Висюлька

В общем, была у нас такая история, когда Пролив воевать ходили. Я тогда служил в 24-й бронепехотной. Той самой, ага. Но той самой она уже потом стала, а тогда просто номер и номер. Я туда попал на второй год. Один адок уже кончился, другой еще не начался. Ну, и был у нас там такой лейтенант Мануильский, одних со мной лет, такой же дурик-взводный. Служил ровно, трусить не трусил, но и не геройствовал. Такие дольше всего и живут обычно. Все как у людей, кроме одного. Короче, заднеприводный он. Пассивный педераст. На служебных качествах это никак не сказывалось, парень и парень. Но мне господа офицеры сразу сказали, чтоб за руку не здоровался. Я и не здоровался, на кой мне оно. Общались с ним все только по службе. Покровителем у Мануильского был какой-то полуполковник из штаба бригады, забыл фамилию. Вот тоже практика. Офицерами все быть хотят. Но полковниками, генералами. Летехой грязь месить дураков нет. А при штабчике, с ординарцем, в тепле – это сколько угодно. Вот и плодятся у нас эти… прикомандированные. Должность такая, прикомандированный. Вроде и офицер, и на фронте, а не делает ни чертика. Сидит, ждет, пока стаж натикает на повышение и на «крест святой Форбарры». Годик поскучаешь, и уже герой войны. Туда дворянчики толпами сынулек пристраивают. В пехоте или танковых войсках нужна храбрость. В артиллерии мозги. А там ничего, на самом деле, не надо, они ж не воюют, а так, перед фотографами крутятся. Наши герои, чего там. Нравы у них там вольные, все равно делать нечего, пей да… Ну и вот, один такой на нашего Мануильского глаз положил. Как уходишь с передовых, так вот тебе три дня увольнения законных, чтоб не одичал. Мы, значит, по бабам да по барам, а этот к голубку своему. И как-то этот голубок-полуполкан ему выцыганил эту самую «Форбарру». Себе, главное, не смог или не захотел, а Мануильскому пожалуйста. В нарушение статута и вообще всего. Чтоб ты знал, ее офицерам дают за две вещи. Или просто за год беспорочной службы на передке, или, что у окопников куда чаще, за ранение в боевой обстановке. По спокойному времени у нас из живых на всю роту такая висюлька была только у ротного, капитана Келлера. И он ее ценил. И когда прочел в списках награжденных про Мануильского… Ну, прикинь, Келлер-то как раз год с копейками на фронте, и «Форбарру» он получил за атаку под минометным обстрелом. Он и так красавцем не был, а тогда ему весь портрет совсем испохабило. Ну, и вот. Этот хахель штабной, похоже, ничего Мануильскому не говорил, а просто хотел приятно сделать. Мануильский-то когда узнал, аж с лица сбледнул. Он-то понял, чем дело пахнет. Ну, и что, отказаться-то ты не можешь, это ж государь император лично к спискам августейшую руку прикладывает. Порядок давно заведенный, сначала торжественно перед строем вручают, потом масенький банкет в честь орденоносцев. Благо, мы как раз в тылу стояли, на отдыхе. И вот, выстроили всю бригаду, все тыщщу двести рыл. Политический офицер надрывается, речь говорит, умрем, значит, за императора до последнего. И награждают в том числе Мануильского. Ну, все, в общем, делают вид, что так и надо. Пока не берет слово капитан Келлер. И на всю матушку в микрофон: - Я простой человек, скажу своими словами. «Святая Форбарра» - это не фунт изюму. Молодому офицеру, чтобы ее удостоиться, непременно нужна в теле дырка! Входное, так сказать, отверстие! Ну, тут все легли. Вроде и официальный момент, а ржем и остановиться не можем. Комбриг лицо утирает, вроде бы пот смахивает платочком, а сам трясется. Начштабр стоит во фрунт, рука у фуражки, и все равно хохочет. Даже зам по вооружению, истукан, бревно бревном, а углы рта в стороны разъезжаются. Мануильский стоит, и цвет его рожи как у знамени капитуляции. И у хахеля-полуполковника тоже. Хахель бы рад Келлера сгноить, только руки коротки. Комбриг наш, он же тоже свой, окопный. Так что у прикомандированных барончиков шансов нет: сиди себе, блистай мундиром, а в управление бригадой не суйся. К тому же, Келлер ни черта ни бога не боялся: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут. Нашего Келлера съесть - это подавишься, будь ты хоть князь императорского дома. Ну что, отсмеялись, выпили, закусили, проехали. А на следующий день наша рота к фронту покатила. Назад на войну. До передка мы верст пятнадцать не доехали. У перекрестка встречает нас, значит, вестовой, палкой машет. Вам, говорит, назначено совсем не туда. Кого вы должны сменять, тех уже сменили, а вам надо кругаля закладывать и валить вот к той ядреной фене, ориентир три лысых сосны, сигнал два зеленых свистка вверх. И по рации не разберешься. Никаких переговоров вести не велено, режим радиомолчания полный. Ну, сурикат ты пескоструйчатый, чтоб ты бывал здоров. Келлер, значит, поматерился, но чего делать. Сел на командно-штабной броневичок да поехал с начальством разбираться. Первое, что мы делаем остановясь, это окапываемся. Правило без исключений. Ну и что, что стоять только ночь, зато эту ночь ты точно переживешь. Нарыли себе щелей, достали сухпай, у кого-то, само собой, спиртик приныкан, лежим, балдеем. Птички, травка, в кювете наливник горелый колесами вверх, романтика. Ближе к вечеру слышим, ревет наша броня. Глядь, вон и Келлер на косогоре. Ну все, поехали, значит. Тут-то и ударило. Крысоеды этот перекресточек накрыли, думаю, не специально. Чисто в терапевтических целях. Хотя шут их знает, может, и с беспилота подглядели. Не суть. А суть та, что по нас вломили во всю ивановскую из «Ливня». Это в наши времена такая ракетница многоствольная была, точность плюс-минус лапоть, зато как вмажет, накроет деревню целиком, например. В окопах пересидеть это можно более-менее, но все, что стоит на открытом пространстве, тому кранты. Я в щель свой зад затолкал, снаружи воет и стонет. Сижу и думаю, мама твоя, а как там Келлер? Дождался перерыва между залпами, выглядываю. Броневик стоит где стоял, только чадит вовсю. А к нему сломя голову бежит...я аж глаза протер. Мануильский. Я ему ору «Стой, дурень, убьет!», а он то ли не слышит, то ли плевал он на меня. В общем, добегает он до броневика и в люк лезет. Тут крысоеды пошли на второй залп, и я обратно в щель ныряю. Посреди залпа сверху на меня как мешок картошки падает. Смотрю, это Мануильский. И Келлер при нем. Весь в кровище, рука выгнута и узлом завязана, из ноги хлещет, но орет и ругается как черт. У меня жгут был, перетянул я ему ногу. Пока то-се, как-то Мануильского потерял. Оборачиваюсь к нему, а он белый как тогда, на награждении. Только по-другому белый. Я к нему, а он уже готовый. Пока волок Келлера, осколок под лопатку поймал. Как Келлера-то дотянул, неясно. Кровищи там было… Ну что говорить. К матери Мануильского потом Келлер ездил, когда из госпиталя вышел. Вещи отвез. Часы там, ножик, блокнот. И «Форбарру» эту дурацкую. Переживал потом долго. Хахель приходил к нам в располагу, мы его матом. Как подумать, может, если б не его усердие ослиное, был бы Мануильский живой. Да все равно как-то скверно вышло. Вот так не попробуешь, не узнаешь человека. Вроде голубок голубком, а вон, не сдрейфил. Ну харэ, давай последнюю кружку, да пошел я. Рука, ети ее, опять ноет, вот как так, ее нету, а она ноет. К дождю видать.