Воробьиная песня

«Там, куда ты направляешься, найдётся место для второго?» Наташа непрофессионально вздрагивает и даже не ругает себя за это. Она знавала людей, которые при звуках его голоса орали и начинали без разбору палить во все стороны. Медленно выдыхает, успокаивает взбесившийся пульс резонным «хотел бы убить, тебя бы уже не было». Не обманывает себя – не предполагала, что рядом с неприметным седаном, припаркованным чужими руками два дня назад, её будут ждать. По городу расставлено пять таких машин, чтобы быстро уехать, сбросив тянущийся от Конгресса хвост. Сбросила, молодец, даже на помощь звать некого. Наташа аккуратно присаживается возле заднего правого колеса и неспешно возвращает на место поползшую вверх узкую юбку. Спокойно находит и отлепляет ключ, встаёт и только тогда оборачивается, всем своим видом показывая, что не очень-то расположена к светским беседам. Он стоит в расслабленной позе, руки в карманах, на лице скучающее выражение. Будто просто подпирает стену, чтобы та не упала на машину, и совершенно не заинтересован в ответе. Наташа смотрит жадно, впитывает детали, старательно вытесняя всплывшие из глубин памяти, сказанные когда-то тем же голосом слова: «Маскировка – это полная уместность, слияние с окружением, достигнутое без видимых усилий. Выпендриваться будешь на гражданке». Доброжелательное спокойное лицо, собранные в небрежный хвост волосы, худи с эмблемой известного университета, чистые, уютно потёртые джинсы, спортивные ботинки, ни тебе бейсболки, ни даже солнечных очков – он явно помнит собственные уроки. Отталкивается от стены, вынимая руки из карманов – на левой отлично имитирующая кожу перчатка, – показывает ей пустые ладони, поворачивается вокруг себя на триста шестьдесят градусов, поднимает бровь: – Сколько? – Три ножа, пистолет. – Четыре ножа и два пистолета. Теряешь хватку. – Даю тебе почувствовать превосходство, усыпляя бдительность. – Тогда у тебя отлично получается, Романова. Так что скажешь насчёт компании? – Твоей или вообще? – Моей. – Почему? – Потому что больше никто к тебе в попутчики не набивается, если не считать тех агентов, которые уже должны были найти твой брошенный корвет. – Ну же, мне нужна причина, и лучше бы она была веской. – Ты сейчас не хочешь быть на виду, я тоже. Наташа медлит ещё секунду, прежде чем кивнуть. Пока она обходит машину, он успевает забросить в багажник весомо звякнувшую сумку и устроиться на пассажирском сиденье. Он молча смотрит в окно, пока тёмно-зелёный форд пробирается к Колумбия-Хайтс. Она сдаётся первой, нарушая все заповеди шпионов: – Как много ты вспомнил? Человек, которого когда-то звали по-другому, дёргает плечом, будто пытается уклониться от Наташиного вопроса, и отвечает также неопределённо: – Я был в музее. – Тогда почему я, а не Роджерс? – Как много он знает? – Недостаточно. – Тебя я помню лучше. И ты лучше… соответствуешь. – Между прочим, эта пауза была оскорблением. – Комплиментом. Ты не рассказала Роджерсу о том, что было в Союзе. – Не вопрос, ни тени сомнения в голосе. – Разве вы не друзья? – Друзья, – Наташа кивает слишком резко, зная, что он заметит, – и я постигаю искусство дружеского умолчания. Он… слишком наивен для нашей работы и думает, что я родилась в 84-м. Наташа паркуется за пару кварталов от нужного дома в самой старой части района и, чуть помешкав, оставляет ключ в замке зажигания – просто привычка. Она не планирует задерживаться в квартире, поэтому нет смысла тщательно заметать следы, но если машину «возьмут покататься» местные подростки, это даст ещё больше форы. Он не комментирует, вскидывает сумку на плечо и подлаживает шаг под её каблуки. В пёстрой мешанине Колумбия-Хайтс их пара не притягивает ни одного удивлённого взгляда. Наташа косится на его левую руку. Он быстро задирает рукав, показывая, где заканчивается «кожа»: – Я вряд ли был бы таким успешным и неуловимым, если бы везде светил протезом. – На мосту это тебя как-то не смущало. Он поморщился: – Руководитель… Пирс был уверен, что победа близко, поэтому уже не стеснялся в средствах. Секретность перестала быть приоритетом ещё в момент нападения на Фьюри. – Сдать призрака, о существовании которого мало кто подозревает, не так эффектно, как предъявить страшного Зимнего Солдата, публично наделавшего дел буквально накануне. После реализации «Озарения» твоя ценность как тайного оружия ГИДРы становилась нулевой. Он кивает, признавая её правоту. Наташа на мгновение запрокидывает голову, прищурившись на солнце, и мысленно смеётся: «Мирная прогулка двух убийц. Светская беседа о мировом господстве». Лифты действуют на людей раскрепощающее. Наташа бьёт изо всех сил, не жалея ни свой кулак, ни чужую челюсть. Шипит, выдавливая изнутри то, что почему-то сейчас кажется главным: «Два раза подстрелил меня, скотина!» Он даже не пытается уклониться, молча признавая её право. Она благодарна ему за это. И за молчание, и за то, что её, наконец, отпускает. Квартира-студия совсем небольшая, можно охватить взглядом от двери, что он и делает, оставив сумку тут же у порога. Минимум мебели, в кухонной зоне даже нет холодильника, плотные шторы, одинокая пыльная ваза на полке. Наташа сразу начинает раздеваться: спинывает с ног туфли куда-то в угол, избавляется от надоевшего костюма, роняя юбку прямо на пол, и уходит в ванную в одном белье. Он расслабленно падает на диван. Первое правило: «Отдыхай, когда есть возможность». Шум воды убаюкивает. Он не сразу понимает, почему Наташа стоит перед ним, завёрнутая в полотенце, и протягивает ножницы. – На, стриги. – Как? – Коротко и аккуратно. – Или ты меня опять побьёшь? Расчёску дай. Наташа фыркает, не глядя суёт ножницы в протянутую руку, разворачивается и идёт обратно в ванную. Он со вздохом поднимается – отдых окончен. В ванной обнаруживается и расчёска. Наташа без дополнительных указаний садится на бортик, ставя ноги на дно ванны. Высота почти идеальна. Влажные рыжие пряди знакомо ложатся под пальцы, но он не уверен в истинности этих своих воспоминаний. То ли ему уже доводилось стричь людей, то ли короткую аккуратную стрижку в состоянии изобразить любой мастер обращения с ножами. Он прислоняется к косяку, наблюдает, как Наташа подставляет под душ стриженую голову, достаёт перчатки и тюбики с краской. Роскошная рыжая женщина исчезает на глазах. Выкрашенная в каштановый, с торчащими в выверенном беспорядке острыми прядками, с трогательной тонкой шеей и беззащитными ушами, она как-то вдруг молодеет и становится похожа на воробушка. Воробушек – название птички четырьмя слогами на другом языке перекатывается по нёбу. Из большого шкафа она выуживает джинсы, кеды, футболку, без спешки собирает сумку с необходимыми вещами. Под конец вскрывает потайное отделение в глубине. Он без особого интереса смотрит на стандартный набор: водительские удостоверения, паспорта, кредитки, пачки наличных, оружие. Наташа рассматривает себя в большом зеркале, перебирая документы, выискивая новую личность. – Всегда мечтала быть Мелани, – держит паузу, вопросительно глядя на его отражение. – Джеймс. Думаю, Джеймс сойдёт. Она не спрашивает о том, что действительно хочет знать, сосредотачивается на насущных вопросах: – Я правильно понимаю, что в сумке у тебя целый арсенал и расставаться с ним ты не планируешь? – Без него мне будет как-то неуютно. Наташа фыркает, бормочет что-то про мальчиков и их игрушки и наклоняется над ящиком с собственными. Придирчиво выбирает удавки, шокер, пару пистолетов и коробки с патронами. Последними достаёт ключи от очередной машины. – Вообще-то, – объясняет она потолку, – я хотела романтично прокатиться на Грейхаунде. – Не ной, я поведу. – Вот ещё! Я даже твои права не видела. Ключи от квартиры Наташа берёт с собой. Даже скомпрометированное убежище ещё может послужить. Джеймс подхватывает обе сумки, она позволяет, но вот за руль машины, ненового и неброского джипа, дожидающегося в подземном гараже, садится сама. Их путешествие начинается под пение Эллы Фицджеральд. Вашингтон проплывает мимо всеми своими памятниками и административными зданиями и заканчивается. Джип плавно съезжает на I-495 N. Старый джаз в машине сменяется блюзом, Джеймс молчит, видимо, его всё устраивает. Даже не спрашивает, куда она его везёт. Наташа не может разобрать: это проявление доверия или отчаяния. «Неважно, – шепчет внутренний голос, – просто так получилось, что сегодня ты лучше знаешь дорогу». И все решения уже приняты ими обоими, просто пока не озвучены. Наташа делит своё внимание между вождением и спутником, посматривает краем глаза. Знает, хвалёным шестым чувством улавливает, что и её тоже «слушают» и разглядывают, но поймать его не получается. Это похоже на детскую игру, которая наскучивает на второй час пути. Наташа сопротивляется до последнего, рот бы себе рукой зажала, но не может, не выдерживает. Задаёт вопрос из позапрошлой и, казалось бы, позабытой жизни: «Голодный?» Джеймс замирает на секунду, будто прислушиваясь к себе, наконец-то смотрит открыто, прямо в глаза, и кивает. Наташа сворачивает с трассы на втором указателе, ориентируясь на фуры дальнобойщиков. Этот народ знает толк в придорожных заведениях. Кафе оказывается абсолютно классическим: еда без выкрутасов и очень большие порции, обслуживают быстро, кофе подливают щедро. По закатанному в пластик меню они выбирают бургеры, кофе, чёрный и без сахара, Джеймс, подумав, добавляет в заказ яблочный пирог и улыбается официантке. Последняя годилась бы ему в матери, если бы он действительно был молод настолько, насколько выглядит, но их взаимная приветливость всё равно раздражает. – Буку скорее запомнят. – Он полностью прав, и это раздражает тоже, поэтому Наташа молчит, пока им не приносят бургеры размером с её голову, буквально погребённые под обжигающей золотистой картошкой. – Как это по-американски, – Джеймс принимается за свою порцию, игнорируя столовые приборы. Наташе очень хочется узнать, почему он вдруг порой переходит на русский, но вместо этого она осторожно замечает: – Ты американец. Он качает головой: – Я читал своё дело. Не чувствую себя Джеймсом Бьюкененом Барнсом из Бруклина. – А кем чувствуешь? – Кем-то очень злым. Я был солдатом. Солдаты подчиняются приказам, убивают людей во имя чужих целей, по ним прокатывается машина пропаганды, но это всё… было не так, не таким. Даже в Союзе всё было по-другому, в Красных комнатах мы всё-таки жили. – Что ты помнишь лучше всего? – Не знаю. Пятидесятые? Пирог просто божественный, зря ты не взяла. – Доедай. Я зайду в туалет, и поедем. В туалете Наташа проводит больше времени, чем собиралась. Долго умывается холодной водой, то ли пытаясь остудить голову, то ли наказывая себя за желание попросить кусочек пирога с чужой тарелки. Пятидесятые она помнит просто отлично. Когда она возвращается к столику, Джеймс уже расплачивается и оставляет хорошие, но не выдающиеся чаевые, рассыпаясь в комплиментах картошке и пирогу. На пути к двери Наташа из вредности берёт его под руку. В конце концов, они изображают парочку, это логично. В принципе, можно было не останавливаться на ночь, особенно если пустить Джеймса за руль, но зачем спешить, если торопиться некуда? Он, так и не поинтересовавшийся, куда они едут, не комментирует и поворот под гостеприимно светящуюся стрелку. Наташа оплачивает номер и берёт ключи, пока он ждёт в машине. Их домик самый последний в ряду, в мотеле достаточно постояльцев, если судить по припаркованным авто с номерами разных штатов. Внедорожник удовлетворительно не выделяется на общем фоне. Номер, паче чаяния, чистый. В центре комнаты стоят две кровати, вплотную придвинутые друг к другу. Судя по следам на ковре, их взаимное расположение периодически меняется. Наташа мысленно пожимает плечами, вынимает из сумки пижаму – мягкие штаны в разноцветный горошек и синяя футболка – и косметичку и идёт в ванную. Там тоже всё лучше, чем можно было ожидать: душевая кабина с исправными створками, висят разномастные, но свежие полотенца. Она честно оставляет ему то, которое больше. Вернувшись в комнату, она обнаруживает кровати в прежней позиции. Джеймс по-турецки сидит на левой и переключает ТВ-каналы. Его ботинки аккуратно стоят рядом с сумкой, имитирующая кожу перчатка лежит на стуле поверх сложенного худи. – Что-нибудь интересное? – голос звучит хрипловато. – Тебя показывали. – Джеймс поднимается, оставляя пульт на покрывале, и уходит в ванную, на ходу избавляясь от футболки. Наташа и близко не смотрит на его спину, она занята тем, что выключает телевизор. Немного помешкав, расправляет обе кровати, щёлкает выключателем и забирается под одеяло на правой половине. Составное ложе достаточно просторное, чтобы устроиться с удобствами. Шпионы и убийцы не жмутся друг к другу в темноте, как потерянные дети. Наташа готова поспорить, что не только под её подушкой лежит пистолет, но проверить не пытается. Как Джеймс выходит из ванной, она уже не слышит. Ночью в мотеле, на разделённой воображаемым мечом кровати, Наташе вдруг снится сон. Странное, редкое явление, чаще всего она засыпает и проваливается в черноту, оставляя позади чувства и мысли. Чёткая картинка, накрывающая с головой, удивляет. То ли и правда сон, то ли воспоминание из тех времён, когда она была действительно юна. Полуразрушенное здание, плечи оттягивает рюкзак со снаряжением, выстрелы грохочут уже совсем близко, голос, прорывающийся в краткое мгновение тишины: «Прыгай, я тебя поймаю». Она прыгает, не раздумывая, с места, без разбега, и просыпается до того, как её подхватывают. Она открывает глаза, не позволяя своему дыханию сбиться с ритма, но откуда-то знает, что он всё равно слышит перемену. Нет смысла притворяться спящими друг перед другом. Наташа перекатывается на бок, лицом к нему, подтягивает колени к животу, подкладывает под щёку ладони, словно ребёнок в ожидании сказки: – Когда… в криокамере… ты видел сны? – Почему-то в темноте легче задавать вопросы. – Нет, и между заморозками тоже. Но иногда у меня получалось кое-что вспоминать наяву и не всегда хватало ума молчать об этом. – Он ворочается, натягивая одеяло повыше, пряча руки. – Отдать второе? – Что? Нет, не нужно, на самом деле мне не холодно. Так просто уютнее, ещё бы матрас потвёрже – с этого так и тянет сползти на пол. – Я иногда скучаю по пружинной кровати с доской внутри. – Точно, – он хмыкает, – прутья и никелированные шарики. – Зато можно было иногда попрыгать после отбоя, вытащив доску. Современные кровати – совсем не то. – Видела бы ты, на чём мы спали в Бруклине. – Можем поискать антиквариат на Ebay, если местного не хватит. – Кстати, как далеко ты планируешь заехать? – Думала, ты уже и не спросишь. Айова. – Айова? Я рассчитывал хотя бы на Париж.* – Соскучился по ковбоям? Смешок в темноте – единственный ответ. Наташа засыпает снова и больше не видит снов. Она просыпается отлично отдохнувшей, несмотря на то, что на часах ещё нет и семи. Джеймс уже встал и успел одеться, о последнем Наташа мимолётно сожалеет. Собирать особо нечего, так что в половине восьмого они уже выезжают на шоссе, оставив ключ от номера в специальном ящике у главного здания. Она снова за рулём, Джеймс изучает вывески придорожных заведений и демонстративно фыркает на плакат «Добро пожаловать в Айову!». От фирменных кукурузных блинчиков на завтрак он, впрочем, не отказывается. Пока Джеймс доедает вторую порцию блинов с сиропом, Наташа мучает навигатор, сверяясь с полученными ещё два года назад указаниями. Тогда она так и не удосужилась проверить новоприобретённое убежище, зато точно его не засветила даже перед Щ.И.Т.ом, а значит, и перед ГИДРой. Сейчас это кажется особенно важным. – Только не говори, что мы будем тут фермерствовать! – неприкрытый ужас на лице Джеймса, когда они проезжают городок, оставляя позади Уолмарт – последний оплот цивилизации, и сворачивают на двухполоску между кукурузных полей, – лучшее зрелище за последние двадцать лет. – Не дрейфь, солдат, – она смеётся, – что бы сказал товарищ Хрущёв! Поле к дому не прилагается. – К дому? – Скоро сам всё увидишь. Подъездная дорога оказывается в удивительно хорошем состоянии, похоже, ей активно пользуются соседи. Вот ворота в ограде так перекошены, что Джеймсу приходится воспользоваться левой рукой, чтобы машина смогла заехать во двор. Дом являет собой классический пример местной архитектуры – двухэтажный, приземистый, с открытой верандой во весь фасад. Чуть сбоку стоит вполне крепкий сарай, совмещённый с гаражом, но Наташа оставляет машину под открытым небом. Свои сумки по старой привычке берут сразу, оба не приучены оставлять без присмотра боеприпасы. Ключ с усилием поворачивается в замке, дверь поддаётся с жалобным скрипом, открывая порванную противомоскитку, из дома веет сыростью. Они сталкиваются в проёме, как желторотые новобранцы, пытающиеся прикрыть друг друга на учебном полигоне. Наташа прыскает и отталкивает его бедром, проходя первой. В конце концов, это она тут хозяйка. Пока Наташа всматривается в полумрак, пытаясь угадать расположение комнат, Джеймс ставит сумку на что-то, накрытое пыльной белой тканью, и возвращается на веранду. Через пару минут поднимается первая рольставня. Солнечный свет ложится на деревянный пол косыми квадратами. Оказывается, что Наташа стоит в довольно просторной и практически пустой комнате. Напротив входной двери по центру располагается лестница, ведущая на второй этаж. Мебель отодвинута к стенам, под накидками проступают очертания дивана, комода, большого шкафа и тумбы, на которой стоит сумка Джеймса. Непонятная конструкция слева от входа вызывает любопытство. Наташа опускает сумку на пол и решительно дергает за угол ткани, поднимая целую тучу пыли, и обнаруживает прялку, судя по виду, заставшую если не первых поселенцев, то их детей. Джеймс продолжает открывать ставни, так что она идёт вслед за ним и за солнцем. Открытый проём слева ведёт в большую кухню. Наташа машинально поворачивает водопроводный кран – трубы молчат, включать плиту она не рискует. Дверь в стене по правую руку от неё ведёт в подвал. Если им повезёт, там обнаружатся насос и генератор, если нет, что ж, дом всё равно выглядит лучше многих мест, где ей приходилось жить. Она распахивает оба окна, впуская тепло и свежий воздух, и возвращается в холл. Напротив кухни расположена совмещённая со столовой гостиная с тяжёлым мебельным гарнитуром из полированного дерева. Наташа стягивает чехлы со стола и стульев, бросая их прямо на пол. По внутренней стене комнаты выложен настоящий камин, возле которого стоят два кресла с потёртой плюшевой обивкой. По внешним стенам книжные шкафы чередуются с окнами. Лестница с вытертыми ступеньками слегка пружинит под ногами. На втором этаже темно. Наташа пару мгновений медлит, давая глазам привыкнуть, а потом идёт вперёд, распахивая двери и методично проверяя каждое помещение. Ставни в комнатах открываются изнутри. Она обеспечивает доступ света и воздуха в хозяйскую спальню, две гостевые комнаты и большую ванную. В кладовке и второй ванной окон нет. Нужно всё-таки что-то решить с электричеством. С Джеймсом они встречаются у большой спальни, окна которой выходят на подъездную дорогу. Отличный наблюдательный пункт. «Это будет моя комната», – выпаливают хором. Он хмыкает и указывает на свою сумку, стоящую на огромной кровати. «Ну, хорошо, ты выиграл, – притворно вздыхает Наташа, – но, чур, большая ванная моя». Она всё равно заходит внутрь, нужно проверить состояние постельного белья, заглянуть в шкафы. Он вряд ли подумал о том, как будет обустраиваться. – На горизонте туземец, – Джеймс, профессионально встав сбоку, наблюдает в окно за подъезжающим к крыльцу видавшим виды грузовичком. – Скажи, что ты не забыла захватить связки бус из ракушек. – Смотри и учись! – Наташа бросает разворошённый шкаф и сбегает вниз, не проверяя, идёт ли он следом. Гостя, крепкого мужчину чуть за сорок на вид, они встречают на крыльце. – Привет, я Мелани. – Дружелюбие – лучшая защита от настороженного взгляда. – Племянница Абигейл. Это мой друг Джеймс. – Легенда проработана откровенно слабо, но важные детали она помнит. В конце концов, речь идёт не о том, чтобы внедриться в ЦРУ. Вряд ли местные фермеры будут всерьёз проверять молодую родственницу умершей соседки. – Мелани, Джеймс, – незнакомец снимает шляпу и ощутимо расслабляется, даже пожимает им руки. – Я Уолтер Пилсби, мой дом прямо за полем. Езжу тут мимо каждый день, вроде как приглядываю. Решили, значит, всё-таки поинтересоваться наследством? – В голосе Уолтера сквозит осуждение чужой небрежности. Наташа улыбается ещё шире: – Я больше года прожила в Европе. Это же вы купили тётино поле, да? Помню, она что-то писала об этом. Хорошо, что тётя Аб рано поняла, что ни из меня, ни из родителей фермеров не выйдет. Не представляю, что бы я делала с урожаем кукурузы. Уолтер вежливо улыбается, явно сомневаясь, что она в принципе знает, что делает. – Мы уж думали, что Щеглы так и останутся заброшенными. После двух «пустых» зимовок вам придётся тут потрудиться. Что ж, на кажущейся беспомощности тоже можно сыграть: – Ох, да! Тут даже нет воды и света! – Линия в порядке, это точно, да и трубы тоже. Скорее всего, отключён распределительный щиток в подвале. – Уолтер колеблется, но старомодная любезность всё же берёт верх. – Если что-то потребуется, инструменты, там, или дополнительная пара рук, дайте знать. Да и просто заходите по-соседски. Джеймс, как всегда, выбирает идеальный момент, чтобы вмешаться и окончательно переломить ситуацию в их пользу. Он деловит, энергичен и крайне заинтересован: – Спасибо! Я немного осмотрюсь в доме и прикину, с чем мы тут имеем дело. Инструменты всё равно придётся покупать, но вот если в сарае не окажется пилы, буду рад позаимствовать. С вязом на заднем дворе срочно нужно разобраться. – Не вопрос, – Уолтер, кажется, наконец-то впечатлён, – хочешь, закину тебе мою красотку завтра утром? – Буду очень благодарен! Надеюсь, ночью не будет урагана, и дерево не заглянет к нам в гости прямо сквозь крышу. Они смеются, как сообщники. Начало добрососедским отношениям положено. Бдительный Уолтер уезжает, оставляя их на веранде. – Тётя Абигейл? – Джеймс вопросительно поднимает бровь. – Не смотри так, я не граблю и не убиваю старушек. Всё законно, и другие наследники не нагрянут, угрожая нам разоблачением и судебным преследованием. – Понимаю их, за избавление от этой развалюхи я бы ещё и приплатил. – Эй, не смей ругать наш дом, милый дом! – Наташа крутит на пальце ключи от машины. – Съезжу в Уолмарт, пожалуй, нужно добавить в наш быт элементы роскоши. – Не забудь прикупить еды. Я пока спущусь в подвал, проверю насос и генератор. – Может, подождёшь, сходим потом вместе? – Думаешь, в подвале найдётся что-то, способное мне навредить? Наташа пожимает плечами и уезжает, выдав ему фонарик из бардачка. Джеймс медлит, прежде чем шагнуть в темноту. Щёлкает несколько раз выключателем фонарика, посылая угрожающее сообщение ждущему внизу чудовищу. Видимо, оно знает азбуку Морзе, потому что подвал пуст, если не считать механизмы. Проводка в порядке, рубильник обнаруживается в положенном месте и срабатывает, так что электричество больше не проблема. На всякий случай, Джеймс проверяет работоспособность портативного генератора. Айова – вечный магнит для торнадо, так что стоит быть готовым ко всему. Умение запустить генератор и знание, что в насос нужно залить масло, которое стоит тут же в канистрах, – гости из какой-то другой жизни. Он не помнит, руки делают сами, хоть и не должны – уж точно не левая. Разобравшись с техникой, Джеймс осматривает помещение, профессионал в нём одобрительно кивает. Подвал был кем-то когда-то толково приспособлен под убежище, консервы в шкафу ещё годны в пищу, запасено топливо, батарейки, фонарики, аптечка, две колоды карт и рация, не хватает только питьевой воды. За сушилкой для белья стоят походные кровати, на полке над стиральной машиной лежат одеяла. Он открывает окошки, расположенные вровень с землёй, и обещает себе вернуться позже и произвести инвентаризацию всех запасов. Поднявшись обратно в кухню, Джеймс проверяет воду. Кран плюётся воздухом, давится ржавчиной, но оживает. Вода светлеет достаточно быстро. Он пьёт прямо из подставленной ладони, оценивая привкус и жёсткость. Ферму явно питает не река, а артезианская скважина. Под мойкой обнаруживается нагреватель, но вряд ли они сегодня будут мыть посуду, вот в ванных стоит включить. Наташа ненавидит мыться в холодной воде, любит полежать в обжигающей ванне, когда есть возможность. В этом воспоминании он полностью уверен. В большой ванной комнате мощный бойлер и огромная, действительно впечатляющая чугунная ванна на разлапистых ножках. Джеймс хмыкает – понятно, почему Наташа готова была за неё биться. Впрочем, маленькой ванной ему хватит, там стоит душевая кабина и теперь тоже имеется горячая вода. С некоторых пор он ненавидит холодный душ. Разобравшись с первостепенными техническими задачами, он продолжает обход дома. Трогает вещи, собирая пыль кончиками пальцев, сдёргивает оставленные Наташей покрывала. Он благодарен за то, что она дала ему возможность осмотреться в одиночестве, неспешно всё исследовать. Дом в гораздо лучшем состоянии, чем он ожидал. Крепкая кладка и отлично высушенное дерево выдержали зимовки, пара рассохшихся рам не в счёт. Надо будет проверить трубы отопления, если они задержатся надолго. Ветки вяза стучат в окно Наташиной спальни, к вечеру поднялся ветер. Он идёт к себе и любуется на волнение кукурузных стеблей на полях, а вовсе не высматривает возвращающуюся машину. Слышит он её всё равно раньше, чем видит. Наташа привезла столько всего, что немаленький багажник джипа буквально распирает изнутри, а заднее сиденье погребено под свёртками и пакетами. Первое, что она ему вручает, – огромное ведро с куриными крылышками и банку соуса. Ужин они устраивают прямо на полу веранды, сталкиваются жирными пальцами в борьбе за еду, пьют колу из бутылок и наслаждаются закатом. «Первый вечер дома – смешно, – думает Наташа, – но так сладко». Машину всё-таки разгружают сразу, распределяя вещи ровным слоем по кухне и холлу: продукты налево, всё остальное – прямо. Наташа хмыкает и подключает холодильник, отозвавшийся ровным гулом компрессора. Хорошо, что она не купила ничего скоропортящегося, и хорошо, что купила кофе. Ручная мельница и турка ждут своего часа. Джеймс вносит в дом последнее – пару спальных мешков весёлой расцветки – и предъявляет ей, как добычу. – А ты хотел завалиться спать на кровать? Не советую. Или отсыреешь, или задохнёшься. Завтра будем сушить матрасы и менять бельё. – Не припоминаю в тебе такой хозяйственности. – Раньше просто негде было развернуться, – Наташа пожимает плечами. – И вообще, я даже окна умею мыть газетами. Из груды бытовой химии и приспособлений для уборки она выуживает полотенца, гель для душа и зубную пасту, которые честно делит на двоих. Заворачивает свою долю в оранжевый спальник, оставляя ему ядовито-лаймовый, и поднимается наверх. Умыться и спать, всё остальное подождёт до завтра, даже настоящая ванна. Наташа устраивается на полу и засыпает, пытаясь вспомнить, была ли в супермаркете лавандовая пена. Утро приходит слишком быстро, зря она не закрыла окно, доверившись вечерней тишине и противомоскитке. Какие-то птицы, может, щеглы, давшие название ферме, изо всех сил стараются перещебетать друг друга. В птичий гомон вплетаются шум мотора подъезжающей машины и чертыхания Джеймса, запутавшегося в спальном мешке. Наташа поворачивается на другой бок и засыпает снова. Это же не она просила у соседа пилу, не ей и подниматься в такую рань. Наташа просыпается поздним утром, лениво выползает из спального мешка, идёт в ванную, ступая босыми ногами по грязному полу. Они уже протоптали дорожку следов в коридоре. Умывается, пальцами ерошит волосы, радуясь непривычно короткой стрижке, и спускается вниз прямо в пижаме. Судя по запаху, Джеймс уже победил кофейные зёрна. Он одет, причёсан, неприлично бодр и недоволен жизнью: – Мюсли? Ты что, издеваешься? – Он выразительно трясёт коробкой. – Даже молока к ним нет. О чём ты думала, Романова? Наташа смеётся, выхватывая у него из-под носа кружку кофе: – Я и забыла, каким ты бываешь по утрам. Возьми шоколадные шарики, они и сухие пойдут. – Всё, сегодня моя очередь ехать в магазин. – Вместе поедем. – Давай тогда сейчас, мне ещё вяз валить, Уолтер заедет за пилой перед вечерней дойкой или что он там делает перед сном. – Есть смысл сначала вытащить всё на просушку, сегодня я хотела бы спать в кровати. Пока Наташа принимает душ и одевается, Джеймс, не особо церемонясь, выкидывает подушки, одеяла и матрасы на застеленную мебельными чехлами крышу веранды прямо через окна. Теперь их дом издалека похож на гнездо огромной птицы. Совместный поход по магазинам – то ещё испытание для отношений, но они справляются. Наташа находит лавандовую пену для ванны и берёт пять бутылок сразу. Покупки Джеймса в строительном отделе приходится оформлять с доставкой. Продукты получается вывезти сразу, потому что ей удалось избавиться от второго ящика мясных консервов и месячного запаса бутилированной воды. Возвращаясь назад, они вспоминают русские считалки, выясняя, чья очередь готовить. Он доволен проигрышем больше, чем она – выигрышем. Большой омлет с беконом – их первый настоящий завтрак на обед, после которого он отправляется пилить вяз, а Наташа начинает генеральную уборку. Наташа высовывается из окна по пояс, когда Джеймс для протокола кричит «поберегись!» и нажимает левой рукой на мастерски подпиленный ствол. Древесный исполин стонет и обрушивается в нужном направлении, не накрыв кроной ни дом, ни сарай. Он вскидывает бензопилу в победном жесте, она улыбается и поднимает вверх большой палец. Приведя в порядок обе ванные и выгрузив в подвал к стиральной машине всё постельное бельё из шкафов и шторы, Наташа решительно подступается к спальням. В какой-то момент ей кажется, что окна проще выбить, чем отмыть, но мерная работа шваброй под завывание бензопилы – отличное успокоительное. Выбравшись на крышу веранды, она энергично перетряхивает подушки, матрасы и одеяла. Есть шанс, что сегодня они будут спать, как белые люди. Закончив с деревом, Джеймс сразу идёт в душ, оставив в коридоре сброшенную одежду и изрядное количество опилок. Наташа подавляет в себе порыв побыть ворчливой женой и демонстративно оставляет у двери его комнаты щётку для пола. Намёк срабатывает, можно ставить звёздочку на фюзеляж. В кухне они управляются вместе, перемывая гору посуды, пока жарятся стейки. Перед тем, как сесть за стол, предусмотрительный Джеймс надевает рубашку с длинными рукавами и перчатку. За пилой сосед приезжает не один, а с женой Памелой («Зовите меня Пам, дорогие!») и большим приветственным яблочным пирогом. Пока Наташа уговаривает гостей остаться на чай, Уолтер изучает останки вяза, аккуратно сложенные для просушки чурбачки и ветки, и одобрительно кивает Джеймсу, оценив его работу. Чаёвничанье растягивается на полтора часа разговоров о хозяйстве и бейсболе. На завтра не остаётся ни кусочка пирога, зато все расстаются, искренне довольные друг другом. Отмокая в своей большой ванне, Наташа признаётся сама себе, что деревенская жизнь ей по душе. Обнаружив в спальне застеленную свежим бельём кровать с настоящими матрасом, подушками и одеялом, она оборачивается и говорит «спасибо», точно зная, что её услышат. Утром Наташа встаёт первой, потому что сегодня её очередь готовить, а сюрприз придумался ещё ночью. Она печёт блины, настоящие, тоненькие, сквозь которые просвечивает солнце. Фарширует половину творогом с изюмом, обжаривая получившиеся конвертики до хрустящей корочки. Джеймс довольно жмурится, когда пробует первый, обжигая пальцы и губы. По второй кружке кофе они пьют на веранде, без затей присаживаясь прямо на ступеньках. – Я видел в сарае качели и плетёные кресла, надо проверить, можно ли ими пользоваться. – Чем займёмся сегодня? – Пока не привезли краску и грунтовку, закончу с вязом. Кстати, ты, случайно, не умеешь чистить камины и трубы? Наташа фыркает: – Почему это сразу я? – Я-то точно застряну в дымоходе. – Посмотрю, что можно сделать. Продолжу пока разбирать вещи и мыть всё. – Отмечай сразу, где нужно красить или чинить, я к тебе присоединюсь, когда закончу во дворе. – Неплохо бы потом натянуть верёвки, подвальной сушилки на всё не хватит. Наташа периодически выглядывает из окон, отмечая уменьшающуюся кучу веток и чурок, но ни разу не застаёт Джеймса за работой. В конце концов, любопытство выгоняет её из дома. Она идёт на звук и обнаруживает, что вся кипучая деятельность происходит под защитой стен и крыши. Он успел расчистить добрую половину сарая, перетащить туда почти все чурбаки и даже выложить небольшую поленницу. Рубашка с длинными рукавами висит на двери. – Рубишь дрова в сарае? – Ты бы хотела, чтобы все соседи сбежались посмотреть, что это у нас тут блестит? – Джеймс выразительно поднимает руку. – А тут я могу обойтись без топора. Резкий взмах – и чурка распадается на две части под ребром левой ладони. – Ну и кто у нас тут выпендрёжник? – бормочет Наташа, старательно пряча улыбку, и возвращается в дом. После обеда наконец-то привозят заказ из строительного магазина. Наташа просит сложить всё на веранде, смеётся и шутит про большую уборку и глобальные перемены. Парни зовут её по имени, видимо, уже весь городок в курсе приезда долгожданной наследницы Абигейл Дейн, спасибо Памеле и Уолтеру. Так даже проще, остаётся показаться на каком-нибудь общем сборище – и их окончательно сочтут своими и потеряют интерес. Она стоит на крыльце, по-хозяйски уперев руку в бок, и, сложив вторую козырьком, следит за уезжающей машиной. На заднем дворе простыни, шторы и покрывала хлопают на ветру, как птичьи крылья. Вечером Джеймс уговаривает её проверить дымоход и разжечь камин в гостиной, чтобы запечь сосиски и маршмеллоу на прутиках. Сырые дрова нещадно чадят, тяги в трубе не хватает, так что затею приходится оставить. Первый этаж проветривается всю ночь. Джеймс вешает качели на веранде. Сиденье в порядке, а вот верёвки приходится заменить. Расставляет по местам плетёную мебель и присоединяется к её кипучей деятельности в доме. Общий осмотр показывает, что стены и полы сохранились на удивление хорошо, приходится только подновить рамы и приколотить половицы в нескольких местах. Обои в спальнях они решают не менять, старомодные букеты напоминают им обоим о чём-то приятном. В потолке кладовой на втором этаже обнаруживается люк на чердак, который Наташа решает пока не исследовать. Большую часть дня они приводят в порядок подвал и перебирают книги в шкафах, делая вид, что стирают с них пыль. После уборки на полках остаются пустые места. Наташа украдкой проверяет, что выбрал себе Джеймс: Стейнбек, Диккенс, Марк Твен. Сама она решает начать с «Джен Эйр», но прихватывает и парочку любовных романов в ярких обложках – конечно же, в память о тёте Аб. В рамках программы интеграции в местное общество они едут ужинать в город. Наташа надевает платье. Мелкие цветочки на кремовом фоне и укладка в стиле Одри Хепберн отлично подходят друг к другу. Джеймс подаёт ей руку на крыльце и протягивает вторую за ключами от машины. Усевшись на пассажирское сиденье, она сбрасывает туфли и хулигански закидывает ноги на торпеду. Очень хочется развернуться боком и пристроить босые ступни на его колено. Наташа даже не ругает себя, виртуозно манипулируя зазором между «хотеть» и «сделать». Центральная улица предоставляет выбор из целых трёх заведений. Они останавливаются на том, у которого припарковано больше автомобилей с местными номерами. Наташа мечтательно смотрит в сторону бара, пока они идут к столику. Им вслед поворачиваются головы, Джеймс нежно прикасается рукой к её спине, отодвигает стул, позволяя ей усесться и расправить юбку. Меню не скрывает, что шеф-повар специализируется на мясных блюдах. Выбранная по рекомендации официанта порция запечённых рёбрышек на двоих оказывается выше всяких похвал. Наташа отказывается от десерта, но не отказывает себе в удовольствии наблюдать, как Джеймс уничтожает свой. Потом она тащит его в бар с обязательным набором досок для игры в дартс и биллиардными столами. В баре они берут по бокалу пива, играют в снукер, старательно кидают дротики мимо яблочка. В неформальной обстановке к ним подходят знакомиться. Память среднестатистического человека ни за что не удержала бы такое количество имён. Мелани получает множество запоздалых соболезнований и выслушивает массу историй про тётю, пока Джеймс описывает положение дел в доме и то, над чем ещё предстоит поработать. «Нет, спасибо, мы пока не планировали ставить спутниковую тарелку». Раз пятнадцать за вечер их приглашают на традиционные танцы в амбаре, которые состоятся через месяц, они обещают непременно быть. Следующие четыре дня они готовят наружные стены и крышу и красят дом. Наташа открывает в себе страсть к оклейке окон малярным скотчем. Поразмыслив, они отказываются от идеи поиграть в трубочистов и вызывают специальных людей, которые приводят в порядок трубу до начала чистовых работ. Шиферные листы на крыше Джеймс укрепляет сам, она ассистирует. В какой-то момент, балансируя на коньке, Наташа смотрит на зелёные поля, за которыми едва виднеются дома ближайших соседей. «Лето, наконец-то настоящее лето», – думает она и перестаёт считать дни. Сотовый телефон, который она никогда не отключает, молчит. Стены они красят в зелёный, а крышу – в жёлтый. Оглядывая дело их рук, Джеймс констатирует безнадёжное сходство с кукурузным початком. Когда все основные работы в доме закончены, наступает прекрасная скучная жизнь. Наташа проводит долгие ленивые часы на веранде, качается на качелях и уже не прячет яркие книжные обложки. Даже покупает сама несколько свежих романов, а что, имеет право. Никогда в жизни ей не приходилось так долго просто жить, ничего особенно не делая. Может быть, в детстве, ещё до балетной школы, в которой воспитанниц муштровали чуть ли не жёстче, чем в Красных комнатах. Иногда ей хочется спросить Джеймса, похожи ли эти летние дни на его детство, но она не спрашивает. Просто смотрит, наблюдает, как он расслабляется, возвращает настоящего себя день за днём. Они много разговаривают, понимают друг друга так, как могут только люди, пережившие одно и то же. Удивительно, но их общие воспоминания не только о крови и смерти. Пам и Уолтер приглашают их в гости на небольшой званый ужин, знакомят со своими друзьями. Те в свою очередь организуют выезд в боулинг. Потом Мелани и Джеймс зовут к себе на барбекю в честь только что купленного уличного гриля. Бурная светская жизнь оказывается на удивление приятной. Простое общение, бары, кино – то, чего у неё никогда не было, а у Джеймса не было с конца тридцатых. Наташе нравится бывать с ним на людях, даже просто ездить за покупками. Можно держать его за руку, прижиматься к боку. Он подыгрывает. Сжимает тонкие пальцы, подносит к губам, обнимает её, поглаживает плечи. Наблюдает, когда она с кем-то разговаривает. Смотрит так, как другие не умеют прикасаться. Желание вечером свернуть в чужую спальню уже не кажется ей странным. Наташа проходит и плюхается на кровать, подбирая под себя ноги. Если он и удивлён, то не показывает. – Джеймс, ты думаешь о будущем? – Не сейчас. Пока что меня полностью устраивает настоящее. Наташа водит рукой по покрывалу, опустив голову, сама не зная, зачем начала этот разговор и к чему хочет его свести. – Затосковала? У меня есть рецепт. – И поясняет в ответ на недоумевающий взгляд. – Хорошая драка – и всё пройдёт. В глазах Наташи зажигается огонёк интереса: – Без огнестрела? – И без удавки. – Без ножей. – Без электрошокеров. – Эй, мне же нужно чем-то уравнять твою руку! – Обойдёшься, Романова. Он преображается мгновенно, подбирается, готовый напасть. Наташа прыгает с кровати в сторону распахнутого окна, только раз касаясь пола кончиками пальцев. В спину ей летит смешок. Она мягко перекатывается по крыше веранды, легко приземляется и бросается в сторону от освещённого пространства перед крыльцом. Судя по всему, он не планирует повторять её акробатические этюды, и спокойно идёт по лестнице, даёт фору. Наташа сливается с темнотой, прижавшись к стене сарая, сердце бьётся, как маленькая птичка. Давно она не чувствовала себя такой живой. Ночь пахнет травой и свежестью. «Сидеть на одном месте, когда за тобой охотятся – верный путь в могилу». Она устремляется дальше, перемахивая через забор и от души матеря дурацкую кукурузу, которая шелестит и колышется вокруг. Одна радость – Джеймс тоже не пройдёт бесшумно, да и затеяли они драку, а не прятки. Хочется топать и кричать: «Эй, я здесь!», но инстинкты берут своё, а выжидание – как предвкушение удовольствия. «Найди меня, ну же, ну», – Наташа на миг застывает, прислушивается. Поднявшийся ветер отлично маскирует приближение Джеймса. В следующий момент она уже летит на землю, ломая растения и едва успевая сгруппироваться и уронить его следом. Наташа выворачивается ужом, подскакивает на мягких лапках, как кошка, налетает, как ястреб. Он, бесспорно, сильнее, зато она легче, маневреннее и вполне может потягаться с ним в скорости реакции. Не терпится показать, чему она научилась без него. Никто не поддаётся, не осторожничает, но уверенность, отчаянная уверенность, что он не покалечит, не сделает по-настоящему больно, окрыляет её. Бой превращается в чистое наслаждение. Дав ей попробовать пробить глухую оборону, Джеймс переходит к нападению, и все мысли начисто вышибает из головы. Первым из схватки выбывает самый слабый противник – кукуруза. Сто подсечек и тысячу блокированных ударов спустя Наташа позволяет уложить себя на спину и больше не пытается встать. Джеймс растягивается рядом, голова к голове. Выравнивания дыхание, они смотрят на яркие летние звёзды. – Мы вытоптали половину поля. – Да ладно! – Он приподнимает голову и оглядывает получившуюся прогалину. – Если что, свалим всё на лосей. – Какие лоси в Айове? – Заплутавшие. Наташа прыскает. Ночная прохлада постепенно остужает разгорячённые тела. Он встаёт первым и протягивает ей руку. Они тщательно отряхивают друг друга, чтобы не отмечать уликами дорогу к дому. Ложась спать, она прислушивается к себе. Усталое, успокоенное тело наполнено приятной истомой, сквозь которую просачивается нотка желания. Она ждала так долго. На следующий день Наташа печёт для Пам и Уолтера большой мясной пирог, прикладывая к нему мысленные извинения. Джеймс вызывается отвезти и сочувственно выслушивает сетования соседа на случившееся на поле безобразие. После озвучивания версии про лосей мистер и миссис Пилсби красноречиво переглядываются: «Эти городские милые, но безнадёжные». Наташа начинает оставленный на сладкое разбор чердака. Сундуки и коробки с вехами чужой жизни становятся её персональными сокровищами. Она чувствует себя Мелани, вспоминающей, как гостила в детстве у тёти, когда находит целое семейство старых кукол и потрёпанных плюшевых медведей. Некоторые из пропахших лавандой и нафталином платьев оказываются ей впору. Взгляд Джеймса затуманивается, когда он видит, как она примеряет винтажные шляпки. Сам он увлечённо перестраивает сарай, но безропотно отвлекается, чтобы выстругать и навесить полки в её спальне. Отмытые и починенные игрушки на чердак не возвращаются. Заезжает Уолтер, просит помочь с какой-то стройкой. Джеймс соглашается и следующие два дня является только ночевать. Она оставляет ужин на плите. На очерёдность кухонных дежурств они уже не обращают внимания, готовят по желанию и вдохновению. Наташа представляет себе дневник наблюдений по утверждённой форме «объект занят строительством свинарника» и смеётся. Лето приближается к зениту, изливаясь жарой и светом. Скоро должны состояться танцы в амбаре, что бы это ни значило. Наташа едет в город одна, вряд ли есть смысл тащить Джеймса в местный салон красоты. Поддавшись настроению, она добавляет медовые пряди в тёплый тон каштана и остаётся на полный цикл спа-процедур и обёртываний с маникюром и педикюром. Хочется танцевать и носить летящие платья. Случившаяся в соседнем кресле соседка удовлетворяет её любопытство насчёт готовящегося праздника – ярмарка, большое барбекю, море пива и местного самогона и танцы, пока хватит сил или до утра. Название – дань традиции и большому старому амбару, который не пережил торнадо в шестидесятых. Сейчас всё происходит в парке с летними верандами. Наташа действительно предвкушает веселье, ждёт, как дебютантка свой первый бал. Накануне ей наконец-то удаётся уговорить Джеймса укоротить волосы. Наташа подозревает, что помогли жара и влажность, а не её сила убеждения. Они устраиваются в её ванной. Наташа сама моет ему голову, игнорируя протестующее ворчание. Тёмные, тяжелые от воды пряди кольцами обвивают тонкие белые пальцы. Она никогда не признает, что ей нравятся его длинные волосы, но надо же знать меру. Наташа решительно щёлкает ножницами, оставляя самую удобную длину, когда можно легко собрать короткий хвост. На танцы Джеймс надевает джинсы и клетчатую рубашку, дополняя образ ковбойскими сапогами, широким ремнём с массивной пряжкой и кожаным стетсоном. Который лихо сдвигает на затылок, увидев её в одном из найденных на чердаке платьев. Наташа спускается по лестнице, шелестя накрахмаленным (спасибо, Пам!) подъюбником и пышной юбкой. Тёмно-синее платье в крупный белый горох – бессмертная классика пятидесятых, которая замечательно ей идёт. Она всерьёз намерена протереть до дыр тонкую кожаную подошву шёлковых туфелек. Они приезжают, когда веселье уже в самом разгаре. Парк уставлен прилавками и шатрами, на деревьях висят гирлянды ещё не зажжённых фонариков, звучит музыка, в отдалении поднимаются дымки над ямами и решётками. – Похоже на Кони-Айленд. Очень отдалённо. – Джеймс фыркает, когда Наташа тянет его к палаткам. То тут, то там мелькают знакомые лица, с ними здороваются, спрашивают, как дела, они только и успевают, что улыбаться и вертеть головами. Ощущение, что здесь действительно собрался весь город. В толпе полно детей, которые клянчат воздушные шарики и сладкую вату. Наташа берёт его за руку, переплетает пальцы крепче, чтобы не потеряться. Большую часть территории занимает ярмарка. Продают всякую ерунду, поделки из кукурузных початков, карамельные яблоки, пекут блинчики, разливают лимонад. Наташа выпрашивает ужасно кислое и липкое ярко-красное яблоко, не то чтобы она не могла купить его сама. Они останавливаются возле незамысловатых аттракционов. – Настрелять тебе медведя? – От дыхания обнимающего её со спины Джеймса поднимаются волоски на шее. Наташа смеётся, качая головой. Она и так знает, что он может собрать для неё всё пушистое призовое население. Они обходят тир, останавливаются возле силомера с кувалдой, у которого толпятся местные парни. Усмешку Джеймса она чувствует даже затылком. Он аккуратно перехватывает её руку, тянет к себе и откусывает изрядный кусок яблока. – Эй, купи себе своё. – Наташа отбирает лакомство, улыбаясь во весь рот. Они бродят в толпе, наблюдают за людьми, среди которых волей случая живут, пока ароматный дым не возвещает, что барбекю готово. На верандах и вокруг накрыты столы, открываются импровизированные бары с пивом и кое-чем покрепче. Многие по-простому устраиваются прямо на траве, но Наташа слишком бережёт платье, чтобы последовать их примеру. Они берут мясо, кукурузные лепёшки, пиво и подсаживаются за столик к Уолтеру и Пам. Вокруг уже начинают танцевать, не дожидаясь, пока на деревьях зажгутся фонарики. Наташа притопывает ногой от нетерпения. Джеймс мог бы выпить всё пиво на этой вечеринке и не опьянеть, но позволяет себе только бокал. Не выходит из образа человека, которому предстоит везти домой загулявшую подругу, поэтому ей можно не сдерживаться и ни о чём не беспокоиться. Наташа танцует – одна и со всеми. Благо, недостатка в партнёрах не наблюдается. Джеймс следит за ней краем глаза, даже когда встаёт сам, галантно подавая руку Пам. Они сталкиваются с Наташей на площадке, образуют пару: третий, восьмой, десятый танец. Знакомые руки, легко скользящие по телу, взгляды глаза в глаза, пока его или её не уводит следующий танцор. Наташа безнадежно пьяна и невероятно счастлива. Думает, что он сейчас похож на парня из Бруклина, о котором ей рассказывал… кто? Неважно. Пробираясь к бару за очередными шотами, она чувствует спиной взгляд. Щекотно, как будто между лопатками вдруг решили прорезаться крылья. Она пьёт и смеётся, всё можно, потому что сегодня её танцевальная ночь. За ней присматривают и не допустят ничего плохого. Джеймс первым устаёт от толпы, возвращается за столик и наблюдает, как она легко перетанцовывает нового случайного партнёра. Пам и Уолтер давно уехали на свою ферму. Он сидит в одиночестве и смотрит на вихрь весёлых незнакомцев под предводительством королевы Маб. «Как поэтично», – он улыбается своим мыслям, когда Наташа вдруг вырывается из круга и оказывается рядом. Падает к нему на колени в ворохе юбок, тянется всем телом, прижимается, скользит по лицу горячими пальцами. Он обнимает её, успокаивающе гладит по спине, легко целует под ухом, шепчет: «Никакого пьяного секса, Романова». Наташа запротестовала бы, но ей слишком хорошо. Джеймс легко поднимается, перехватывает её удобнее и несёт к машине. Опускает на сиденье, расправляет юбку. Она выворачивается, придирчиво разглядывает подошву левой туфли, разочарованно тянет: «Слишком прочные оказались». Наташа засыпает, соскальзывает в уютную темноту, пока он выруливает со стоянки. Занимается рассвет. Наташа просыпается в своей постели под сочувственными взглядами кукол и мишек. Платье аккуратно висит на стуле, на тумбочке стоит стакан воды. Её вариант сыворотки позволяет ощутить все прелести действия алкоголя, милосердно избавляя от похмелья, но вот утренняя жажда после возлияний ей знакома. Утро, впрочем, понятие относительное. Она с благодарностью расправляется c водой, подходит к окну и открывает шторы, за которыми обнаруживается прекрасный жаркий день. Джеймс догадался её раздеть, но не додумался умыть, поэтому первым делом она отправляется в ванную. Выходя из комнаты, она уже знает, что дом пуст. Наташа неспешно принимает душ, смывая остатки яркого макияжа и укладки, чистит зубы, заворачивается в пушистое полотенце. Большая ванная комната – её самое любимое место в доме. Зона комфорта, в которой она готова проводить часы, но не сегодня. Вспоминая, как он всегда подшучивал над её слабостью к большому количеству горячей воды и пены, она спускается в кухню. Кофе и ещё один стакан воды окончательно возвращают её к жизни. Есть не хочется, от такого голода не спасут ни блинчики, ни мюсли. Она надевает трусики, длинную футболку, пальцами ерошит ещё влажные волосы, суёт босые ноги в расшнурованные кеды и отправляется на поиски. Наташа находит Джеймса в нагретом солнцем и пропахшем деревом сарае, где он что-то мастерит, пуская из-под рубанка воланчики золотистой стружки. – Очнулась, спящая красавица? Большая удача, что русские не включили в сыворотку антиалкогольный компонент. – Насмешничает, откладывая инструмент и снимая рабочие перчатки. Она не настроена отвечать на его подколки, не сегодня, не сейчас. Просто подходит, бесцеремонно вторгаясь в его личное пространство, запрокидывает голову, поднимает руки, гладит его по лицу, как ночью, и шепчет: «Теперь-то я трезвая». Он целует первым. Антипоцелуйный компонент в состав её сыворотки тоже не входит. Ноги не держат, колени размягчаются от каждого тихого Наташа вместо навязшего на зубах Романова. Он просто прикасается губами ко лбу, к щекам, к кончику носа, прежде чем удобно подхватить ладонью стриженый затылок и начать целовать глубоко и жадно. Её жажда всё равно сильнее. Наташа успевает задрать его футболку, расстегнуть и спустить с бёдер джинсы, прежде чем он разрывает поцелуй, стискивает её в объятиях почти в полную силу. Она стонет, цепляется за него, тянет вниз, налегает всем весом и даже не успевает взбеситься от его неуступчивости. – Тише, тише, с ума сошла, тут везде опилки. – Он гладит её тело под футболкой, одним движением спускает трусики и легко вынимает её из белья и из обуви, держит под попку левой рукой. Наташа сжимает его ногами и чуть не плачет от жажды и восторга, когда он нежно проверяет пальцами, готова ли она, прежде чем войти. Это первое проникновение, горячее движение в лоне – лучшее ощущение в её жизни за последние полвека. Джеймс шагает назад, опираясь на верстак, поднимает её выше, почти выскальзывая, улыбается протестующему стону. Она двигается легко, подчиняясь поддерживающим рукам и задавая собственный ритм. Крепче оплетает его руками и ногами, мягко сжимает внутри. Хочется провести так вечность, но нет никакой возможности терпеть. Они целуются, спаиваясь в одно целое. Кончая, он успевает подхватить Наташу, беспомощно выгнувшуюся назад, и прижать к себе. – Не отпускай, ещё минуточку. – Наташа безвольно обвисает в его руках, тёплая и разморённая. Сбившаяся комом одежда ужасно мешает, но так не хочется шевелиться. – Я тебя держу. – Джеймс целует её волосы, пощипывает губами розовеющее ушко. – Как ты смотришь на второй раунд? – А ты дойдёшь до кровати? – Унесёшь меня. – Это вряд ли, ты меня отлично стреножила джинсами. Наташа находит в себе силы на смешок и поцелуй, когда он с истинно снайперской точностью ставит её на кеды. Между ног томительно и влажно, ощущение вытекающей спермы вызывает дрожь глубоко в теле. Одного раза определённо мало. Наташа снова чувствует течение дней, будто внутри сдвинулись стрелки часов, отсчитывающих её время с Джеймсом. Их прекрасный второй раз в этом веке случается на отличном матрасе в его комнате, и к себе она больше не возвращается. Её куклы и мишки остаются скучать на полке. Он не был бы собой, если бы не прокомментировал, что она всё-таки своего добилась и перебралась в большую спальню. Наташа долго и с искренним удовольствием душит его подушкой, а потом приглашает в свою большую ванную – равноценный обмен. Вода выплёскивается из ванны мелкими толчками в такт его движениям. Только твёрдость груди под руками, горячие ладони на её талии не дают Наташе раствориться, самой стать водой, стекающей по его телу. Она вздымается, как волна, обрушивается сверху пенным гребнем, Джеймс вскрикивает, захлёбываясь, упиваясь ею. Она прижимается к его губам, делясь воздухом. Они задыхаются вместе, долго лежат в остывающей воде, обмениваясь ленивыми поцелуями. Потом Джеймс растирает Наташу полотенцем, втирает в разгорячённую кожу молочко для тела, заново открывает все места, в которых она боится щекотки, прежде чем унести её в спальню. Шпионы и убийцы иногда всё же жмутся друг к другу в темноте – когда невозможно расплести объятия. Наташе больше не нравится бывать с ним на людях, дома его можно трогать чаще и откровеннее, но въевшиеся в подкорку правила не позволяют неожиданно менять стиль поведения. К сожалению, больших гулянок не планируется до самой поздней осени, остаются кино, магазины и бар, в котором вечерами тоже можно танцевать. Когда Джеймс небрежно роняет её назад, подхватывая у самого пола, зрители аплодируют и кричат что-то одобрительное. Наташа приседает в глубоком реверансе, руки сами взлетают в четвёртую позицию. Лето движется к закату, вечера становятся всё прохладнее, чаще идут дожди. Солнечная ленивая истома сменяется жаждой движения. Джеймс тонко чувствует её состояние, безжалостно поднимает на пробежки по утрам, тянет на долгие пешие прогулки. Спарринги они больше не устраивают, кукуруза может жить спокойно, просто уходят по тропинкам за многие километры от дома. Гроза застаёт их в роще на холме за дальним полем Пилсби. Наташа собирает остатки их пикника под стремительно темнеющим небом, пока Джеймс складывает плед. Они бегут наперегонки с ливнем, безнадёжно проигрывая и промокая до нитки. Влетают в дом, стягивают друг с друга одежду и устаиваются у камина. Уложенные по всем правилам поленца занимаются мгновенно, окрашивая золотом его левую руку. – Камин, дождь, секс – как пошло-то! – Наташа выгибается, нежась в тепле. – Я не понял, это были какие-то претензии ко мне и к жизни? – Джеймс поднимает голову, прекращая увлекательное исследование её тела. – Это не пошло, это романтика, Романова. Его язык жадно проходится у неё между ног, скользит внутрь, и она согласно стонет, выдыхая криком, всхлипом: «Это ты, ты!» Ночью она долго лежит рядом, смотрит на его приоткрытые губы, изгиб ресниц, осторожно тянется убрать прядь волос, упавшую поперёк лба. Он притягивает её ближе, не просыпаясь, усыпляет размеренным стуком сердца. За окном их спальни шумит дождь. В ясные ночи они выбираются на крышу и занимаются любовью под низкими августовскими звёздами. Она всё-таки любит романтику. Телефон, молчавший почти три месяца, оживает сообщением. Два слова без подписи с незнакомого номера. Наташа и так знает, от кого. Джеймс тяжело ворочается за спиной, когда она со стуком роняет аппарат на пол. Он ничего не спрашивает, только сжимает крепче. Наташа вжимается в него и шепчет в темноту: «Пойдём со мной». Ответа она не ждёт. Утром они долго обнимаются на веранде. Джеймс тихонько покачивается, гладя её по спине, прижимается губами к макушке. – Может, оставить тебе машину? – В городе есть автосалон, плюс всегда можно угнать пикап Уолтера. – Эй, не смей! – Наташе нравится делать вид, что она приняла его слова за чистую монету. – Я даже не попрощалась со всеми… – Чёрная Вдова переживает о соседях, кто бы мог подумать! Не беспокойся, я разберусь. – Он нежно подхватывает её под подбородок, заставляет её поднять голову и посмотреть ему в глаза, разглаживает пальцами тревожную морщинку между бровей, наклоняется. На его губах и языке вся сладость этого лета. Отстраняясь после их не последнего поцелуя, Наташа вкладывает что-то ему в руку, прежде чем сбежать по ступенькам. Выруливая со двора, она оглядывается и улыбается тепло и радостно. Когда машина скрывается из виду, он разжимает кулак и долго смотрит на ключи от её квартиры в Вашингтоне. Наташа оставляет позади золотистые кукурузные поля, в сумке ждёт своего часа кудрявый рыжий парик. Впереди – будущее. * Речь о Париже в штате Техас.