнее время, ошибалась. Потому что пока она моталась по врачам, пока отсылала во все европейские клиники результаты Мишиных рентгенов и анализов, пока вместе со всем Лондонградом дневала и ночевала в больнице, все было не так плохо. Гораздо хуже стало в день выписки, воспоминания о котором, кажется, до конца жизни будут приходить к ней в кошмарах. Потому что можно забыть ребят, натянуто поздравляющих Мишу с окончанием больничного срока, или врача, вкатывающего в палату инвалидное кресло… Но нельзя забыть остекленевший взгляд Куликова. Он ровным голосом попросил всех выйти из палаты — и лишь после этого позволил себе сломаться. Теперь Алиса видит этот взгляд каждый день. В тот момент она так и не вышла. Миша, свесив ноги — здоровую левую и перебинтованную правую — с кровати, сидел неподвижно и смотрел в стену перед собой. Загорская замерла у входа и не знала, что ей делать. Понятным было только одно: Мишу она оставлять не собирается. Потом правдами и неправдами была выпрошена санитарная машина — заставлять Мишу садиться в «Ласточку», не приспособленную для инвалидного кресла, не хотелось — и Алиса, так и не сказав ничего друзьям, вывезла его в Лондонград. Загорская даже смогла подняться в офис раньше санитаров, везущих Мишу, и выкатила оттуда велосипед, который для парня в инвалидном кресле стал бы издевательской насмешкой. Куликов мог бы гордиться тем, как профессионально она отстранилась от своих чувств и решила этот кейс. Вот только чувствует Загорская теперь за двоих. Потому что Миша, второй день сидящий на одном месте и невидящим взглядом смотрящий в окно, действительно сломался. Он безропотно позволяет перевозить себя (у Загорской от тяжелого кресла невыносимо ноют руки, но она упрямо продолжает двигаться), пьет прописанные врачом лекарства и даже принимает из Алисиных рук еду. Покорность пугает больше всего. Если бы Миша злился, если бы он ненавидел весь мир и ее вместе с ним, если бы он орал диким криком — Алиса бы смогла облегченно выдохнуть. Потому что это означало бы, что Куликов будет бороться. Вместо этого Миша покорно глотает протянутую Алисой таблетку. Девушка улыбается и щебечет, что ей нужно на секунду отойти в ванную. За два дня собственный голос надоел ей до скрежета зубов, и Алиса сползает на пол, как только закрывается дверь. Руки сами тянутся к телефону, почти набирая уже номер Степана, но… Нет. Миша — ее Мишка — не хотел бы, чтобы его видели таким. Алиса справится, Алиса вытащит его и заставит бороться — а потом уж можно будет обратиться за помощью к друзьям. Прервав зарождающуюся истерику, девушка поднимается с пола и включает холодную воду, чтобы умыть лицо. Кстати, неплохо бы и Мише помыться. Не зря же она купила все эти приспособления, которые облегчают прием душа для… Алиса всхлипывает, когда мысленно едва не называет Мишу инвалидом. ** Алиса срывается на третий день. Она тратит полчаса на подготовку душа и лишь потом завозит туда Мишу. Раздевать парня она не решается — в конце концов, рана на его плече почти зажила, так что он свободно может действовать обеими руками. Сказав, что пока сбегает в магазин за продуктами, она оставляет Куликова в одиночестве. Стоя на кассе, Загорская слушает обрывки разговоров, как вдруг у нее буквально ноги подкашиваются от нахлынувшей тревоги. На ходу сунув продавцу купюру, намного превышающую суммарную цену покупок, она хватает пакеты и бросается к Лондонграду. Какая-то крупа рассыпается по полу, когда она бросает купленные продукты на диван, но Загорской на это плевать. Она буквально влетает в ванную, резко распахивая дверь… И успевает заметить, как вздрагивает Миша, прямо в одежде сидящий под струями душа. Живой, господи, главное, что живой. Алиса кричит зверем, проклинает Куликова, орет, что ненавидит его, и грозится собственноручно убить. Она врывается в тесную душевую кабинку, наплевав на прохладные струи, и хлещет парня по щекам, перемежая проклятия с извинениями. Алиса сползает на пол — ее блузка и юбка совсем намокли — и сворачивается калачиком рядом с Мишей, положив голову ему на плечо. Зубы стучат от холода, но девушка не сдается и шепчет ему на ухо разные истории: о том, что Миша, в сущности, не должен сидеть в инвалидном кресле, что как только у него заживет рука, он сможет ходить с костылем, а потом — если будет делать упражнения для реабилитации — обязательно вернет себе чувствительность нерва, правда, придется долго трудиться и… Миша с семи лет не верит в сказки. ** Проходит две недели, прежде чем Алиса понимает, что Мишу ей просто так не вытащить. Она живет в Лондонграде, ночуя на узком офисном диване, и раз в три дня ходит в магазин и аптеку. Иногда она замечает стоящую на соседней улице «Ласточку», но подходить не решается — боится, что сядет в нее и уедет навсегда. Алиса прекрасно знает, что Миша полез в русское посольство не ради Акимова, а ради нее и Павла. И этот груз, кажется, она будет нести с собой всю жизнь. ** На исходе третьей недели Миша впервые начинает говорить. Загорская радостно кидается к парню, опускаясь перед ним на колени и сжимая в ладонях холодные руки. Вот только от смысла сказанного кровь стынет в жилах. Миша говорит, что убьет себя, если Алиса не уйдет. Он говорит, что свою вину она уже искупила, а угрызения совести пройдут со временем. Он говорит, что ненавидит ее. Мишин голос ровный и спокойный — и это пугает Алису больше всего. ** Алиса до сих пор не считает это правильной идеей, но жить в монотонном бездействии невыносимо. Поэтому ночью, когда Миша засыпает в своем кресле, она едет в психологический диспансер и возвращается с Павлом. Тот идет за ней, словно привязанный, стоит ей сказать заветное «Мишаждеттебя». Павел не знает, что Миша разучился ждать. Проходит не больше часа, прежде чем Алиса понимает, какую ошибку совершила. Теперь вместо одного сломанного Куликова, упирающегося усталым взглядом в стену, у нее есть целых два. Готовых отдать друга за друга жизнь, но не готовых сказать ни слова при встрече. Алиса сгибается от истерического смеха. Кажется, она кричит что-то — но какая разница, если никому в комнате нет до этого дела? Загорская размазывает по щекам слезы и влетает в ванную, громко хлопнув дверью. Сегодня она спит не на диване. ** День проходит. ** Проходит. ** Про-хо-дит. ** Когда тишину офиса разрывает непонятный звук, Алиса не верит своим ушам. Ей кажется, что от трехдневного затворничества в обществе двух псевдоживых людей она начинает сходить с ума. Но звук повторяется, разъедая нервы щемящим скрежетом. В общей комнате Загорская видит Павла, вертящего в руках кубик Рубика. Она пытается заговорить с ним, но парень слишком сосредоточен на цветных гранях. Куликов-младший не отвечает тоже, и Алиса идет на кухню готовить омлет. Что-то в происходящем, все же, не дает ей покоя. Разум работает неохотно, словно отвыкнув от задач сложнее, чем пожарить картошку и протянуть Мише порцию таблеток. Но когда смесь на сковородке покрывается хрустящей корочкой, Алиса вспоминает, что именно кубик Рубика Павел держал в руках на фотографиях Акимова. Алиса ломает губы в кривой улыбке. Если у нее не осталось друзей, это не значит, что врагов не осталось тоже. ** Акимов прилетает через неделю. Он стоит в дверях, небритый и немного помятый, но в целом — более чем узнаваемый. Алиса молча запускает его в офис — Алиса последнее время научилась все делать молча. Первым делом Акимов подходит к Павлу, берет того под локоть и, аккуратно придерживая, отводит к стоящему в дальнем углу креслу. Затем несколькими движениями смешивает цвета на кубике Рубика и возвращает его парню. Алиса хмурится. Миша все так же сидит у окна и смотрит в стекло. Акимов обходит его спереди — и вдруг, не предупреждая, отточенным ударом бьет в нос. Алиса словно в замедленной съемке видит, как голова Куликова неловко мотнулась назад, а в глазах мелькнуло что-то похоже на удивление. Способность чувствовать боль – это, прежде всего, способность чувствовать. Оцепенение спадает, и Алиса с криком бросается к Акимову. Она отталкивает его за секунду до того, как мужчина нацеливается на новый удар. Алая кровь капает на белую футболку Миши, застывая причудливыми узорами. Алиса заставляет его запрокинуть голову и бросается к холодильнику за льдом. — Ты не заставишь его бороться, если он сам не хочет, — равнодушно произносит Акимов. — И у тебя платье в крови. — А у Вас — руки, — огрызается Алиса, прикладывая к Мишиному носу замороженную курицу: льда в холодильнике почему-то не оказалось. — У тебя уже был шанс привести его в норму… Сколько прошло? Месяц? Полтора? — Много, — хмуро отвечает Загорская. Признаваться в том, что считать дни она, из страха перед временем, давно уже перестала, не хочется. — И все, чего ты добилась — это атрофирование мышц и увеличение потенциального срока реабилитации. Нет уж, девочка, теперь моя очередь искупать грехи. И разбираться вот с этим вот. Алиса вспыхивает, и гнев в ней кипит алым — таким же, как кровь на платье. Кажется, раньше у нее такие эмоции мог вызвать только Куликов. — Не говорите так, как будто его здесь нет! — Их, — усмехается Акимов и закатывает рукава рубашки. — Если ты забыла, их тут двое. ** Алиса не знает, как Акимову это удается, но уже на следующий день, вернувшись из магазина, она застает Мишу сидящим на обычном стуле и сосредоточенно делающим махи ногами. Вернее, пытающимся делать — правая, кажется, его абсолютно не слушается. Алиса чувствует жжение в глазах и спешит отвернуться, с головой уйдя в расстановку покупок на полках холодильника. — Где Павел? — хмуро спрашивает она, когда успевшая стать непривычной тишина становится невыносимой. — В Манчестере, — мимоходом отвечает Акимов и становится напротив Миши. — Отлично, еще два подхода — и начинай работать со спиной. Миша слушается. Внутри Алисы зарождается непонятное дерущее чувство, чертовски похожее на ревность. Это ведь она отказалась от Лондонграда, учебы и Олега (порядок у Алисы выходит совсем по Фрейду) ради того, чтобы стать сиделкой. Это она больше месяца днем и ночью находится рядом с Куликовым, занимаясь его бытом и лечением. В конце концов, это ведь она во всем виновата. Миша берет гантели и откидывается назад, напрягая спину. — Какого черта?! — буквально шипит Загорская, оттаскивая Акимова в ванную. — Как Вам удалось?! Акимов остается невозмутимым — и это раздражает ничуть не меньше равнодушия Куликова. И лишь дождавшись, когда девушка перестанет сжимать лацканы его рубашки, он произносит: — Так же, как и всегда: я знаю, чем угрожать. ** — Он отказывается пить таблетки, — спустя неделю заявляет Алиса, пересчитав оставшиеся в пачке капсулы. Она уверена, что последние четыре дня их количество остается неизменным. — Потому что он хочет чувствовать боль… Нет, не так. Потому что он хочет чувствовать, — Акимов отвечает неохотно, и Загорская в который раз за последнее время думает, что стала лишней. Однако она с завидным упрямством сидит рядом с Мишей, который с не менее завидным упрямством выполняет реабилитационные упражнения. Видя, как он крепнет, Алиса отказывается от идеи подмешать Акимову в еду яд или, на худой конец, слабительное. А жаль. Хорошая была идея. Впрочем, не одна она занимается экспериментами с питанием. Проснувшись ночью от неясного шума, Алиса видит, как Акимов что-то подмешивает в бутылку Куликова. Тот будто звериным чутьем ощущает ее пробуждение и тихо шепчет: — Лучше тебе об этом забыть. Алиса рассеянно кивает и засыпает. Ей снится, как они с Мишей гуляют по берегу моря и волны лижут им ноги — здоровые, сильные, загорелые ноги. Миша бежит вперед и счастливо кричит, что умеет ходить по воде. Соленое море, отражаясь, плещется в ее глазах. Алиса ненавидит кошмары. ** Через декаду Акимов предлагает вывести Куликова на улицу. Алисе вдруг становится невыносимо страшно — кажется, что агрессивный внешний мир доломает Мишку, ничего не дав взамен. Но видя, как уверенно (смешной эпитет для калеки) парень орудует костылем, передвигаясь по Лондонграду, Загорская соглашается. Они выходят из офиса вечером, чтобы темнота хоть немного укрыла Мишу от посторонних глаз. Куликов дрожит невыносимо, трясется, будто в горячке, и не поднимает глаз от пола. Алису колотит тоже, но в тесноте лифта находит в себе силы прислониться к Мише. Левая нога здорова, левая рука не сжимает костыль — и ее движение кажется до сумасшествия нормальным. С другой стороны то же самое делает Акимов. Алиса не может сдержать нервный смех. Она много раз представляла себе, как, аккуратно поддерживая, выведет Мишу на улицу, но никак не думала, что по другую руку от парня будет стоять Акимов. — Кто-то из нас должен сделать первый шаг, — едва слышно говорит мужчина. — И лучше, чтобы этим кем-то был Михаил. — От него разве дождешься первого шага? — совсем по-куликовски огрызается Алиса, пряча страх за ехидными репликами. Миша их будто не слышит. Он трясущейся рукой тянется к двери и сдавленно выдыхает, когда приходится налечь на механизм, чтобы открыть ее, но все же выходит на улицу самостоятельно. Акимов, словно профессиональный телохранитель, идет чуть поодаль, не сводя с парня пристального взгляда. Алиса старается копировать его походку. Миша движется медленно и неуверенно, будто пробуя мостовые Лондона на ощупь. Алиса вскрикивает негромко, когда из-за поворота резко появляется такси и ослепляет Куликова пронзительным светом фар. Миша замирает на месте, поворачивается к ней, впиваясь ошалевшим взглядом. И вдруг, отбросив в сторону костыль, нещадно хромая кидается к ней. Перед самой Алисой он падает на колени, и Загорская чувствует, что сердце едва не останавливается у нее в груди. Миша обнимает худые девичьи коленки и, кажется, плачет. Алиса хочет опуститься на асфальт рядом с ним, хочет сказать, что все будет хорошо, хочет разрыдаться — но не может побороть странное оцепенение. Все, на что ей хватает сил — поднять руку и медленно провести ладонью по соломенным волосам, чувствуя, как замирает Миша под этим жестом. Его спина перестает дрожать, а пальцы уже не так судорожно сжимают ее коленки. Миша поднимает взгляд. Алиса всматривается в выцветшие карие глаза цвета верескового пепла, и наконец чувствует закипающие слезы. Миша бессвязно шевелит губами, словно голос отказал ему за время многомесячного молчания, но слов не выходит. Алиса проводит рукой по щеке парня, стирая влажные дорожки. Дрожащие губы невесомым поцелуем останавливаются на запястье — и именно в ее сплетении вен Миша находит силу. — Прости… — еле слышно шепчет он, но Алиса, кажется, научилась читать по губам. Она хочет что-то ответить, что-то сказать ему, но слова комом застывают в горле. Алиса видит звезды в вересковых глазах Миши — и месяцы боли, страха и тишины уходят в прошлое. За спиной незримой тенью стоит Акимов, но Алиса на это абсолютно плевать. Она становится на колени и утыкается лбом в лоб Куликова, блаженно прикрывая глаза. А Миша, наконец, начинает становиться цельным.