О вреде алкоголя

- Только умоляю вас, не передеритесь! Призыв Куниеды тут же унесся вдаль вместе с попутным ветром, не пожелав остаться в головах ее спутников. Уже спустя секунду кто-то кого-то пихнул. - Нарываешься? Зубы лишние? - Слышь, я виноват, что ты такой толстый, что я пройти не могу? - Ребята, давайте жить дружно! – воскликнул Фуруичи, сияя широчайшей – и оттого наиглупейшей – своей улыбкой. Ему были не по боку только представительницы слабого – а в данном случае и не очень – пола, идущие рядом на расстоянии досягаемости. Самим Краснохвосткам Фуруичи надоел не меньше, чем остальные «трудные подростки». Нэнэ отчаянно пыталась выпросить у кого-нибудь сигарету. - Ты же не куришь? - Самое время начать, - мрачно отвечала Нэнэ. К счастью, никто из компашки не любил травить свое тело никотином на постоянной основе. - Зачем мы только?.. – Оге пришлось прервать вопрос, так как Вельзи, тоже, видимо, не очень довольный происходящим, принялся щипать его за волосы. - Ну как же, это же укрепление командного духа, правда, Кандзаки-семпай? – Ханазава вцепилась в его руку мертвой хваткой. Сам Кандзаки угрюмо молчал, пытаясь не вцепиться в глотку автору провокационного вопроса. - Ладно, соберите свои сопли в кулак, мы почти пришли, - Химекава вальяжно качнул чубом в сторону заведения, по фасаду которого озорно бегали огоньки. - Больше на бордель похоже, чем на бар, - Кандзаки недовольно жевал свою висюльку. - Я же не заставляю тебя там работать, во всяком случае, - Тацуя сделал широкий шаг и резко оказался впереди – чтобы Кандзаки не увидел, как на его лицо наползает ухмылка. Но Хадзиме это едва ли могло утешить. - Слышь… - а вот что «слышь», в голову уже не лезло, и Кандзаки сделал вид, что ему лень препираться с этим денежным мешком. Вообще говоря, ему действительно было лень. И вот компания была уже на пороге таинственного бар-притона из владений Химекавы. Иногда создавалось впечатление, что в эти владения входит все, что только может в голову прийти, и сверкающий бар явно хорошо вписывался в этот ассоциативный ряд. Тацуя толкнул входные двери и, сделав морду кирпичом, вытянул руку в широком приглашающем жесте. Ребята ахнули. К слову сказать, ахать там было особо нечему, это был обычный бар с обычными столами, стульями и официантками. Разве что только был он размером со спортивный зал. Видимо, малолетние преступники в восторге от больших вещей. Химекава небрежно махнул охране и устремился вглубь, бросив: - Чего застыли? Может, хватит капать слюной? Как по команде, голодающие по выпивке табуном прошествовали следом, легким топотком нарушая ритм играющей в помещении музыки. Химекава подплыл к одной из барных стоек, расположенных по периметру, что-то шепнул бармену и развернулся к своему мини-отряду алкоголиков: - Развлекайтесь, этот парень ваш на сегодняшнюю ночь. Я, конечно, предупредил его о вашей взрывной натуре, и за каждую вашу выходку он получит сотню сверху, но сильно все равно не борзейте, - и направился в неопределенном направлении. - А ты куда собрался? – окликнул его Кандзаки. - Уладить несколько небольших дел, я ведь все-таки управляющий здесь. - Ну ты и хмырь, предложил свою халупу, только чтобы смыться? - А что, ты по мне уже соскучился? - Пошел ты, - бросил он вслед удаляющемуся Химекаве, продолжая сверлить его взглядом, пока тот не скрылся из виду. В его представлении это было очень круто и по-бунтарски. Когда же Кандзаки снова повернулся к барной стойке, картина там уже развернулась примечательная: Фуруичи пытался утащить сразу пять цветастых коктейлей с дрожащими в них соломинками (нетрудно догадаться, для кого он их тащил); Нэнэ, видя приближающегося Фуруичи, заказала виски; Ога с безумным видом хлестал что-то цвета жженого сахара; Вельзи строил из пустых стаканов башню; Куниеда копалась в винной карте; прочие Краснохвостки боялись отойти от нее, потому что Фуруичи все же удалось обхватить все пять бокалов разом; Тоджо, завидев успехи Оги, пытался не отстать и начал пить прямо из горла; Широяма пытался развести бармена на подраться, так как пить особо не любил; Нацуме уселся в кресло с бренди в руке и хохотал над происходящим. Кандзаки со вздохом двинулся в сторону бедлама, отпихнув с дороги неосторожно подвернувшегося Фуруичи, - чем на пару минут стал кумиром Краснохвосток – и плюхнулся за барную стойку, угрюмо воззрившись на бармена. - Что желаете? – бармен пытался улыбаться. Сложно улыбаться, когда на тебя смотрит Кандзаки. - Все равно, что, меня ничего не берет. - Не будьте так уверены, - бармен с улыбкой нырнул куда-то под стойку, а вынырнул уже со стаканом в руке. Он звонко поставил его, заставив содержимое заманчиво колыхнуться. - И что это? – Кандзаки скептически разглядывал пойло ядовито-зеленого цвета, которого бармен от души налил с два пальца. - Новый коктейль, уносит любого. - А че он зеленый такой? - Они у нас в разных расцветках. Этот зеленый, потому что яблочный. - Хмпф, яблочный, - Кандзаки качнул стакан в руках, осматривая содержимое, - прелесть, - со стуком он поставил стакан на место. – Плесни полный. - Я уверен, вам хватит одной порции. Заискивающая улыбка бармена медленно превращалась в гримасу, пока Кандзаки, с локтями залезая на стойку, подавался вперед, для убедительности вытягивая шею. - Ну что же ты, друг, откажешь гостю Химекавы-сана? Ну как такому гостю отказать. Через секунду стакан был наполнен до краев. *** Химекава вернулся в основной зал спустя какое-то время, пытаясь стереть с лица кислое выражение. Зал – по крайней мере, видимая его часть – остался целым, что уже не могло не радовать. Но по мере приближения к точке рандеву Химекаве открывалось все больше новых деталей картины: Краснохвостки, сжавшись в кучку, держали в руках по бокалу вина и походили на коллекцию статуэток; Нэнэ походила на статуэтку со стаканом виски; Широяма, наконец дорвавшись до драки, лежал на полу, одной косичкой в лужице чего-то алкогольного; Фуруичи, пусть и не хотел, но тоже, видимо, дорвался до драки и лежал сверху на Широяме; Ога продолжал с безумным видом опустошать бар; Тоджо лежал мордой в стойке, не выпуская из рук бутылки; Вельзи удовлетворенно ползал по стойке и дергал Тоджо за волосы; Нацуме все так же хохотал, с той лишь разницей, что в руке у него уже была чья-то футболка – то ли трофей, то ли сувенир; картину довершал Кандзаки, сидящий на стойке и метко посылающий пробки в висящие бокалы – к счастью для бокалов, меткость Хадзиме резко упала, хотя стеклянные войска все же несли некоторые потери. Бледный бармен, едва завидев Химекаву, помчался к спасителю. - Г-господин Химекава! Господин Химекава уже знал, что он сейчас услышит. - Ну и кто из них больше всего заслуживает быть побитым? Бармен нервно усмехнулся и указал на Кандзаки. Тот, уже отвлекшись от своего мини-тира, лакомился выуженными из-под стойки фруктами, роняя виноградины на голую грудь. Так вот чья это была футболка. - Нда, мог бы догадаться, - Химекава устало нашарил электрическую дубинку. – Меня не было от силы минут двадцать, как можно было так ужраться? - Как раз об этом я и хотел вам рассказать! - Внимательно слушаю, - на время рассказа Тацуя решил сменить дубинку на расческу и привести себя в порядок перед «борьбой с пьянством». - Это все новый коктейль, господин, тот, который ваш отец запретил вам пробовать первым. Химекава на мгновение замер, но тут же заставил себя ухмыльнуться. - И как? - Смотрите сами. Правда, этот эффект был достигнут с одного стакана, так что думаю, в разумных дозах коктейль опасности не представляет. Правда, я бы настоятельно рекомендовал вам ограничиться одной порцией. Химекава хмыкнул и продолжил разглядывать бесчинствующего Кандзаки. Тот собрался уже было забраться на стойку с ногами и «оживить это тухлое место», как вдруг столкнулся с ним взглядом. Лицо его расплылось в улыбке: - Эхе-е-е-ей, Сексикава! - Ты кого это Сексикавой назвал? – Тацуя не знал, удивляться ему или злиться. Кандзаки тем временем спрыгнул на пол и, засунув руки в карманы, поплыл в его направлении. - Тебя, мешок ты с деньгами. Только причесончик тебе бы сменить… - Хадзиме потянулся уже к заветному чубу, но Химекава перехватил его запястье. - А вот это лишнее. - А что? Побьешь меня, что ли? - Если будешь руки распускать, уделаю, как ребенка. - Как страшно! – Кандзаки расхохотался. – А ты, оказывается, недотрога, а, Сексикава? Да я тебя даже трезвого побью и буду распускать руки столько, сколько захочу! - А кто сказал, что я буду бить тебя трезвым? – Химекава оскалился и кивнул бармену. Тот с низкого старта долетел до стойки и вернулся уже со стаканом, на дне которого плескалась зеленая жидкость. - О, знакомое пойло! – Кандзаки разом повеселел. – А че так мало-то, Химекава? Я целый стакан выпил! - Господин, я уже говорил… - Молчать, - Химекава оценивающе поглядел на колышущуюся жидкость. – Наливай до краев. - Но Химекава-сан!.. - Я сказал, до краев, - отчеканил Тацуя. Кандзаки скалился. Спустя секунду бармен уже снова стоял по правую руку от Химекавы, вид у него был, словно держал он гранату без чеки. Тот осторожно взял полный до краев стакан и поднес ко рту. - Вздрогнем! – улыбался Хадзиме. Тацуя залпом прикончил коктейль. *** Пусть и не так, как рассчитывал Химекава, но экспозиция снова слегка изменилась: Краснохвостки повели Широяму в больницу, а бедного Фуруичи и вовсе пришлось нести (кто его понесет, пришлось решать на камень-ножницы, потому что даже в отключке Такаюки имел неприятную особенность зарываться лицом в находящиеся поблизости груди и пускать слюни); Ога, вылакав весь интересующий его алкоголь, взяв в одну руку Вельзепуза, а в другую Тоджо, загадочно удалился восвояси; Нацуме не менее загадочно удалился вглубь бара, видимо, решив, что драка, устроенная Кандзаки, была разовой акцией, и больше здесь ловить нечего; бармен грустно протирал уцелевшие бокалы. Что касается самого Кандзаки, так он мирно сидел на диванчике, теребя свою цепочку, и никого не трогал. Потому что его потенциальный соперник развалился на том же диване и не мог даже собрать на место свою идиотскую прическу, не говоря уже о драке. Когда едва собранный чуб был в очередной раз заботливо разлохмачен Хадзиме, Химекава беспомощно вздохнул и запустил в него расческой. - Чтоб ты сдох, Кандзаки, - пролепетал он, пытаясь подавить икоту. - Когда-нибудь непременно, - Хадзиме довольно поглядывал на соперника. – А я говорил тебе, что ты слабак. Скажи спасибо, что очки твои дебильные тебе оставил. - Пошел ты, - хохотнул он, запрокидывая голову на спинку дивана. Лишь на секунду ему удалось расслабиться, глаза сами открылись и уставились в сторону противника. – Эй. - М-м? - В чем секрет? – Кандзаки усмехнулся, глядя в пол. - Какой секрет? - Мы оба выпили всего один стакан, а я теперь даже ударить тебя не смогу. В чем секрет? - Секрет на то и секрет, - хмыкнул Хадзиме, отправляя в рот очередную дольку чего-то цитрусового. Химекава неугомонно попытался подползти ближе, неловко трогая Кандзаки за все выступающие и не очень места. - Эй, ну неужели мы не сможем договориться? – Химекава наконец подобрался достаточно близко, чтобы уткнуться губами в его ухо. – Ты получишь все, что пожелаешь, и столько, сколько захочешь. Кандзаки понимал, что это пьяное недоразумение предлагает ему деньги, но от этих предложений все равно бросило в жар. - Не стоит, сам не бедствую, - Хадзиме отпихнул товарища чуть более резко, чем хотел бы, но даже это Химекаву не смутило – он продолжал жаться к Кандзаки и упрямо не повышал голоса, продолжая говорить развратным шепотом: - Ты не понимаешь, я хочу знать. Любой ценой хочу. «Капризный мальчишка» - Хадзиме не сводил с него глаз, понимая, что этот его упрямый взгляд говорит об упорном желании узнать правду, а не о... - Уверен? - Ну, побить я тебя не могу, поэтому готов платить, - ухмыльнулся Химекава. - Ну, раз готов, - Кандзаки сглотнул, - тогда пойдем. - Куда? – Тацуя вскинул брови. – А здесь нельзя? - Слишком много свидетелей, - невольный взгляд в сторону бармена. Химекава хмыкнул. - Ему все фиолетово, даже то, что я развалился на тебе, как последний педик, - Кандзаки откинул назад взмокшую челку – он-то думал, что Химекава вообще не въезжает в ситуацию. – Но если все настолько серьезно… - Тацуя поймал его взгляд. Тот слабо угукнул. – Тогда пошли. Но «пошли» – громко сказано. Химекава попытался подняться, тут же покачнулся и едва не ухнул обратно – но Хадзиме успел подхватить его. Поспешно переместив руку с талии на спину, Кандзаки повел несмело шагающего соперника вглубь коридора, скрывавшегося за дверью «стафф онли». Темнота сама по себе не способствовала ориентированию, а уж хриплое дыхание Химекавы над ухом и вовсе выводило из строя, но Хадзиме собрал все свои навыки в кулак и, движимый неведомыми силами, толкнул самую приятную на ощупь дверь. Темная-темная дверь открыла темную-темную комнату с темными-темными и непривычно высокими креслами, в одно из которых Кандзаки и опрокинул Химекаву, а во второе плюхнулся сам и начал осматриваться – освещение было слабое, но было. Тацуя, казалось, развлекался – улыбался чуть ли не во весь рот и тоже оглядывал помещение, хотя – Кандзаки был уверен – видел его не в первый раз. - Вип-комната? А у тебя губа не дура. А секрет-то все-таки есть, или это просто как повод, а? Кандзаки побледнел, как будто его только что взяли с поличным. - Конечно, есть. - И в чем же? – спросил Химекава, вальяжно раздвигая ноги. Взгляд Хадзиме невольно упал в пространство между ними. - В этом, - Тацуя изогнул бровь и указал пальцем на свою ширинку. - В этом? - Ага. - В моих яйцах? - В моих. Ведь чем они круче, тем круче ты, и больше можешь выпить. А мои просто огромные. На пару секунд Химекава завис, не прекращая скептически улыбаться и указывать на собственную промежность. Кандзаки молчал. Наконец Тацуя выдохнул весь накопленный в легких воздух в одно большое «Ха». - Ты затащил меня в такой темный угол, чтобы рассказать мне про свои причиндалы? - Мир полон сюрпризов. Тацуя бессильно уронил кисть себе на колено, не прекращая ухмыляться и не давая Хадзиме отвести глаза. Тот с каждой секундой краснел и боролся с желанием откинуть вновь взмокшую челку. - Я пьяный, но я не идиот, Кандзаки, - Химекава понизил голос. – Ты наверняка думаешь, что раз я пьяный, то и вести себя должен как бухая прошмандовка, нихрена не въезжая в происходящее. Но я въезжаю. Я понимаю, что творю, и что творишь ты, - он улыбнулся и всплеснул руками. – Мне просто фиолетово. Так чего ты на самом деле добиваешься, рассказывая мне тут про свои яйца? Хадзиме, не прекращая смотреть ему в глаза, издал нервный смешок. - Хочу посмотреть на твои. Тацуя молчал долгих десять секунд, не позволяя себе показать ни единой эмоции. Потом, не выдержав, усмехнулся. - Ну и придурок же ты, Кандзаки. Кандзаки усмехнулся ему в ответ, затем тихо засмеялся. Химекава засмеялся громче. Они гоготали, словно это была самая остроумная шутка в мире, разве что никому из них на самом деле не было смешно. Кандзаки и не заметил, как прекратил смеяться Химекава, и сам перестал улыбаться, только когда услышал возню и звон ремня. Лицо его непроизвольно вытянулось, снова повисло неловкое молчание – было почти слышно, как взгляд падает вниз. Хадзиме с трудом оторвал глаза от расстегнутой ширинки, чтобы снова поднять их до уровня лица. Там он увидел усмехающегося Химекаву. - Какие-то вопросы? - Ага, - у Кандзаки едва дернулся уголок губ. – Почему он стоит? - Потому же, почему и твой. И тут Кандзаки словно только что почувствовал, как сильно его член напирает на ширинку. А действительно, почему? Медленно, словно чтобы не спугнуть, Хадзиме потянулся к пуговице своих джинсов, не смея отвести взгляд. Но Химекава смотрел на него смело, даже дерзко, словно ждал, когда же тот уже раскроет все свои карты. Беда в том, что Хадзиме уже был, как раскрытая книга. Пуговица покачнулась на своей ножке, выскользнув из петли, Кандзаки едва не поморщился – казалось, что она не тихо звякнула, а оглушительно прогремела. Точно так же сердце жалось, когда трактором заскрежетала молния. И чем громче Кандзаки казались его действия, тем больше он растягивал их, тем тише старался дышать – как на охоте. Вот только добыча не понимала, что на нее охотятся: Химекава не сводил с Хадзиме глаз, нагло захватил в плен его взгляд и боковым зрением самодовольно наблюдал, как его соперник едва заметно копошится в паху. Из интереса смотрел, словно следил за сюжетом фильма и желал узнать продолжение – и колотящееся сердце говорило о том, что развязка не разочарует. Звук расстегиваемой молнии резко оборвался, снова ухнула сводящая с ума тишина. Два сердца пропустили по удару, словно поддерживая эту минуту молчания, скручивая нервы в большие пружины – и пружина Кандзаки не выдержала. Хадзиме резко, загоняя, не давая убежать, навис сверху, приспуская джинсы, едва не коснулся с Химекавой носом и опустил на него бедра, беря в одну руку свой член и его. Руки и лицо горели, виски взмокли; Химекава восхищенно смотрел на него сквозь очки. Все, что чувствовал Тацуя, чувствовал и он сам, и оттого движения были мягкие, неторопливые – Кандзаки даже не был уверен, что на такое способен. Напряженно он вглядывался в его лицо, но оно лишь застыло в полуулыбке, и только тихие, частые вздохи доказывали, что это не маска. - Нравится? - Ага, - выдохнул Химекава. Происходящее навалилось так резко и неожиданно, что и движения хотелось совершать ему под стать, но Хадзиме сдерживался, рукой оглаживая два члена: привычный свой и с непривычки бархатный, приятный на ощупь – Химекавы. Ладонь мерзко и одновременно возбуждающе заливало катастрофическим количеством смазки, Кандзаки плотнее прижимал рукой свой член к чужому – больше ощущений, больше тепла, всего хотелось больше. - Ты и себя так нежно гладишь, а? - Тебе не нравится? - Я похож на принцессу? – Кандзаки с усмешкой выдохнул в улыбающиеся губы и грубо оборвал гладящее движение. Они едва не слились в полустоне, когда Хадзиме перешел к более привычным для них обоих действиям, но сам он позволил себе лишь прикусить губу изнутри, Химекава – в истоме прикрыть глаза. Кандзаки не знал, что его возбуждает больше: рывками скользящие пальцы или горячий член, который из-за них так крепко приник к его собственному, но что-то из этого множило ощущения, заставляя льнуть все ближе к Тацуе. Ладонью он орудовал резко, быстро, отточено, и этим движениям совсем не соответствовал влажный, мягкий звук прозрачной смазки, который оба, словно стесняясь его, пытались заглушить жарким, шумным дыханием. Кандзаки и не заметил, как сползла улыбка с лица Химекавы, как стали влажными пряди у его висков. Тацуя горячо дышал ему в губы и периодически то обшаривал взглядом его лицо, то рассеянно смотрел куда-то за его спину. Хадзиме, довольный собой, прибавил темп, жадно готовясь впитывать каждое движение, каждое слово, но Химекава упрямо отказывался терять над собой контроль, лишь стиснул подлокотники кресла. И пусть Кандзаки даже не мог представить, чего не хватает в его движениях, но все равно пытался чувственней изогнуть пальцы, до щекотки нежно проводил по головкам, собирая то поблескивающее, что делало работу проще – но не такой уж простой. Химекава все еще упрямился: жмурился, облизывал сухие губы, но упрямился. Хадзиме одной рукой пытался сделать невозможное, а второй просто уперся в спинку кресла – не мог, не хотел прикасаться к Тацуе. К его ключицам, к его взмокшей груди, к его волосам, лицу – развратному, развратному лицу. Наконец Химекава позволил ему поймать свой взгляд, но Кандзаки тут же пришлось отвести глаза вниз – поверх его руки легла чужая, притормаживая, ломая выверенный темп. Снова вверх – и виноватое лицо Тацуи. - Я сам. Кандзаки заторможенно, еще не совсем понимая, отпускает, отдает ему в распоряжение его же собственное тело, неохотно отлипает от него, но не выпускает из руки кресло, цепляясь за него, как за спасательный круг. Изучает внимательно выражение лица напротив, затем спускается взглядом вниз, не менее внимательно наблюдает, силится запомнить, хоть и понимает, что в голове туман. И дрочит. Скользит влажными, липкими пальцами, свободнее и яростнее, плотнее сжимая кулак. Смотрит. Смотрит, как чужие пальцы прикасаются к его – его, ха! – собственности, непривычно медленно, но по-прежнему жестко. Смотрит в серые глаза, прячущиеся за зелеными стеклами, захмелевшие, рассеянные, затуманенные похотью. И тут эти глаза закрываются – ведь самое важное сейчас происходит внутри. Кандзаки почти восхищенно смотрит, как Химекава, чуть прогнувшись, кончает себе в ладонь и замирает картинкой на несколько секунд. И Хадзиме это сводит с ума, окончательно что-то ломая в нем, он жадно впитывает каждую деталь, старается запомнить эту картинку и это мгновение, когда он смотрит в невидящие зеленые стекла и кончает, чуть-чуть не успевая подставить ладонь. Задыхается, падает коленом на кресло, но не смеет отстраниться. Все еще держится за свой спасательный круг. Химекава утомленно смотрит на него иссушенным взглядом, тяжело дышит, переваривая то, что случилось. Кандзаки смело выдерживает его взгляд, стойко продолжает бороться с желанием упасть в кресло напротив. Тацуя равнодушно оглядывает на своей рубашке семя, не поместившееся в ладонь Хадзиме. - Даже этого нормально сделать не можешь, - и вытирает свою руку о цветастый хлопок. - Так тебе и надо, - со слабой усмешкой отвечает Кандзаки. Избавившись от липкости на руке, Химекава расстегивает на рубашке пуговицы, привстает, чтобы выпутаться из ее рукавов, - его лицо оказывается непростительно близко, и глаза глядят слишком нагло – и вновь падает на спинку кресла, швыряя испачканную одежду Кандзаки. Тот ловит ее свободной, грязной рукой, посылая в благодарность ухмылку. Приходится выпрямиться, чтобы обтереть ладони, и теперь Хадзиме возвышается над своим соперником и, отбросив стыд, оглядывает его сверху вниз. С удовлетворением отмечает такую же эрекцию, как у себя самого, отшвыривает рубашку и вновь поднимает, наконец, глаза; свои Химекава поднять не успевает, и Кандзаки прекрасно замечает, где был взгляд его оппонента до того, как переметнуться ему на лицо. - Еще разок? – нахально приподнимая бровь. Знает, что ему не посмеют отказать, что согласие – лишь вопрос времени. Даже не времени – жалких, томительных секунд. Но уверенность в этом не приносит спокойствия, напротив – расшатывает неустойчивое, едва пришедшее умиротворение, заставляя жадно следить дрожащими зрачками. И руки точно так же дрожат и рвутся к поясу, уловив, казалось бы, невербальный сигнал, намек, неуловимый жест… Кандзаки обмирает, понимая, что ошибся, но Химекава уже вскакивает с кресла и спускает джинсы до колен, нервно вышагивая из них, пытаясь за ним угнаться. Хадзиме, принимая эстафету, сдергивает с себя обувь, штаны вместе с бельем, вытаскивает ноги из носков и предстает нагим перед темной комнатой почти одновременно со своим соперником. Едва ли им обоим когда-то еще доводилось видеть друг друга в таком обличье, но оба упрямо смотрят только в глаза, неподвижно, замерев – словно растерявшись. Химекава отмирает первым: неспешно, крадучись, делает шаг назад и, словно заржавевшая кукла, медленно опускается в кресло. Кандзаки, как привязанный, вышагивает к нему – едва ли у него есть выбор. Взгляд решительный, но на что он должен решиться, Хадзиме не знает, и спросить-то не может – итак все это до невозможности глупо, не хватало еще и глупых вопросов. Подходит вплотную, держит взгляд, коленом расталкивает длинные бледные ноги. Совсем чуть-чуть наклоняется, чтобы коснуться бедром бедра Химекавы – и только теперь понимает, для чего здесь такие высокие кресла. Эта мысль как-то неожиданно постыдна, и, чтобы не залиться краской, Кандзаки отвлекается, нашаривает рукой свой член, прогибается, чтобы взять в руку чужой тоже. Горячо и твердо, у обоих стоит даже сильнее, чем в первый раз. Той же ладонью он скользит выше, собирает смазку и крепко поглаживает, сначала вместе, потом по отдельности. Держать чужой член оказывается неудобно и непривычно, но дух все равно захватывает – особенно, когда Хадзиме замечает, как дрогнул при этом взгляд Тацуи. Кандзаки прогибается сильнее и толкается бедрами, трется своим о чужое, от самого основания, натыкаясь на мягкое, до раскрасневшейся головки. Скользит: влажно, развратно, помогая себе рукой – пусть она и дрожит. И не сводит глаз с Химекавы – а тот не сводит глаз с него. Как будто у них соревнование, и каждый не желает быть проигравшим. Дыхание быстро становится рваным, но Хадзиме не может понять, он ли это так шумно и грязно дышит, или его соперник, или их вдвоем выдают с потрохами их собственные вздохи. С каждым движением приноравливается, старается прижаться посильнее, наращивает амплитуду за счет убывающего контроля – уже почти не может касаться рукой, до того она подрагивает. Может, все от неудобного положения, да. Не замечает, как склоняется все ниже, не замечает этого и Тацуя, даже когда уже чувствует жар дыхания на своих губах – но не отталкивает, не возмущается. Не может, не хочет этого делать. Просто вжимается в кресло и позволяет Кандзаки вжиматься в него. Но вот очередное жаркое движение обрывается, Хадзиме замирает и понимает стыдливо, что соскользнул слишком низко и, боясь отвести глаза, боясь взглянуть вниз, тянется туда рукой. Но взглянуть все же приходится – его вновь останавливает чужая ладонь. На этот раз Химекава молчит, согласен, чтобы Кандзаки продолжал сам. Пытается ровно, глубоко вдохнуть, но дыхание дрожит, и Хадзиме понимает, что сейчас бояться – это нормально. Потому что он боится не один. Но легче от этого не становится, в голове лишь мысль: «Что мне делать?». Опыта было море: разного и абсолютно бесполезного, потому что Кандзаки повидал не один десяток голых людей, заглядывая им в интимные места, но все они были бабами. А с Химекавой нельзя, как с бабой. Он этого не заслужил. Они оба этого не заслужили. Тацуя словно невзначай сползает, полулежа развалившись в кресле; подгоняет его, подсказывает, потому что на большее не хватает смелости. У Кандзаки ее тоже немного, но достаточно для того, чтобы руками, словно щупальцами, обвить белые бедра и приподнять их, подхватив под колени. Вся смелость ушла в руки, а глаза трусливо уставились на лицо, Хадзиме не смеет опустить их вниз. Казалось бы: что он там особенного увидит? И все равно только в глаза, в дурацкие зеленые стекла. И вслепую Кандзаки касается члена Тацуи, вымазывает пальцы в его смазке и так же слепо тянется ими ниже, размазывая ее по всему подряд, пока не натыкается на узкое, неприметное отверстие. Обводит его липким пальцем, скользит. Химекава не выдерживает, утыкает глаза в пол, и лицо у него, как у обиженного, смущенного ребенка – что-то явно идет не по его плану. «Посмотри на меня». И палец легко и медленно входит внутрь; горячо, кажется, что почти обжигает. Тацуя не знает, куда себя деть: прикусывает щеку, глубоко дышит, наклоняет голову, пытаясь скрыться от этого кошмара за завесой волос. Но Кандзаки ничего этого не видит, лишь то, что взгляд серых глаз направлен не на него. «Ну же!». Не дает привыкнуть, только короткую передышку, вытаскивая палец – но тут же возвращается в теплое нутро уже двумя. Химекава не морщится, когда Хадзиме неумело пытается растягивать его – только закрывает глаза. И Кандзаки беснуется, раздвигает пальцы шире, не понимая толком, что делает и что должен делать, просто хочет посмотреть, как Химекава раскроется перед ним, как вопьется пальцами не в кресло, а в его собственную спину! Но болью этого не добьешься. Тацуя боится не боли. И Кандзаки второй рукой проводит по своему члену, делая его липким, скользким – смазки все еще достаточно. Медленно вытаскивает пальцы и тут же приставляет ко входу головку, чтобы не искать на ощупь, не терять время, если вдруг все это все-таки окажется не шуткой. Если вдруг Химекава не воспользуется этим шансом, этой заминкой, паузой, благодушно данной ему, чтобы вырваться, вскочить, убежать, наорать на него, завизжать, ударить, признаться, что разыграл – да что угодно! Чтобы не допустить этого. А он молчит. Жмется, словно это не Химекава, а кто-то другой сидит в этом кресле, бесстыдно распятый заклятым другом. Лучшим врагом. А может, и не жмется. Может, ему все равно, и он продолжает гнуть свою линию, играть в игру. Только жульничает, как всегда – глаза прячет в ковер. Ну и черт с тобой. И Кандзаки входит в него. Не резко, но и не медленно, не дает расслабиться, но и больно не делает. Старается не делать. Зачем боль? Она лишь все затмевает, перекрывает то, что действительно стоит чувствовать – и Химекава чувствует. Сполна ощущает, как растягиваются внутренности, как заполняет их что-то. Вроде, оно такое же, почти родное: упругое, горячее, влажное – и больно быть не должно. Но кажется, что еще чуть-чуть, и дальше будет некуда, вот-вот боль нахлынет горячей волной, и хочется вытащить, срочно, остановить этот кошмар! Но – увы – не в твоей власти избавить себя от мучений, ты сам себе не принадлежишь, а кто-то другой – твой мучитель, твой соперник, твой друг – ни за что не остановится. Как бы ты ни просил. И Химекава не просит. Терпит. И даже находит в себе силы посмотреть Кандзаки в глаза, когда он полностью оказывается внутри. Бравада без единого слова. Хадзиме про себя усмехается, хочет что-то спросить, но не может заставить себя открыть рот. А Тацуя медленно приходит в себя, пользуясь передышкой, даже набирается смелости бросить взгляд вниз – и сразу становится немного легче. Выглядит лучше, чем ощущается. Прикусывает щеку, а сам боковым зрением следит, примечает любые перемены в лице Кандзаки – но оно застыло мрамором. И тогда Химекава привстает, чтобы снова опуститься на его член. Но не успевает Хадзиме мошонкой почувствовать напряженные ягодицы, как сам подается назад, туго выскальзывая, и снова толкается вовнутрь. Шумно дышит. Пальцами с силой впивается в белые бедра, словно боится их хоть на секунду отпустить. Глазами уже даже не следит – просто жадно впивается в острое лицо перед ним, шарит ими судорожно, словно в лихорадке примечая всякую мелочь: вот Химекава дважды быстро моргнул, вот Химекава приоткрыл рот, чтобы захватить им побольше воздуха, вот щеки Химекавы порозовели до смешного ярко. Сердце бьется, гоняет кровь по голове с такой силой, словно ждет, что она, как большая чаша, не выдержит и перевернется вверх дном, расплескивая все, что хранила так бережно. Все свои мысли, все свои страхи и желания – все бесстыдно откроет перед Тацуей, прямо как он сейчас открыл свое тело перед Кандзаки. Распластался неумело, уже не в силах контролировать все и сразу. А Хадзиме привыкает, двигается плавнее, с чувством, торжествующе примечает, как нужно входить, чтобы по ногам Химекавы проходила дрожь. И тот дрожит: сладострастно, стыдливо, зажимаясь, - но Кандзаки снова раскрывает его, чтобы в следующий раз войти сильнее, глубже, накрыть его своим желанием и получить в ответ столько, сколько он сможет дать. Но пальцы, как приклеенные, стиснуты на бедрах, губы не смеют касаться ничего, кроме воздуха, что он выдыхает, взгляд похотлив, но направлен всегда только вперед и никогда вниз… Желание огнем раздувается внутри, но Кандзаки боится выпустить его – иначе оно сожрет их обоих. И Хадзиме отточено, ритмично то накрывает Тацую своими бедрами, то сползает с него, и до того плавно принимает его тело Химекавы, что все это кажется уже не диким и нелепым – естественным, самым естественным, что когда-либо с ними происходило. А Тацуя дышит прерывисто, часто и боится ненароком напрячь свои связки – ни единого звука не должен услышать Кандзаки. А Хадзиме и думает только об одном: вот бы из этого горла вместе с воздухом вырвался один, всего один жалкий, полузадушенный стон! Химекаве все труднее сдерживаться. Особенно, когда Кандзаки себя этим не утруждает. Дышать ровнее, расслабить горло… А в месте с горлом расслабляются плечи, бедра безвольно повисают на крепких руках, и внутри мышцы тоже размякли, раскрылись, пуская все глубже в себя твердый, горячий член. И Хадзиме почувствовал, насколько глубже стало его удовольствие, насколько глубже он начал дышать. Найти нужный угол и входить, врываться в него раз за разом, касаясь, скользя по нужной точке. По важной точке, по точке, что заставляет расслабленное тело сжаться в судороге. Еще раз, чтобы он сжался сильнее. И еще один, чтобы посмотреть, как согнулись пальцы на его ногах. Плечи – мокрые, блестящие – и без того дрожали – но особенно сильно все-таки, когда Химекава покорно принимал в себя Кандзаки на полную длину. И ни звука в знак несогласия; тихие вздохи вряд ли можно было расценить, как недовольство. Хадзиме чувствовал, как секунда за секундой таяло сопротивление, и оттого вкладывал в каждое движение все больше силы, безуспешно пытаясь сдержать себя, одурачить наивной мыслью о том, что он абсолютно спокоен. О, нет, он смотрел в огромные зрачки своего соперника и понимал, что долго он так не продержится. Словно в тумане он оторвал ладонь от горячего, влажного бедра – на нем отчетливо проступил синеющий отпечаток – и потянулся ею наверх. Медленно, исподтишка коснулся тонкой оправы и затолкнул наверх эти жуткие зеленые стекла. Посмотрел. А Химекава посмотрел на него в ответ из-под опущенных ресниц, хватая губами воздух. И от этого взгляда у Кандзаки перехватило дыхание сильнее, чем от всего прочего, что случилось с ним за этот вечер. За все вечера. Он начал толкаться чаще, яростнее, подлавливая тот короткий момент, когда Тацуя пытался выдохнуть, и заставляя его задыхаться, резче, сильнее выталкивать из легких воздух. И когда начало казаться, что вот-вот из его рта вырвутся долгожданные, развратные звуки, Химекава внезапно напрягся всем телом, стягивая внимание Хадзиме вниз, туда, где его туго обхватили гладкие мышцы. Перед глазами побежала дымка, и Кандзаки горячо выдохнул, отведя взгляд в потолок – а в голове все равно фотографией отпечатался выгнутый торс и приоткрытые, похотливого красного цвета губы. Кандзаки не смотрел, но прекрасно слышал, как горячо эти губы дышали. Вздох за вздохом, часто, еще чаще, волной они накрыли сначала Тацую, а потом и Хадзиме, подтолкнув его к самому краю, мурашками пробежали по коже и судорогой свели все тело. И, когда напряжение уже достигло своего предела, Кандзаки толкнулся в последний раз и замер на пару секунд, подрагивая, изливаясь в теплое, но уже расслабленное нутро. Последняя дрожь разрядом прошлась по телу, заставив напрячь пресс, и резко отпустила. Кандзаки, задыхаясь, с трудом отстранился, уставившись в бледное колено Тацуи. Тот не спешил вставать, и Кандзаки разрешил себе еще минуту побыть так непростительно близко. Но и по истечению этой минуты Хадзиме продолжал нависать над ним, хотя и не смея коснуться даже сантиметром своей липкой, влажной кожи, и все еще пытался выровнять дыхание. Чтобы уже точно ничего не напоминало о произошедшем, когда они примут вертикальное положение. А Химекава то ли и не устал вовсе, то ли дышал с ним в унисон – было сложно понять, смотря в пол. Но стоило Кандзаки поднять глаза, как он тут же натолкнулся на встречный взгляд – одурманенный, утомленный, но внимательный, абсолютно трезвый. Глаза напротив с полминуты держали контакт и вдруг, потеряв интерес, уставились в стену. Кандзаки рефлекторно сглотнул, хотя в горле было сухо, как в пустыне, и осторожно, пытаясь не выдать свою слабость, выпрямился. Развернулся спиной к Тацуе, на подгибающихся ногах зашагал по направлению к стене, услышав сзади слабый оклик: - На столе салфетки. Конечно, именно к ним он и шел. Не в стену же. Кандзаки попытался выдернуть пару, но никак не получалось умерить силу, и салфетки предательски трещали и рвались, еще толком не показавшись из коробки. Судя по звукам за спиной, Химекава уже поднялся на ноги, но никуда не спешил идти. Может, разглядывает синяки на ногах. Хадзиме не хотел об этом думать и поспешно обтирал себя, пытаясь избавиться от липкости и стереть вместе с ней все ощущения, что мурашками все еще блуждали по коже. Но даже шорох салфеток не мог заглушить шаги Тацуи, бумажный звук еще одной коробки, что он выудил откуда-то. И вот уже два шороха нарушали тишину. Кандзаки скомкал мокрые салфетки, небрежно бросив их тут же, рядом с чистыми, и поспешно, пока Химекава слишком занят собой, подобрал всю свою одежду и утащил обратно в свой угол, снова развернувшись спиной. Вовремя, потому что спустя пару секунд раздался звон ремня – Тацуя снова прошагал на середину комнаты, чтобы подобрать свои штаны. Кандзаки по-солдатски быстро натянул на себя одежду, но все еще продолжал стоять к Химекаве спиной, неловко мялся, силясь что-то собрать у себя внутри. Наконец, он медленно, вальяжно развернулся и с облегчением увидел, что Тацуя все еще копается в своем ремне, так и не соизволив обратить к нему свой лик. Но Хадзиме не думал уходить, почти с наслаждением продолжая следить, как он одевается, как приводит себя в порядок. Он был почти уверен, что Тацуя еще не успел натянуть трусы, а уже был в своих очках. На похоть уже не осталось сил – просто использовать свое время по максимуму. Химекава нагнулся куда-то вперед, выставляя напоказ поджарую задницу и точками проступивший на спине хребет. Оказалось, в этой комнате есть еще и тумбочка, и Кандзаки сдавило ревностью, когда Тацуя вытащил из нее чистую, сменную рубашку – и что она там делает?! Пуговицы скрипели о чистую ткань, упаковывая голое тело, окончательно отнимая его у Хадзиме, и тот осмелился открыть рот: - Так ни разу и не потерял контроль, да? Химекава оглянулся, натянув невеселую улыбку: - А что, обиделся? – глаза он все-таки уже спрятал за зеленым стеклом. - Вот еще, - хмыкнуть, отвернуться, прикусить болтливый язык. Сделать вид, что есть дела поважнее, чем во все глаза смотреть на этого хмыря. - Даже не послал меня. Ты не заболел? Кандзаки хотел тут же злобно выплюнуть какое-нибудь ругательство в его адрес, поддаться на провокацию, но не мог даже зубы разжать. Химекава, заканчивая скрипеть пуговицами, подкрался ближе и положил руку на пышущее жаром плечо, подрагивающее из-за вздымающейся груди. - Эй. Кандзаки резко развернулся, стряхивая чужую руку, заставив Химекаву отпрянуть. Вглядывался в серую радужку, в черные зрачки, пытался понять, дрожат ли ресницы, ну хоть чуть-чуть, но очки, эти дурацкие Химекавские очки мешали хоть что-нибудь разглядеть, и Хадзиме наотмашь стряхнул их, краем сознания отмечая, с каким прекрасным звуком зеленые стекла превратились в крошку где-то в углу. - Ненавижу твои кретинские очки. - Любишь смотреть в глаза? - Люблю, - слово внезапно оторвалось от контекста, полоснув по ушам. Химекава забегал взглядом по лицу напротив. - Как думаешь, еще не поздно? - Что? - Потерять контроль. Кандзаки понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о чем он говорит. Еще несколько секунд он дал ему в фору, стараясь не выдать себя лишними взглядами – только в глаза. А глаза эти бегали, бегали по губам, по лицу, перехватывали взгляд и снова по кругу. На десятом круге Хадзиме почти зло выплюнул: - Слабак. И, резко сократив расстояние, впился в его губы. Плотно, жадно, словно за все те разы, когда был шанс это сделать, но он по какой-то невероятно глупой причине этого не делал. И Тацуя ответил: с силой, с нажимом – и тут же с лаской, словно опомнившись, влажно борясь языком, руками вцепившись в его плечи. Хадзиме не уступал, не желал уступать: мял губами его губы, облизывал, кусался – едва удерживался, чтобы не оставить пару отметин на память. Оторвался от его рта – но только чтобы припасть к шее, целуя и прикусывая кожу, оставляя тут же исчезающие розовые следы. Руками блуждал по всему, до чего мог дотянуться – до чего раньше себе не разрешал. - Кандзаки… - и он тут же, как по сигналу, припадает к уху, чтобы жарким шепотом ответить: - Что? - Ничего, просто хотелось позвать тебя, - с усмешкой выдыхает тот. Кандзаки приникает губами к этой усмешке: - Для такого лучше «Хадзиме». - Хадзиме, - пробует Химекава на вкус. – Звучит. *** Следующее утро Кандзаки встретил в смешанных чувствах. Кое-как добравшись домой, он тут же рухнул на кровать и отрубился до самого будильника, который гаденькой мелодией попытался поднять его в школу, за что и поплатился. Но школа не волк, в лес не убежит еще и жрать попросит, так что пришлось-таки подняться и, снова нацепив брошенную с вечера одежду, выйти на улицу. Солнце мерзко светило прямо в глаза, птицы раздражающе чирикали о какой-то своей птичьей лабуде, прохожие были внезапно до тошноты приветливыми. Ансамбль завершил Нацуме, со счастливой улыбкой неотвратимо приближающийся с другого конца улицы. - Утро доброе, Кандзаки-семпай. - И тебе не сдохнуть. - Ай-яй, что же я вам сделал с утра пораньше? Будете грубить, не расскажу вам, что я вчера интересного увидел. Кандзаки ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок. - Ну и чего же? Нацуме залез рукой в сумку и продолжил вещать, не прекращая рыться в ней: - Знаете, после того, как вы разнесли добрую часть бокалов в баре Химекавы-семпая и подарили мне свою футболку, я уже подумал, что развлечение на сегодня закончилось, и пора поискать себе занятие где-нибудь еще. И занесла меня нелегкая в комнату, где сидел секьюрити по имени… м-м-м… как же его там звали? – Нацуме на секунду завис, но тут же с удвоенным рвением принялся обыскивать карманы. – А, неважно. В общем, добрейшей души человек, почти не сопротивлялся, когда я решил отправить его отдохнуть. И обосновался я в его комнате, в общем. А комната-то какая интересная, вся в мониторчиках, заглянуть куда угодно можно, да еще и записывается все, если вдруг кому пересмотреть захочется. Правда, странно очень, на дисках все, в наш-то век технологий… О, наконец-то, я уже подумал, что забыл! – Нацуме, улыбаясь, выудил из сумки упакованный в пластик лазерный диск и вручил его Кандзаки. – В общем, вы такими вещами, семпай, не разбрасывайтесь. А то мало ли что. А сейчас я, пожалуй, побегу, пока вы не поняли. До встречи в школе, семпай! И Химекаве-семпаю привет передавайте! И Нацуме поспешно ушел навстречу рассвету, плавно переходя на бег. А Кандзаки смотрел ему вслед и потихоньку додумывал смысл сказанного. Кандзаки любил подумать не спеша. Пораскинуть мозгами, разложить по полочкам все факты и, наконец, собрать их в одну большую картину, а уже на нее посмотреть, задумчиво потирая подбородок. Или не потирая… - НАЦУМЕ! И вот уже две фигуры устремились в рассвет навстречу новому дню. День обещал быть приятным.