When he comes marching home again

Клэй приказывает на пару часов забыть о войне, обо всех войнах, и Роуг кивает, делая вид, что согласен, хотя, конечно же не сможет забыть. Не сейчас и никогда. Они целуются, неуклюже, как подростки, подаются друг другу навстречу, сталкиваясь зубами, а потом оба откидываются назад, почти одновременно, как по команде. Роуга все еще колотит от напряжения после боя, он не может расслабиться, успокоиться, нормально вдохнуть, ему снова и снова кажется, что вместо воздуха он глотает пламя. Когда он пытается обнять Клэя, выходит что-то больше похожее на боевой захват, но Клэй не жалуется, он давно привык к подобному, к тому же никогда не был одним из тех, кто особенно ценит нежности – когда ему хочется чего-то такого, он ищет женщину. Роуг нужен для другого, и дело не только в том, насколько грубо он обходится с Клэем или насколько грубо сам Клэй может обойтись с ним. Дело в доверии: по-настоящему положиться можно только на того, кто готов прикрывать твою спину в бою, а трахаться с тем, на кого можешь положиться, всегда приятнее. Клэй тянется за поцелуем, Роуг прикусывает его нижнюю губу и тут же вскидывает голову, как будто боится, что может почувствовать во рту вкус чужой крови. Роуг закрывает глаза и видит: убийства, истязания, угрозы, взрывы и выстрелы, то, что он делал тысячу раз, а видел – тысячу тысяч; испачканные кровью пальцы слипаются, она засыхает под ногтями, от запаха почти невозможно избавиться, но он больше и не пробует. Роуг открывает глаза и тогда Клэй его целует, снова. Челюсть Роуга вздрагивает, он прикусывает язык Клэя, но тот не возражает, не пытается отстраниться, наоборот, подается вперед и, обхватив Роуга за пояс, притягивает ближе к себе. У Клэя стоит, Роуг чувствует это сквозь плотную ткань, ощупывает его вытянувшийся во всю длину член, не расстегивая ширинку – крупная, округлая головка, толстый ствол. Роуг столько раз прикасался к Клэю, что знает его тело лучше, чем свое собственное. Тот трется о его ладонь, все быстрее, и Роуг толкает его к стене, прижимает всем телом. Он сам ничуть не возбужден, он хочет трахаться не меньше, чем Клэй, но тело не отвечает на это желание, Роуг все еще в бою и выстрелы звучат в его ушах как второй пульс, громкий, почти оглушающий. Барабаны войны. Роуг закрывает глаза: смерти необходимые и случайные, миссии выполненные и проваленные, сопутствующий ущерб, бесконечный список неучтенных побочных жертв – убитых становится все больше, каждое задание – новые смерти. То, что чувствует Роуг – это не сострадание или сожаление, только гнев, который точно наливается силой с каждым новым убийством: иногда он зол сам на себя, иногда – на тех, кто отдает приказы или тех, кто мешает их выполнять. Роуг открывает глаза и смотрит на Клэя, тот тянется за новым поцелуем, но, опустив голову, Роуг кусает его у основания шеи – отросшая щетина колет губы, кончик языка, когда он открывает рот шире, она впивается в десны и Роугу кажется, что он чувствует вкус крови. Вцепившись в его плечи, Клэй пытается вжаться в Роуга еще плотнее, снова трется от него, пытаясь добиться ответного возбуждения, но Роуг по-прежнему на войне, и даже Клэй не может приказать ему вернуться прямо сейчас. Никто не может. Он закрывает глаза и его встряхивает эхо сотен взрывов, отдающееся в каждой кости. Хлопья гари оседают у него внутри. Роуг знает, что Клэй – прямо перед ним, они прижимаются друг к другу, их дыхания смешиваются, Клэй ворчит, не то недовольно, не то возбужденно, и его член упирается Роугу в пах, но все равно происходящее кажется не более реальным, чем убийства, прямо сейчас проносящиеся под опущенными веками, как плохо смонтированная кинохроника за десятки лет. Десятки лет в аду, где нет убийств, только казни, где нет пыток, только жертвоприношения, где они не сжигали дома, а уничтожали следы – есть множество специальных слов и Роуг знает их все, слышал и произносил вслух много, слишком много раз. Десятки лет пути через чистилище, марша по выжженным землям, пустыням, джунглям, кладбищам, чтобы, в конце концов, добраться до райских врат, увидеть на них замок, развернуться и пойти обратно, в ад, потому, что, в конце концов, именно ради этого всего они стали солдатами: чтобы воевать и побеждать. Старые-добрые честь и доблесть никуда не делись, они всегда выглядели именно так. Дело не в том, что он устал от войны или хочет вернуться с нее куда-нибудь домой – просто знает: рано или поздно, если он не поймает пулю, если ни один сукин сын с ножом не перережет ему глотку, остановиться придется, и тогда окажется, что у него ничего нет, за целую жизнь война выжгла его изнутри, Роуг чувствует запах паленого при каждом выдохе и вдохе, иногда он почти видит дым тлеющего внутри пожара. Хватаясь за Клэя обеими руками, Роуг пытается удержаться над поверхностью, но все проваливается еще глубже, как в горящий торфяник. Но Клэй не собирается отпускать, он перехватывает его плечо выше, впивается пальцами сильнее. Чувствуя его крепкую хватку, Роуг склоняется к Клэю, прислоняется лбом к его лбу, чувствуя проступившую на коже испарину, чувствуя каждую морщину, пульс, дыхание. Клэй впечатывается в его тело: все крепкие кости, все мышцы под ними. Роуг снова открывает глаза. Здесь и сейчас: войны нет. Все патроны кончились, все пожары догорели, все приказы выполнены, все цели уничтожены. Клэй перед ним, живой, настоящий, во плоти, и он никуда не исчезнет, не сейчас. Он останется здесь, с Роугом, столько, сколько им обоим будет нужно, потому, что Клэй – отличный вояка, он знает, что нужно тем, кто служит под его началом. Может быть, именно поэтому он держится рядом с Роугом, обнимает его, целует, трахается с ним – дело не только в доверии, все ради того, чтобы оторвать его от мыслей о войне, хоть на несколько минут. Роуг нужен ему живы, не выгоревшим дотла, а способным еще хоть на что-то, кроме убийств. Клэй делает глубокий вдох, Роуг чувствует, как раздвигаются его ребра, и представляет себе, как горящий внутри огонь, с каждым днем, с каждым заданием становящийся только жарче. Он опять проводит ладонью по члену Клэя, тянется к ширинке и дергает вниз язычок молнии. Можно пытаться не думать об огне, но Роуг знает, у него не получится. Притворяясь, что ненадолго забыл обо всех казнях и целях, Роуг дрочит Клэю в такт ударам барабанов войны у себя в голове, то затихающих, то бьющих громче – но, по крайней мере, сейчас эти барабаны не зовут его в бой. Клэй снова трется об него, бормочет что-то бессвязное – «давай», «еще», «быстрее», эти слова могли бы звучать как приказы, но сейчас скорее походят на просьбы, и кажутся Роугу фальшивыми, но он не останавливается. Они – они все, не только Роуг и Клэй – никогда не смогут вернуться с войны, она засела у них под кожей, осталась в легких частицами пороха, пыли, горелого человеческого мяса, но они могут вернуться друг к другу, этого им достаточно. Пока – достаточно, и Роуг позволяет себе не думать о том, что будет, если – когда – им перестанет этого хватать. Он поднимает веки и смотрит Клэю в глаза.