379 солнечных зайчиков

Рукоятка ножа непривычно ложится в ладонь, и Жан с минуту вертит его в руке, пытаясь приноровиться. Неудобный, громоздкий, он совсем не похож на мечи, которыми их учат убивать титанов. Впрочем, картошка, титаны, какая разница, думает Жан и резко проводит ножом по кожуре. Тот соскальзывает, проходится по пальцу. Выступает кровь, и Жан морщится — не от боли, от досады. Да и разве это боль? Так, мелочь. Особенно по сравнению с тем, через что они проходят на тренировках — а в последнее время Шадис гоняет их в три раза больше обычного. Да и на наказания не скупится — как сегодня, например. Жан отбрасывает нож в сторону, подносит палец ко рту и, чуть помедлив, слизывает с него кровь. Как же все-таки несправедлива жизнь! В драке они с Йегером были виноваты оба, но того заставили мести плац, а Жана отправили чистить картошку. Сказать, что это злит — значит, не сказать ничего. Плац подмести можно за полчаса, а Жан тут до утра провозится, вон, целый мешок рядом. Жан пинает серую, туго набитую мешковину носком сапога и морщится. Коров-то он доил, а вот картошку ему предстояло чистить впервые. Сколько он себя помнит, все домашние дела лежали на плечах матери. Отца Жан помнил смутно. Ему было три, когда тот то ли умер, то ли пропал. Подробностей Жан не знал, но история там была мутная. Мама не любит о ней рассказывать. Жан переводит взгляд на палец — кровь уже почти не идет, темно-бурыми пятнами засыхая на ладони. Он приваливается спиной к стене и вслушивается в завывания ветра, мечтая оказаться где угодно, но только не здесь, в этом старом амбаре. «Наверное, скоро начнется гроза», — думает он, глядя в окно на темнеющее небо. Окна тут маленькие, узкие. Да и что с них толку, с этих дурацких окон? Они даже не открываются, Жан проверял. Потому и воздух здесь такой сырой, удушливый. От него першит в горле, и легкие, кажется, набиваются прелой соломой с каждым вдохом. От лагеря амбар находится всего в пяти минутах ходьбы, но кадеты стараются лишний раз к нему не приближаться: слухи об этом месте ходят самые разные. Вроде бы несколько лет назад здесь умер местный фермер — повесился, привязав веревку к одной из балок. Сам ли он это сделал, или ему помогли, так и осталось загадкой, но говорят, что с тех самый пор в амбаре начала происходить разная чертовщина — мелькал свет по ночам, звучали шаги и странный шум — то ли хрипы, то ли стоны. Саша Брауз, с голодухи рискнувшая пробраться сюда после отбоя, потом с ужасом рассказывала о блестящих в темноте огромных глазах. Впрочем, то были наверняка крысы. Жан не раз слышал, что крысы в деревнях – настоящая беда. Сжирают всё, до чего могут добраться — ничего удивительного, что вымахивают до таких размеров. Истории о призраке из амбара были тем, что рассказывали первогодкам в казармах перед сном. Эти истории с каждым разом обрастали всё новыми и новыми подробностями: что и фермер был и не фермером вовсе, а непонятно откуда взявшимся в этих местах целителем и чуть ли не колдуном, и что после его смерти здесь побывала королевская гвардия — аж весь первый отдел. Говорят, капитан лично расследовал это дело, а когда уехал — строго настрого запретил жителям упоминать о произошедшем. Слухи ходили разные, но никто не знал, откуда они пошли — может, от самих кадетов, решивших со скуки попугать ребят помладше. Может, на самом деле ничего этого и не было вовсе — кто ж теперь разберет. Из размышлений Жана выводит скрип дверных петель. Он тут же подбирается и вскидывает голову, вглядываясь в темную фигуру на пороге, но уже через мгновение облегченно вздыхает. — А, это ты. Марко заходит внутрь и захлопывает за собой дверь. На нем плащ, а на лицо низко, почти до самого носа надвинут капюшон — похоже Марко явился сюда тайком. Он с интересом оглядывается по сторонам, а затем улыбается и подходит ближе. — Держи, — говорит он и протягивает Жану флягу с водой. Тот кивает, залпом выпивает половину, а остатки выливает на ладонь, пытаясь смыть грязь и кровь. Рану пощипывает, и Жан, поморщившись, тут же проверяет, не открылась ли она. Марко прослеживает его взгляд. — Как ты? — спрашивает он и наклоняет голову, рассматривая порез. Жан отвечает ему хмурым взглядом и одергивает руку. Кажется, Марко хочет сказать что-то вроде: «Ни на минуту тебя нельзя оставить!», но только молча качает головой, снимает плащ и садится рядом. Вынимает из кармана перочинный ножик — и где только достал? — и принимается чистить картошку. Жан кидает на него косой взгляд. Он знает: застукай его здесь Шадис, их обоих не ждет ничего хорошего, и поэтому он даже открывает рот, чтобы спровадить Марко обратно, но обрывает себя на полуслове. Несмотря на внешнюю мягкость, упрямством Марко может посоперничать со многими. Если он что-то решил, то переубедить его сложно. Да и потом, Жан по-настоящему рад его компании: хоть он и никогда не признается в этом вслух, но одному ему здесь было неуютно. — Я бы и сам справился, — с напускным недовольством бормочет он. В ответ Марко улыбается уголками губ — понимающе и даже чуточку снисходительно, словно видит насквозь. Впрочем, наверное, так и есть: Марко всегда понимал его лучше, чем кто-либо другой. — Что ни говори, а вдвоем будет быстрее, — говорит он. — До ужина как раз управимся. Жан скептически приподнимает бровь и хочет возразить, — до ужина остается меньше часа, — но так и замирает с открытым ртом. Марко явно знает, что делает: его движения четкие, размеренные, и кожура ровными кольцами падает на пол. — И где ты этому научился? — спрашивает Жан примерно через минуту, изо всех сил стараясь скрыть удивление в голосе. Марко отзывается не сразу. На крыше жалобно скрипит флюгер. — Еще в детстве столько картошки перечистил, что, кажется, могу теперь с закрытыми глазами. — Вот как. О детстве Марко Жан знает немало — тот любит рассказывать о своей семье, многочисленных братьях и сестрах и о том месте, откуда он родом — Джинае, маленькой деревушке откуда-то неподалеку. Поначалу Жана это раздражало. Пусть он не признался, но истории Марко вызывали у него тоску по прежней жизни, по дому, старым друзьям и по сварливой матери. Затем он сам не заметил, как привык — к Марко, его вечному присутствию рядом и даже к его сентиментальным историям. Жан молча подбирает с земли нож. Палец отзывается тупой болью, но он не обращает на нее внимания и принимается за работу. Какое-то время они с Марко молчат, но это молчание не кажется неловким, напротив — привычным, почти уютным. Тишину нарушают лишь шелест срезаемой кожуры и завывание ветра. Где-то вдали слышатся раскаты грома, и Жан снова думает о том, что вот-вот начнется гроза. Марко осторожно кладет очищенную картофелину в ведро и тут же тянется к мешку за следующей. — Мне, кажется, лет восемь было, когда я нож впервые в руки взял, — говорит он. — Случилось это после смерти отца. Мама тогда одна осталась, с нами пятерыми на руках. Ей приходилось браться за любую работу, чтобы нас прокормить, а я оставался в доме за старшего. Помню, первое время я вечно пальцы резал, а потом старался, чтобы порезы маме на глаза не попадались. Волновать не хотел, она и так все время из-за нас переживала… Его голос звучит тихо, задумчиво, и Жан удивленно поднимает на него глаза. В тусклом свете керосиновой лампы Марко кажется ему совсем чужим. Его брови сдвинуты, а взгляд сосредоточен, словно он находится за тысячи миль отсюда. Прежнего Марко сейчас напоминает лишь россыпь веснушек, выделяющихся на коже яркими пятнами. За годы знакомства Жан изучил лицо Марко так подробно, что знает их едва ли не на пересчет — они тянутся от скул вдоль по щекам, переносице, а у надбровных дуг резко бледнеют. Там их и не каждый разглядит — только если будет совсем рядом, как Жан сейчас. Жан ловит себя на мысли, что ему хочется протянуть руку и провести по ним кончиками пальцев. Узнать на ощупь, убедиться, что перед ним настоящий Марко, а не плод его фантазии и не один из обитающих в этом амбаре призраков, решивших сыграть с ним злую шутку… Жан до боли прикусывает губу и не сразу понимает, что Марко что-то говорит. — А? — Я спросил, что с тобой. — Марко пристально заглядывает ему в глаза. — У меня что, нос грязный? — Он неловко ерошит волосы и проводит тыльной стороной ладони по щеке, оставляя на коже земляной след. Вид у него до смешного нелепый, и Жан, не удержавшись, фыркает от смеха. Наваждение проходит. Марко улыбается, пихает его локтем, и они шутливо переругиваются, а Жан думает о том, какие только глупости не приходят иногда в голову. *** На обратном пути их настигает гроза. Сначала небо ломает яркая молния, а через несколько мгновений на землю стеной обрушивается дождь. Дорога до лагеря занимает всего пару минут, но этого времени хватает, чтобы они вымокли до нитки. У казарм их встречает Шадис. Он меряет неодобрительным взглядом сначала Жана, затем Марко — оба так замерзли, что у них зуб на зуб не попадает. Жан уже готовится к очередной взбучке, но Шадис только вздыхает и приказывает им немедленно переодеться. — Заболеете — без разговоров отправлю домой. Еще не хватало мне с вами возиться, — ворчливо бросает он напоследок. В первое мгновение Жан хочет возразить — ну в самом деле, не виноваты же они в том, что начался дождь! — но предостерегающий взгляд Марко заставляет его прикусить язык. Да Жан и сам понимает, пререкаться сейчас — себе дороже, тем более, что он уверен: слова Шадиса — пустая угроза. Не то чтобы ему хочется это проверять, конечно. Они с Марко молча отдают честь и уходят. До кроватей всего каких-то двадцать метров, но сейчас они кажутся вечностью. Каждый шаг отзывается хлюпаньем в сапогах, а промокшая насквозь одежда неприятно липнет к телу. Жан пытается расстегнуть пуговицы, но задубевшие пальцы почти не слушаются. Тогда он нетерпеливо стягивает рубашку через голову и кидает на кровать. Сквозняк обдувает кожу, вызывая мурашки, и Жан шумно выдыхает и ругается себе под нос. В казармах сейчас едва ли многим теплее, чем на улице: хорошо, если градусов пятнадцать, а то и меньше. До первого снега еще несколько месяцев, так что топить здесь начнут ой как нескоро… В воцарившейся тишине слышны лишь дробный перестук дождя по крыше, клацанье зубов да громкое сопение. Жан раздраженно мотает головой, пытаясь отбросить со лба влажные волосы, морщится и смотрит на Марко — тот старается не подавать виду, что ему холодно, но тоже дрожит. Заметив взгляд Жана, он ободряюще улыбается, набрасывает ему на плечи полотенце и несколько раз с силой проводит им вниз по спине и обратно. — Одевайся быстрее, — говорит он. — А то и правда простудишься. Жану не нужно повторять дважды. Он скидывает сапоги и натягивает сменный комплект одежды — тот уже чуть мал и жмет в груди, но сейчас Жана это не смущает. Сухой, да и ладно. Марко тем временем аккуратно расстегивает рубашку и тут же принимается обтираться полотенцем. — Эй, тебе помочь? — вырывается у Жана прежде, чем он успевает подумать. Марко оглядывается через плечо, смотрит на него чуть удивленно, но уже через мгновение его лицо озаряет широкая улыбка. — Было бы здорово. Чуть поколебавшись, Жан берет в руки полотенце и проводит им по его спине, мимоходом отмечая, что кожа покрыта россыпью веснушек. Странно: они с Марко столько времени прожили бок об бок, а Жан то ли никогда их не видел, то ли попросту не обращал внимания. Пожалуй, Марко всегда был Жану куда лучшим другом, чем он ему: замечал все, что с ним происходит, понимал без слов и угадывал малейшие перемены в его настроении. Жан, в свою очередь, привык считать присутствие Марко в своей жизни нечто самим собой разумеющимся. Марко едва заметно дрожит, и Жан вытирает его быстрыми, резкими движениями. Он с силой проводит полотенцем по коже, которая краснеет на глазах. По его позвоночнику скатывается дождевая капля и исчезает за поясом брюк. Сама поясница тоже усеяна бледно-золотистыми веснушками, и Жан смотрит на них, как завороженный. Не то чтобы они ему нравятся, напротив — они цепляют взгляд, вызывая какое-то раздражение и нестерпимое желание наклониться ниже, дотронуться, проследить пальцами их очертания и… Будто прочитав его мысли, Марко оглядывается через плечо. Их глаза встречаются, и Жан забывает, как дышать. — Жан? — доносится до него будто сквозь толщу воды. Марко смотрит пристально, изучающе, и только через мгновение Жан ловит себя на том, что неосознанно водит пальцами по его спине. Он тут же одергивает руку, словно обжегшись. Полотенце с тихим шелестом падает на пол. Никто из них не пытается его поднять. Они вообще не двигаются, и кажется, что весь мир вокруг замер. Жан сглатывает и облизывает внезапно пересохшие губы, чувствуя, как к щекам приливает кровь. — Да ты же весь горишь, — неожиданно говорит Марко и хмурится. — Неужели и правда заболел? Он протягивает к нему руку — наверное, чтобы коснуться лба, — но Жан резко отшатывается. Кровь стучит в висках, грудь словно перехватывает, и он не может ни вздохнуть, ни произнести ни слова, и только смотрит на Марко, на лице которого читается недоумение пополам с беспокойством. — Жан, что… — Марко делает шаг вперед, но Жан жестом останавливает его. — Пошли быстрее, а то ужин пропустим, — находит в себе силы сказать он и торопливо направляется к дверям. Марко догоняет его через минуту. Путь до столовой они проделывают в неловком молчании. *** Похоже, Марко опять оказывается прав: Жан заболел. Он не знает, чем иначе можно объяснить его лихорадку, рассеянность и все эти странные мысли. Раньше он, например, не пытался отвести взгляд, стоило Марко поднять глаза. И не думал о том, как далеко за поясом брюк кожа Марко перемазана веснушками. И не пытался угадать, о чем тот думает, когда замолкает, чуть хмурится и подносит кончик пальца к губам. Как бы то ни было, но с Марко он старается вести себя как обычно. Вот только получается это плохо. Жану все время кажется, что Марко вот-вот догадается о том, что с ним творится что-то странное и... Тогда он, наверное, переменится в лице, на лбу его появится тонкая морщинка, а, подумав, Марко и сам решит держаться от него подальше. Зачем ему такой ненормальный друг? А еще Жан с ужасом думает о том, что будет, если догадаются остальные. Этого только не хватало! После ужина он направляется прямиком в казармы, забирается в койку и натягивает до ушей одеяло. Нестерпимо хочется спать, но заснуть так и не удается: его бросает то в жар, то в холод, и он бесконечно долго ворочается с боку на бок, пытаясь понять, что же с ним происходит. Через какое-то время возвращаются и остальные. Жан отчетливо слышит, как они расходятся по кроватям, переговариваясь вполголоса. Дождь со стуком ударяется о стекла в расшатанных деревянных рамах, а Эрен Йегер говорит что-то о завтрашней тренировке. От звучащего в его голосе энтузиазма у Жана сводит челюсти. Затем рядом раздаются шаги, и он чувствует на себе чей-то взгляд, от которого, кажется, остаются следы на коже. В следующий момент ему на лоб ложится теплая ладонь — Марко тихо хмыкает и невесомо проводит по его волосам. Прикосновение такое быстрое, что спустя мгновение Жан понимает: все это ему померещилось. Еще один симптом его странной болезни. Шелестит одежда, скрипят старые матрасы, но через несколько минут всё затихает. Кто-то гасит керосиновую лампу, и комната погружается во тьму. *** На ощупь кожа Марко оказывается в точности такой, какой он помнит. Жан скользит по ней пальцами, проводит по плечам, разминая напряженные мышцы. Марко тихо вздыхает и прижимается к нему спиной. Жан чувствуется исходящее от него тепло — успокаивающее и убаюкивающее — утыкается лицом в волосы на его затылке и закрывает глаза. Жан мог бы провести вечность, обнимая Марко и вдыхая исходящий от его волос запах дождя и еловых веток. Ему кажется, что Марко что-то шепчет, и Жан тянется к его губам, проводит по ним кончиками пальцев, чтобы понять, что именно. Но Марко лишь улыбается. Жан ощущает его улыбку кожей и тоже улыбается. Внезапно что-то меняется — Жан не знает, что именно, но сразу понимает: что-то не так. По спине пробегает дрожь, но он лишь сильнее зажмуривается. Может, если он притворится, что ничего не случилось, то всё пройдет? Какое-то время Жан не двигается, а затем до него доносится тошнотворный, сладковато-горький запах разлагающейся плоти. Он неприятно щекочет ноздри и, кажется, въедается глубоко в легкие. Жан понимает: он не может дальше убегать, ему некуда спрятаться. Он должен открыть глаза. Он медленно открывает глаза и с ужасом отшатывается. Марко он узнает лишь по одежде и темной путанице волос. Вокруг его шеи обвита конопляная веревка, другим концом привязанная к свисающей со стены балке. Его лицо кажется синим и раздувшимся, готовым лопнуть от малейшего прикосновения, нос и глаза выглядят оплывшими, словно огарки свечей, а на губах висят ошметки плоти. Усилием воли Жан отводит от него взгляд и осматривается по сторонам. Он стоит посреди амбара, вокруг танцуют тени, а изо углов доносятся перешептывания и тихий смех. Снаружи грохочет гром и завывает ветер, где-то на крыше скрипит флюгер, и сейчас в этом жалобном скрипе можно расслышать стоны, полные боли и отчаяния. Жан смотрит прямо перед собой. Марко — если это существо еще можно назвать Марко! — открывает бесформенный рот, будто силясь что-то сказать, но ему не удается произнести ни слова — лишь сиплый хрип. Жан просыпается от боли в груди и с громким криком. Яркое солнце светит ему в глаза; он поднимает руку — кисть все еще подрагивает — и устало утыкается лицом в сгиб локтя, пытаясь отдышаться. В следующее мгновение ему в голову летит подушка. — Это уже даже не смешно, Кирштайн! — с неприкрытым раздражением говорит Йегер и зевает. — Еще одна такая ночь — и отправишься спать на улицу! Жан кидает подушку ему обратно и приподнимается на локте. Все смотрят на него, и во взгляде каждого из них — даже Йегера — видна тревога. Кажется, он и правда всех разбудил. Опять. — Снова кошмары? — спрашивает Марко с соседней койки. Он моргает и потирает глаза, глядя на Жана с нескрываемым беспокойством. Взъерошенный, сонный, он совсем не похож на Марко из его сна. Жан скользит по нему взглядом и чувствует, переполняющее его облегчение. Больше всего ему сейчас хочется схватить Марко за плечи и крепко обнять, ощутить под руками живую плоть и сказать, как сильно он боится его потерять. Кто бы знал, сколько усилий ему стоит сдержаться. — Я в порядке, — хрипло выдавливает Жан, падает обратно на кровать и зарывается лицом в подушку. Ему никто не верит, но все молча принимают его ответ. Жан благодарен: дальнейших расспросов он бы просто не выдержал. Утренняя тишина постепенно наполняется звуками: хлопаньем дверей, шагами, голосами и шорохами. Жан не двигается, терпеливо ожидая, пока все уйдут. Ему не хочется никого видеть, не хочется ловить на себе взволнованные взгляды, преследовавшие его в течение последних дней. И еще Марко… От него некуда деться. И не хочется, но Жан совершенно точно уверен: дружба дружбой, а всякие такие мысли — это перебор. От них нужно избавляться, иначе… Когда шум стихает, Жан приоткрывает глаза и оглядывается. Пусто. Его взгляд падает на часы, и все посторонние мысли разом вылетают у него из головы: до построения остается каких-то десять минут. Жан вскакивает, торопливо напяливает на себя одежду и идет к выходу. За дверью, привалившись к стене, стоит Марко, и Жан без лишних объяснений понимает: тот ждет именно его. — Нам нужно поговорить. — Потом, — отмахивается Жан. — Мы опаздываем. — Но Марко не двигается с места, и тогда Жан раздраженно добавляет: — Ты хорошо знаешь, что Шадис сделает с нами за опоздание. — Снова отправит в амбар? Ты ведь этого боишься? Жан замирает, не в силах произнести ни слова, а Марко тем временем продолжает: — Я не знаю, что с тобой происходит, но это все неправильно. Ты уже неделю толком не спишь — просыпаешься от кошмаров. И все это началось с того самого дня, как ты чистил там картошку. А хуже всего то, что ты даже не пытаешься чего-то сделать. — Дай пройти, — говорит Жан. Марко все говорит верно, только вот стоит ему оказаться рядом, как Жан забывает обо всем на свете. Даже про амбар с его дурацкими привидениями. — Ждешь, пока ребята и правда отправят тебя ночевать на веранде? — Обойдутся, — хмурится Жан. Уж если Марко вбил себе что-нибудь в голову, то его уже не остановишь. — Черт с ними, пойдем скорее. Или я сам. Он собирается пройти, но Марко отстраняется от стены и преграждает ему дорогу. — Нет, Жан, мы, — он выделяет это интонацией, — пойдем туда сегодня после отбоя. В его взгляде читается такая решительность, что Жан не находит в себе сил возразить. *** Вместе с сумерками на землю медленно опускается туман, и к тому времени, как последние лучи солнца исчезают за горизонтом, он уже плотной стеной окутывает землю. Жан почти засыпает, когда чувствует, как кто-то трясет его за плечо. Он резко садится и моргает, вглядываясь с темноту. Перед ним Марко, и уверенность эта приходит раньше, чем Жан успевает его рассмотреть. От Марко пахнет хвоей и дешевым мылом, а от его прикосновения по коже змеей проскальзывает дрожь. Жан со свистом втягивает воздух. Марко прижимает палец к губам, делая ему знак молчать, а сам говорит едва слышно: — Если поднимем шум, нам не поздоровится. — Ну так иди и ложись спать! — шипит в ответ Жан. Он ни на минуту не думал, что Марко — Марко, который всегда старался не нарушать правил! — и правда решится на вылазку в амбар. После их утреннего разговора об этом больше не заходило и речи, а когда после отбоя Марко молча пошел спать, Жан уверился в этом окончательно. — Нет, — тут же убеждает его в обратном Марко. — Вставай. Жан награждает его мрачным взглядом, но спорить не решается. Да и потом, в глубине души ему и самому хочется вернуться в амбар — вернуться и убедиться, что там никого нет. Ну или же встретиться с призраками лицом к лицу и покончить с ними. Марко отступает в сторону, давая Жану встать, и терпеливо ждет, пока тот оденется. Сам он уже собран: на его плечи накинут плащ, под которым виднеется форма, а в руке зажата керосиновая лампа. Похоже, к вылазке Марко подготовился основательно. Через несколько минут они уже выходят на ведущую к амбару тропу. Все вокруг окутано белой пеленой тумана, и приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Стоит тишина, нарушаемая лишь шорохом ботинок по жухлой траве да шумом дыхания. Жан зябко ежится и оглядывается на Марко. Тот — совсем рядом, но кажется, стоит протянуть к нему руку, как он тут же исчезнет. — Какого черта ты поднял меня среди ночи? — недовольно тянет Жан, пиная лежащий на тропинке камешек. Тот с глухим клацаньем исчезает в темноте. Становится неуютно, и Жан вздрагивает, втягивая шею в плечи. — Спали бы сейчас. Марко оборачивается, и в желтоватом свете лампы его лицо кажется мертвенно-бледным. Яснее становятся темные круги под глазами, россыпь веснушек кажется четче, алеет закушенная губа. Темнота не скрадывает очертания его лица, а наоборот делает ярче. Жан моргает и переводит взгляд на носки своих ботинок — смотреть на Марко становится больно. Марко хмыкает тихо и снова идет вперед, вдоль полуголых зарослей, готовящихся к зиме. До амбара они доходят в молчании и нерешительно останавливаются перед дверями. Жан не знает, кто из них первым тянется к ручке— наверное, они оба, вместе. Скрипят петли, и Жан морщится: звук громом разносится по округе. Войдя внутрь, Марко ставит лампу на пол. Помещение тут же заполняют причудливые тени. Жан невольно вспоминает свой кошмар и оглядывается по сторонам. Горло сжимается: кажется, стоит Марко обернуться, как вместо его лица Жан снова увидит чернеющие ошметки плоти. Но ничего этого нет: лишь светлая кожа с россыпью веснушек, и Жан не может сдержать вздоха облегчения. — Посмотри на меня, — тихо говорит Марко. — Я в порядке. Видишь, Жан? Все хорошо. Я живой. Это всего лишь пустой амбар, тут нет ничего. Он быстро пересекает разделяющее их расстояние и хватает Жана за плечи. Его лицо оказывается совсем рядом, на расстоянии вдоха или даже еще ближе, и Жан видит, как играет неровное пламя керосинки на рыжих ресницах. — М-марко, ты чего? — непослушными губами выдавливает Жан. Марко смотрит на него понимающе и в то же время сочувственно, заглядывает ему в лицо и говорит: — Ты знаешь, что говоришь во сне? — Что? — Ты и раньше говорил. Например, я знаю, что твой отец давно пропал. А еще, что ты скучаешь по матери. — Марко закусывает губу, глубоко вдыхает, словно перед первым полетом с УПМ, когда страшно так, что живот будто стискивает ледяным кулаком. Жан тоже невольно задерживает дыхание. Когда Марко снова смотрит Жану в глаза, во взгляде его нет ни тени страха или нерешительности. — А теперь ты каждую ночь просишь меня не умирать. И ещё… Марко вдруг заливается краской — Жан с удивлением наблюдает, как краснеют кончики его ушей, как медленно сползает румянец в вырез рубашки. — Ещё что? — хрипло спрашивает он. Сердце колотится, как барабан. Кажется там, внутри, засел мелкий противный вояка, вроде Шадиса, и теперь назло Жану все время сбивается с ритма. Марко упрямо сжимает губы, жмурится, а потом говорит на выдохе: — Что тебе нравятся веснушки. — Что? — тупо повторяет Жан. Кровь шумит в ушах, а тело леденеет, будто водой окатили. Все это похоже на глупую шутку — так однажды Конни и Томас поставили ведро с водой из колодца над дверью в казармы… Жан в тот раз замерз так, что зуб на зуб не попадал, совсем как тогда, когда они с Марко бежали из этого амбара… И когда он смотрел на россыпь бледно-золотых пятен на спине и пояснице… Жан резко отшатывается. — Ч-что ты несешь? — хрипло спрашивает он и пятится назад, пока не натыкается спиной на сырую деревянную стену. Теперь их с Марко разделяет несколько метров, и Жан может вздохнуть свободнее. В голове — хаос из мыслей, обрывков эмоций и страха. Не того, что привел их обоих в этот амбар, нет. Жан боится, что Марко вот-вот переменится в лице, скажет: «Ну что ты за друг такой?», и быстрым шагом выйдет из амбара. А Жан останется тут, один на один с жалящим ужасом. Он с силой впивается ногтями в ладони, но боли не чувствует. Марко хмурится, совсем как Жан и представлял, и в два шага преодолевает разделяющее их расстояние. Теперь он загораживает собой отблески лампы, и Жан не может понять того, что написано на его лице. Еле слышно шуршит под подошвами солома; Марко придвигается ближе, и на смену прелому затхлому запаху приходит еловая горечь. А потом Марко чуть наклоняется и выдыхает Жану в губы: — Я рад, что они тебе нравятся. Губы Марко почти касаются его кожи, и Жану кажется, что сердце сейчас выскочит у него из груди. Чужое дыхание обжигает, и он, чуть слышно застонав, обхватывает шею Марко, прижимается губами к его рту и целует. Совсем как в том сне, только лучше. Ярче, сильнее. Марко жмется к нему всем телом, ласково проводит по щеке прохладными пальцами и целует в ответ. Жан больше не замечает пляшущих теней, не слышит скрипа стен и стонов старого флюгера, ему плевать на всех призраков на свете, главное — Марко. Здесь, рядом, прижимается так, что дыхание перехватывает, и легкие, кажется, сгорят от недостатка кислорода. — Жан, можно? Жан кивает, не понимая, о чем тот спрашивает, а потом слышит высокий гортанный стон. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять — это он стонал совсем как девчонка, как Мари, которую таскали на сеновал все парни деревни, а Жан и другие, помладше, сбегали по ночам из домов — подглядывать. Пальцы Марко забираются под штаны и белье, стягивают его ниже, высвобождая член. Твердые подушечки проезжаются от основания до головки, и Жан рвано выдыхает. Глотает воздух и скребет ногтями по стене, стараясь хоть за что-то зацепиться. От прикосновений Марко сносит крышу. Жан уже не понимает, где он, и только подается навстречу, подставляет губы и шею поцелуям и тихо стонет, когда Марко сжимает его член, стискивает ягодицу и прижимает его к себе, что-то глухо шепча. Жан не может разобрать слов, его бьет ознобом и почти болезненным удовольствием. Когда его перестает колотить, а дыхание выравнивается, Марко чуть отстраняется. Над его губой блестит испарина. Он улыбается. Жан опирается спиной на стену и часто моргает. — Черт, — выдавливает он. А Марко внимательно смотрит на свою перемазанную чем-то блестящим — чем-то, мать его! — ладонь. В скудном свете всего не разглядеть, и Жан делает шаг вперед. Марко дрочит себе, проводя от основания до головки, поглаживает уздечку. Острый запах спермы перебивает даже вонь прелой соломы, или может Жан ее уже просто не чувствует. Едва соображая, он кладет ладонь поверх руки Марко и проводит по его члену. Марко стонет и закусывает губу. Он немного поворачивается, опираясь на узкую поддерживающую балку, которая уходит вверх до потолка, и теперь свет керосинки падает на его кожу. Как Жан и думал, на его бедрах тоже есть веснушки. Едва заметные, они похожи на россыпь солнечных зайчиков. Жана больше не держат ноги. Мышцы превращаются в желе, и он опускается на колени, касается губами бедра Марко, пробуя на вкус золотистые пятнышки. Марко громко дышит, его свободная рука сжимается на волосах Жана. Острый запах накрывает с головой, сердце вновь отбивает неровный ритм, и Жан вдруг немного смещается и касается кончиком языка блестящей красной головки. Марко тут же отталкивает его и глухо стонет. На солому летят белесые капли. А Жан смотрит на свои колени и думает, что солома ужасно колется. Особенно если сидеть на ней голым задом. Какое-то время тишину в амбаре нарушает лишь звук их тяжелого дыхания. Затем Марко начинает поправлять форму. В кармане у него откуда-то оказывается носовой платок. Он оглядывается через плечо и предлагает его Жану. — Мне он не нужен, — отзывается тот. Слова даются ему с трудом. Кажется, что он не произносил ничего уже очень давно, день, неделю или целую вечность. — Ладно. — Марко стирает с руки остатки спермы и поднимается на ноги. Он делает все это так тихо, что даже шороха ткани не слышно. И тут Жан понимает: тихо. В амбаре стало очень тихо. Больше не слышно ни скрипов, ни шелеста по углам, ни даже стонов ветра за стенами, и от этого становится так жутко, что по спине ползут мурашки. А потом Марко спрашивает: — Жан? Что случилось? Его слова будто рушат окружающую их преграду. До Жана вновь доносятся шорохи, шелест соломы под ногами, поскрипывание трухи и даже звон старых стекол. — Ничего. Все в порядке. — Он встряхивает головой и поднимается на ноги, начинает поправлять одежду и отряхивать налипшие соломинки. — Ты только не сердись, — Марко подходит ближе, кладет ладонь Жану на плечо, и от его прикосновения становится невероятно тепло, — но я же говорил тебе: это самый обыкновенный амбар. Тут ничего нет. Нет и не было. Всё это обыкновенные страшилки. — Да понял я, понял, — с напускной ворчливостью говорит Жан, пытаясь скрыть неловкость. Марко снова улыбается. — Пойдем назад, пока никто не заметил нашего отсутствия? Они возвращаются. Ветер становится таким холодным, что не спасает даже плащ, и Жан, честно говоря, очень рад, что до казарм всего лишь каких-то пять минут. Чем ближе они подходят, тем больше Жан уверен: все произошедшее было сном. Сейчас он проснется в своей постели и поймет, что ничего не было. Ни амбара, ни поцелуев, ни прикосновений Марко. Жан дует на заледеневшие пальцы, трёт руку об руку, пытаясь согреться. Через мгновение его пальцы накрывает горячей ладонью. — Замерз? — спрашивает Марко. — И я. Бежим скорее. Керосинка, которую Марко прикрывал рукой, гаснет, и они оказываются в темноте, которую едва разгоняет лунный свет. Хорошо, что тропинка утоптанная, да и ходили они тут не раз. Марко идёт впереди. А позади них — никаких призраков.