Сад ледяных фигур

Они неторопливо шли вдоль клумб, засохшие астры в которых перемежались с такими же высушенными стеблями то ли настурций, то ли цинний. В воздухе кружился мелкий снег и лениво опускался на дорожку, пятная её талыми островками белого. Зима только начиналась, и Гилберт подумал, что для демонстрации сада Рейнсвортам стоило выбрать другое время. Ветви деревьев, лишь слегка припорошенные, всё ещё казались голыми и некрасиво выделялись на фоне светлой стены поместья. — Как здорово, Гил! Ты только посмотри! — Оз подошёл к одной из ледяных скульптур, заказанных Шерон у одного малоизвестного молодого мастера из пригорода. — Они будто живые! Гилберт присмотрелся к ближайшей статуе. Русалка, вынырнувшая из высокого гребня ледяной волны, тянула к нему руки. Не будь она прозрачной, Гилберт действительно мог бы принять её за живую. Тонкое миловидное лицо, казалось, имело выражение, и губы русалки готовы были растянуться в улыбке: вот-вот поднимутся уголки и появятся ямочки на щеках. Гилберт помотал головой, отгоняя наваждение, и подумал о том, что к ночи, когда Шерон соберёт гостей в этом саду, все фигуры, освещённые специальными фонарями, будут напоминать скорее призраков, нежели творение человеческих рук. — Скоро этот скульптор обретёт имя и известность. — Гилберт знал, что Шерон нравилось покровительствовать людям искусства. За последнюю пару лет она вывела в свет нескольких художников и музыкантов. — И заслуженно. Дракон просто потрясающий! Красавец! Гилберт рассеянно кивнул. По правде говоря, он гораздо чаще смотрел на самого Оза, чем на окружавшие его статуи. То есть, он, конечно, честно старался обращать внимание на всё, что ему показывали, но надолго его взгляд не хотел задерживаться ни на змее, ни на драконе, ни даже на изумительно красивых лебедях. Помимо воли взгляд Гилберта возвращался к Озу и неотрывно следовал за ним, куда бы тот ни направился. Оз изменился за эти два года. Вытянулся, возмужал. Ростом почти сравнялся с Гилбертом, а со временем, должно быть, ещё и станет шире него в плечах. И все же что-то детское сохранилось в улыбке Оза, в выражении его глаз, в порывистых движениях. Гилберт вздохнул. Сдерживать себя становилось всё сложнее. Он гнал от себя запретные мысли, но те упорно возвращались, и каждый раз Гилберт хоть ненадолго, но сдавался, позволяя воображению дорисовать то, чего никак не должно было случиться в реальности. И от этого только больше желал прикоснуться, будто случайно придвинуться поближе, вжаться бёдрами, притянуть к себе, а ещё... — Гил! Глянь, какая красивая! Подставь ладонь. Медленно кружась, большая ажурная снежинка опустилась в руку Гилберта. И тут же растаяла, превратившись в каплю. — Прости. — Не за что извиняться, — улыбнулся Оз. — У тебя горячая кровь. Улыбнулся, подмигнул — и вдруг наклонился, провел языком по ладони Гилберта, обжигая её горячими губами и слизывая прохладную каплю. — Вкусная, — сказал Оз. — В следующий раз лови на перчатку. Не сразу растает. Гилберт прикрыл глаза. На улице было холодно, и, как он ни старался задержать ощущение, тепло от прикосновения к руке растворилось слишком быстро. Он хотел было вздохнуть — и не успел: Оз неожиданно оказался очень близко, ближе, чем когда-либо, прижался всем телом и поцеловал. Гилберт почувствовал, как бешено забился пульс, как зачастило сердце. В какой-то момент реальность вдруг распалась на фрагменты: холодные снежинки на лице, жаркие губы, рука на его плече, потом на бедре, спешно расстёгнутые пуговицы, рука под пальто, дрожь, ловкие пальцы проникли под рубашку... ...эти пальцы Гилберт перехватил и осторожно отвёл от себя, качая головой. Он и так сорвался, позволил себе наслаждаться прикосновениями немного дольше, чем должен был. — Снова отступаешь? — нахмурился Оз и пнул ближайший сугроб. — Когда ты уже перестанешь всего бояться? — Я старше, Оз, — мягко напомнил Гилберт. — И я не девушка. Мы не в тех отношениях, чтобы позволять себе подобное. Ты не должен... Оз резко развернулся и направился к арке. — Ты куда, Оз? Оз! — Просить у леди Шерил ключ от Врат, разумеется. Я намерен потребовать у Бездны вернуть мне обратно мои десять лет. Думаю, она проникнется тем, что иначе Гилберт никогда не перестанет избегать моих прикосновений. Вернёт, как думаешь? — Оз... — Заладил. Ещё господином меня сейчас назови. Господин Оз, мне так жаль! Милорд Безариус, я не могу себе позволить! Ваше сиятельство, я преступил границы дозволенного! — Голос Оза стал непривычно злым. Гилберт смутился, подошёл поближе, коснулся щеки, а потом несмело, но крепко прижал к себе. — Ты хорошо подумал? — шепнул он. У него больше не получалось, как два года назад, ткнуться губами в макушку Оза, можно было только вот так — щека к щеке, и это неожиданно придавало решимости. — Гил, я думаю об этом каждый день уже больше года, — грустно ответил Оз. — Мне надоело думать. Он подтолкнул Гилберта к стене и снова поцеловал его, скользнул языком между губ, слегка неумело, неуклюже, широко открывая рот, но с таким явным и неприкрытым желанием, что Гилберт не удержался: смял губы Оза, отвечая не нежностью — напором, почти укусами, вцепившимися в плечи пальцами и хриплым, срывающимся дыханием. Стена холодила спину даже сквозь одежду, горячие руки Оза лихорадочно и жадно шарили под рубашкой, негромкие, на выдохе стоны — неужели его, Гилберта, собственные — были отчётливо слышны в тишине сада. Гилберт прикусил губу: если они не будут тихими, их могут обнаружить. Он снова притянул Оза ближе и уткнулся лицом ему в шею, пытаясь взять себя в руки. — Жаль, что мы не можем раздеться, — прошептал, чувствуя, как горят щёки, словно он был подростком, впервые решившимся признаться в собственных фантазиях. — Я бы хотел увидеть тебя всего. Оз негромко фыркнул. — А ты смотри руками, — посоветовал он. — У тебя чувствительные ладони, я знаю. Гилберт застыл в нерешительности, а потом всё же провёл ладонями под рубашкой Оза, наслаждаясь ощущением тёплой, мягкой кожи. Прикосновения отдавались горячей пульсацией в паху. Гилберт коснулся затвердевшего соска, слегка потеребил, сжал. Оз шумно сглотнул и зажмурился. — Как жаль, что мало времени до ужина, — с трудом выговорил он. — Нас скоро хватятся... Гилберт с сожалением убрал руки. — Ты прав. Не стоит сейчас, — он говорил это — и сам не верил своим словам. Хотелось, так хотелось большего! До зуда в губах, до боли в паху... А Оз все не отходил, стоял прямо перед ним, но рассматривал не его — стену. — Ты меня слегка раззадорил, — помявшись, сообщил он, едва заметно краснея. Гилберт опустил взгляд: короткая рубашка Оза совершенно не скрывала выпуклости под ширинкой, а пальто, вернувшись в дом, придётся снять... Гилберт сглотнул, и, шепнув: — Позволь мне это исправить, — опустился перед ним на колени, прямо в мокрый снег. Быстро пробежался пальцами по пуговкам ширинки, высвободил из белья напрягшуюся плоть. Немного помедлил, проводя по ней кончиками пальцев, а потом осторожно, почти нерешительно коснулся губами. Оз вздрогнул, будто от внезапной пощечины. Гилберт вскинул на него обеспокоенный взгляд, и тут же подался вперед, вбирая в рот распрямившийся член, насаживаясь на него до основания, при этом всё так же неотрывно глядя Озу в глаза. Тот снова зашелся мелкой дрожью. Зажал рот левой рукой, правой вцепился в волосы Гилберта: сжал в горсти, потянул... Гилберт обхватил член губами плотнее и ускорил темп. Он дразнил его языком, то легко прикасаясь, то посасывая головку, то быстро и жадно заглатывая по самые яйца. Ноги Оза, казалось, готовы были подкоситься, и Гилберт придерживал его второй рукой под колени. Через несколько десятков движений Оз кончил, и Гилберт, не сбив дыхания и не закашлявшись, проглотил его семя. Некоторое время Гилберт ещё постоял так, прижавшись щекой к бедру Оза, прикрыв глаза, жадно вдыхая его терпкий, юный запах, и прислушиваясь к тому, как в паху жгуче, болезненно пульсирует. Это тоже доставляло своеобразное удовольствие — удовольствие предвкушения: в доме можно будет найти минутку, чтобы уединиться... Но вскоре Оз глубоко вздохнул, и разжал пальцы. — Нас заждались, — сказал тогда Гилберт, поднимаясь с колен. Он помог Озу привести одежду в порядок, потом вынул из кармана платок и протянул ему — чтоб утер взмокший лоб. Оз не шелохнулся. Посмотрел на него внимательно. — А как же ты? Я не хочу забирать все удовольствие себе. Это нечестно. Гилберт опустил ресницы. В паху тянуло, почти что жгло. Принять предложение хотелось неимоверно, но... Не время. Не место. И Гилберт всё ещё был не уверен в том, что имеет на это право. — Я привык справляться с возбуждением, — отозвался он как можно беззаботнее. — Да и времени у нас всё равно нет. К тому же, я не могу позволить тебе... Невдалеке раздалось конское ржание, и мелькнула тёмная гривастая тень. Гилберт запнулся, Оз вздрогнул, а потом несколько нервно рассмеялся. — Кажется, за опоздание нас простят, — заметил он, и крикнул вслед удаляющемуся Эквейсу: — Подглядывать нехорошо, госпожа Шерон! Пошли, — сказал он, снова повернувшись к Гилберту. — Но помни: когда приём окончится, я отвечу своей любезностью на твою. — Оз внезапно улыбнулся — широко и радостно, совсем как в былые дни. — У меня на тебя большие планы, Гилберт! Гилберт сглотнул. Эквейс, безусловно, сделал доброе дело: возбуждение с его появлением поумерилось значительно. Но под многообещающим взглядом Оза сердце в груди Гилберта бухнуло, а в паху снова стало горячо. Однако сейчас не время было давать себе волю. Гилберт на миг задержал дыхание, сощурился и, довольно точно скопировав интонации Оза, ответил: — У меня на тебя тоже. — Потом схватил Оза за руку и, не обращая внимания на удивлённое «эй!», потащил его в поместье. Под их ногами скрипел белый, чистый первый снег. Рука Оза в ладони Гилберта была почти горячей, и Гилберт думал о том, что время для прогулки по саду было выбрано всё-таки самое что ни есть подходящее.