Стоящие у порога

Во время анабиотических перелетов Эггзи всегда снится одно и то же: он видит свою капсулу со стороны, к ней подходит мужчина, одетый в бронированный защитный костюм. Он становится перед капсулой на колени, прижимает ладонь к стеклу. Эггзи никогда не видит его лица, но все равно знает, кто это: его отец. * * * Первое, что Гарри слышит после пробуждения — голос Мерлина: — Мы в четырех часах от цели, дамы и господа, пора собираться. Гарри открывает глаза, как только чувствует, что раствор в капсуле опустился до середины шеи, и смотрит на то, как, повернувшись к команде спиной, Мерлин возится с гостевой капсулой — на «Камелоте» она старая, почти не используется, они редко берут с собой пассажиров. Но Ричмонд Валентайн — особый случай, он сказал, что должен лично сопровождать агентов Кингсмэн, отправленных по сигналу бедствия, пришедшему с «G-ll-01», космическое агентство подтвердило: его присутствие обязательно. Спорить с тем, кто платит, Честер Кинг не стал. Валентайн сам построил «G-ll-01», это его корабль. Корабль, половина документации на который строго засекречена. Корабль, который пропал двадцать лет назад, а теперь неожиданно вернулся и подал сигнал бедствия. Что ж, по крайней мере, это будет интересная работа, если повезет, конечно. В худшем случае — сигнал попал в какую-нибудь магнитную аномалию, и по какой-то причине вырвался только сейчас, а значит им всем останется только вернуться в капсулы сна и Мерлин введет в бортовой компьютер координаты Марса. Но, возможно, все будет намного увлекательнее. Гарри надеется на это. Они уже обследовали корабли, исчезавшие с радаров: «Per16-05-n», «Персефону», пропавшую на два месяца у Юпитера и запеленгованную у Харкило, пришлось брать штурмом, оказалось, тамошняя команда подняла бунт и решила основать собственную колонию, а «EnG-42» был настоящим призраком, весь экипаж его покинул, рация оказалась сломана и «Камелот» по одной собирал спасательные капсулы. С «G-ll-01» все иначе. Информации в досье не так уж и много, но ее достаточно, чтобы заинтересовать Гарри: корабль, созданный для путешествий сквозь рукотворные кротовые норы, способный открыть человечеству новые звездные системы и галактики. «G-ll-01» долетел до Нептуна, где должны были начаться испытания, и неожиданно пропал на двадцать лет, а теперь — отправил сигнал бедствия с орбиты. Наверху сказали, что операция чертовски секретна, и именно поэтому одного из разработчиков корабля отправляют вместе с отрядом «Кингсмэн»: так безопаснее. Хотя Гарри уверен, что профессору Валентайну просто хочется взглянуть на Нептун — сюда редко подлетают пилотируемые корабли, а уж тем более — корабли с гражданскими на борту. Впрочем, дело команды — не строить теории, а работать, следовать приказам Честера и не подвести космическое агентство, что бы ни случилось. Они выходят из капсул, один за другим, точно вылупляющиеся из куколок насекомые — Кей, как обычно, первый, а Перси задерживается, ему всегда нужно чуть больше времени, чтобы проснуться. Влажные от транспортировочного раствора волосы слипаются, отросшая борода пристает к шее. Гарри ненавидит перелеты в капсулах — впрочем, ему ни разу не встречался человек, которому бы они нравились. Даже старые капсулы, вместо раствора заполнявшиеся соленым гелем, были лучше, но сейчас ими уже никто не пользуется. Климатическая система «Камелота» еще не завершила цикл саморегулировки. Вся команда мерзнет. Они ждут, пока старик Честер выйдет из душевой — право заходить туда в одиночку и первым, не считая штурмана, одна из немногих привилегий капитана, и Честер пользуется ей каждый раз. Гарри смотрит на то, как Кей прочесывает липкие от раствора волосы пальцами, на то, как Джеймс, изображая благородного рыцаря, отворачивается от Рокси, у которой от холода встали соски — они четко просматриваются сквозь ткань бюстгальтера, Гарри не присматривается, просто знает наверняка — и снова, в тысячный раз за последние годы, думает, что пора бросить эту работу. Они с Мерлином давно собирались уйти на пенсию, Гарри готов продать оставшийся от отца дом на Земле, и тогда им точно хватит денег на спокойную старость вдвоем. Не то чтобы Гарри так уж была нужна спокойная старость — но это лучше чем рисковать сдохнуть несколько раз в год, и кое-как урывать время на близость. * * * На мостике почти вся команда, кроме Гарри, проверяющего трюм, «Камелот» движется полным ходом, и корабль, висящий над полюсом Нептуна, уже виден: прекрасное, по-своему даже изящное судно, его создатели точно каждым изгибом хотели сказать: оно единственное в своем роде, произведение искусства, смелая попытка мечтателей вырваться за пределы стандартов, навязанных индустрией. Проще говоря, «G-ll-01» напоминает какую-то игрушку из коллекции Гарри. Мерлин переводит камеры, транслирующие изображение на панорамный монитор, в режим максимального приближения и запускает сканеры: на таком расстоянии они не соберут точную информацию, но хотя бы определят, есть ли на борту кто-нибудь живой и в каком режиме работают системы корабля. Результаты приходят почти сразу же, и они — странные. Очень странные. — Профессор Валентайн? Кажется, с вашим кораблем небольшие проблемы. — Да-да, я внимательно слушаю. Валентайн подходит к мониторам, стоящим на столе и, смотрит на них, по-птичьи склонив голову. — Сканеры активности не в себе, — Мерлин пожимает плечами, — либо последняя техническая проверка была недостаточно тщательной, либо что-то не так с кораблем. — А в чем дело? — Валентайн подходит к мониторам, тянется к левому, и Мерлин с трудом сдерживает желание перехватить его руку и оттолкнуть. Вся техника на «Камелоте» — его, и никто не имеет права трогать ее без разрешения. — Я попробовал проверить, есть ли признаки жизни на борту, и проверка показала, что весь «G-ll-01» — живой. — Всюду жизнь, — бормочет себе под нос Джеймс, но Мерлин даже не оборачивается, чтобы посоветовать тому заткнуться — разговор слишком серьезный. — О. Ну, это потому, что, — у Валентайна получается «сто» вместо «что», он часто коверкает слова, — системы корабля настроены на совместимость с человеческой нервной системой. Наверное, на расстоянии это так и должно считываться. После того, как стыкуемся, эта фигня должна сойти на нет. Или не должна. Не помню, чтоб мы придумывали какую-то надстройку, облегчающую сканирование. — Что значит «совместима с человеческой нервной системой» и почему мне не сообщили об этом заранее? У меня должны быть все данные о корабле, который я ищу. — Наверное, это секретно, — Валентайн пожимает плечами. — Вы слышали об опытах по созданию кораблей, чья система управления привязана к нейронной сети главного пилота? Более сложные двигатели и внутренние системы обслуживания кораблей требовали более тесного контакта с ним, нужен был способ контролировать переход изнутри — то есть либо гениальный искусственный интеллект, который все равно не позволили бы запустить в производство, либо подключенный к системам человек. Человек, который стал бы интерфейсом сам. Вот такая штука. Я был среди разработчиков этой системы. — Да, об этом я слышал. Это очень известная история. Но все опыты прекратились много лет назад, разработка была признана слишком дорогостоящей и ее свернули. Мерлин знает об этом брошенном проекте даже больше, чем хотел бы: до поступления на «Камелот», Гарри записывался добровольцем в программу тестирования функционирующих моделей, управляемых подключенным к системе человеком — моделей, которые так и не были созданы. Гарри может рассказывать о своем разочаровании закрытием разработок почти бесконечно. Валентайн кивает. — Официальная история именно такая. Но это все — сплошное вранье как есть. Мою программу свернули, но сами исследования остались. И когда мой друг, профессор Арнольд, придумал двигатель, способный создавать микроскопическую кротовую нору, обо мне и вспомнили. Нужен был способ полностью контролировать корабль, и человеческий интерфейс показался всем самым разумным решением. Так мы и собрали вместе эту посудину. Некоторые говорили, что она взорвется изнутри, как только двигатель активируется. Но корабль не потерпел крушение или что-то в этом духе, он просто пропал. Вот так вот: пуфф! — он взмахивает рукой, — и исчез, как будто никогда и не было. Мы потеряли связь с ним. С ней. А теперь она вернулась. — «Она»? — Ну да, она. «Газель». Мы так ее назвали из-за Малики, девушки, которая вызвалась добровольно участвовать в опытах — вшить в мозг импланты для управления и все такое. Она родилась без обеих ног, у нее были такие протезы, гибкие, металлические. Ужасно красивые, и, по-моему, она ими гордилась. Она и сама себя так называла — «Газель». В общем, мы состыковали ее мозг с бортовым компьютером, грубо говоря. Установили особую систему управления, благодаря которой она могла управлять кораблем как своим собственным телом. — То есть вы хотите сказать, что мы стыкуемся с первым в истории кораблем, система управления которого персонифицирована? — Да! Это потрясающе, правда? Мерлин снова пожимает плечами, надеясь, что Гарри никогда не узнает об этом разговоре: у него давний пунктик насчет кораблей с персонифицированными системами управления. Еще не хватало, чтобы он влюбился в «G-ll-01»: ее модель точно достать не удастся. * * * Сейчас не лучшее время для такой работы: Сафир, бывший главный техник, уволился, и Честер пока не удосужился найти ему замену, поэтому со всем, что не успевает сделать Перси, приходится возиться Кею. И Рокси — хотя ей еще не хватает опыта, она старается, как может, но этого мало. Перси знает, что однажды она станет превосходным ремонтником, заслужит повышение до старшего техника, и, скорее всего, сумеет успешно сдать экзамены на звание штурмана — если, конечно, перестанет бояться открытого космоса. Рокси родилась на Марсе, оттуда звезды выглядят совсем не так, как с Земли — из-за защитных куполов, они кажутся намного дальше, их свет — холоднее, неудивительно, что они не кажутся Рокси красивыми и ей трудно их полюбить. Перси никогда не мог понять, ради чего кузина Лили улетела с Земли — да, на Марсе дома тогда раздавали почти даром, но ей было где жить, она могла остаться с семьей. Если бы она не отправилась на Марс, то никогда не встретила бы своего проклятого Клода, и не исчезла бы бесследно вместе с ним — Перси не знает всей истории, только то, что рассказали полицейские: однажды Лили, Клод и Рокси сели на поезд, ехавший от поселения в Утопии на юг, к Гесперии, но до конечной остановки Рокси добралась одна, ее родители исчезли бесследно. Это было давно. Рокси никогда не говорит, что скучает по Лили или Клоду, даже если Эггзи заводит разговор о своем погибшем отце. Ей нравится жизнь такой, какая она есть, и Рокси рада будет остаться на борту, пусть даже временами Джеймс ее донимает со своими романтически предложениями. Что ж, Перси будет искренне рад, если Рокси продолжит работать с ним, она действительно разбирается в починке кораблей, просто великолепно для своего возраста. Перси прекрасно понимает: скоро Честер выйдет на пенсию, бросит «Камелот», а значит, скорее всего, «Кингсмэн» перестанет существовать, но космическому агентству по-прежнему будут нужны мобильные отряды. Возможно, Честер сам предложит передать корабль и дела Перси — больше некому, Гарри с Мерлином давно собираются уйти, а Кей не согласится на такую работу — или, может быть, Перси выкупит корабль. Так или иначе, его отряд станет наследником «Кингсмэн» — Перси надеется, что наследником достойным. * * * Закончив проверять трюм — все хорошо, система очистки воздуха работает, запасов продовольствия и кислорода хватит на путешествие до Плутона и обратно к марсианской базе — Гарри вытаскивает в коридор коробку с пайковыми наборами — такими вещами должен заниматься Кей, но у него сейчас и без того достаточно забот. Рокси или Перси позже перенесут наборы на вторую палубу, через час, когда разморозка закончится, ими сможет заняться Джеймс, и, если всем повезет, он не испортит общий обед. Бытовые обязанности на «Камелоте» распределялись между собой, команда жила как семья — это не всегда удобно, но на компактных кораблях лучше обойтись без лишних роботов. В узком переходе на вторую палубу, Гарри сталкивается с Мерлином — наверное, тот проверял машинное отделение, он отправляется туда всякий раз, когда чувствует раздражение, или усталость, или тревогу. Иногда Мерлин говорит, что машины нравятся ему гораздо больше, чем люди, а, значит, Гарри чертовски везучий ублюдок, раз уж ему удалось окрутить Мерлина. Он старается думать об этом именно так. — Знаешь, мне есть, что тебе показать, — Мерлин прижимает к груди свой планшет. Ни на секунду не перестает следить за показаниями приборов. Разумеется. — У тебя всегда есть что мне показать, — согласно кивает Гарри. — О, в этом смысле, надеюсь, ты тоже кое-что мне покажешь, — Мерлин улыбается, опуская руку ему на плечо. — И, раз уж ты завел об этом разговор, то, думаю, нам стоит подняться в каюты. Каюты, в которых команда отдыхает во время коротких перелетов, без анабиотического сна, немногим больше капсул, Джеймс называет их «гробами». Сюда редко кто-то заходит, а значит, несмотря на недостаток места, они отлично подходят, чтобы провести немного времени вдвоем. Прикосновением ладони Гарри открывает свою каюту, отступает к стене, пропуская внутрь Мерлина, и, шагнув внутрь вслед за ним, блокирует дверь. Развернув планшет к себе, Мерлин нежно проводит по нему рукой, что-то запуская. — Из-за этого задания мы пропускаем Рождество, так что устроить праздничный сюрприз у меня не выйдет. Поэтому покажу тебе все сейчас. Он протягивает Гарри планшет и тот замирает, глядя на открытое Мерлином голофото. — Это «Ностромо», модель выпуска две тысячи двадцать первого, к перезапуску франшизы. Как новенький, даже подсветка работает. Поставишь его на полку между «Нормандией» и «Лексом». — Он как настоящий, — Гарри дотрагивается до планшета, как будто может через него прикоснуться к модели на голофото. — Он правда как настоящий. Мерлин немедленно забирает планшет обратно. В его трепетном отношении ко всей технике на борту «Камелота» есть что-то чертовски смешное, но Гарри никогда не позволяет себе смеяться над этим вслух, как Мерлин не позволяет себе смеяться вслух над его игрушками. — Сколько времени осталось до начала стыковки? — спрашивает он. Мерлин на секунду опускает взгляд, сверяясь с системными показаниями на планшете: — Двести тридцать три минуты. Гарри склоняется к нему ближе и проводит ладонью по предплечью: — Думаю, десять из них ты вполне можешь уделить мне. Я должен поблагодарить тебя за подарок. — Всего десять минут? — с притворным недоверием спрашивает Мерлин. — О, — Гарри улыбается, — это будут великолепные десять минут, я обещаю. * * * Двести минут до стыковки: всей команде смертельно скучно, и пассажиру тоже. — Есть какие-нибудь новости? — Сигнал бедствия — здесь он не обрывается, удалось поймать и сохранить полную версию. Мерлин переключает подачу звука на внешние динамики и запускает запись сигнала, потерявшегося во времени. Первыми звучат те слова, которые услышала база космического агентства на Ио и передала на Землю, теперь они громче, а шипение на заднем плане почти исчезло: — Это говорит «G-ll-01». У нас чрезвычайная ситуация, — приятный женский голос звучит спокойно, Гарри, кажется, почти слышит ее улыбку, — из-за сбоя системы мы не можем назвать точные координаты, но мы находимся в гравитационном поле Нептуна, над северным полюсом. После этих слов раздается шипение, но сигнал не обрывается, как раньше, на этот раз девушка продолжает говорить: — Код опасности — желтый, возможен переход к оранжевому. Повторяю: «G-ll-01», мы в гравитационном поле Нептуна, над его северным полюсом. Желтый код опасности. — Это Газель! — Валентайн кивает. — Это точно она. Малика. Девушка, управлявшая кораблем. Из динамика снова раздается шипение помех, а потом — другой голос, уже мужской: — Либерате ме, — говорит он, прежде, чем утонуть в волне треска. — Прокрутите-ка назад. Мерлин щелкает по шкале воспроизведения, безошибочно находя тот момент, где заканчивает говорить девушка. — Либерате ме, — повторяет мужской голос. Он кажется дрожащим, испуганным, слишком испуганным даже для оранжевого кода опасности, не говоря уж о желтом, но, возможно, лишь кажется. — Это профессор Арнольд, честное слово, это он! — Валентайн снова кивает, когда голос захлебывается в помехах. — Что он говорит? На каком языке вообще? — «Либерате ме», — Мерлин склоняется ближе к динамику. — Да, именно, «Либерате ме». Это латынь. Он говорит «Спасите меня». Валентайн отступает на шаг, с недоверием глядя на монитор. — Интересно, а какого хрена он заговорил по-латыни? Он тот еще выпендрежник, конечно, но чтобы посылать сигналы латынью — это же надо совсем крышей отъехать, — он ежится, как будто от холода. — Что-то не нравится мне вся эта фигня. — Профессор Валентайн, вы же понимаете, что, скорее всего, ваш друг уже мертв? Даже если корабль не выходил на связь двадцать лет не из-за того, что команда пострадала, все равно системы жизнеобеспечения едва ли были в состоянии поддерживать экипаж все эти годы. — Да, но, — Валентайн поднимает палец, — очень может быть, что «Газель» побывала там, где время идет совсем иначе. Для них эти двадцать лет могли пройти как двадцать минут. Или как двадцать веков, что, конечно, не так хорошо. * * * Джеймс закатывает рукав и смотрит на темнеющий чуть выше локтя синяк — одна из игл системы жизнеобеспечения вышла слишком быстро. Это уже не в первый раз, капсулы не мешало бы проверить, но Сафир в последнее время выполнял свои обязанности не слишком старательно, а Мерлина и Перси вечно не хватает на всю рутину. Джеймс предпочитает во всех ситуациях полагаться только на самого себя, не потому, что не доверяет другим — просто самому себе он доверяет немного больше. Он напоминает себе, что, после того, как они закончат с этим проклятым «G-ll-01», нужно будет найти в главном компьютере инструкцию к капсулам и попробовать самому разобраться, что там может быть не так. Ему совсем не хочется, чтоб в следующий раз одна из игл пробила ему трахею или вонзилась в глаз. Он слышал немало историй о тех, кто умирал от потери крови при вводе в анабиоз; большая часть таких рассказов, конечно, пустые слухи, но не все. Далеко не все. * * * Мерлин любит проверять все поступающие данные, просматривать их снова и снова, некоторым его педантичность кажется даже пугающей, но он уверен: лишние проверки всегда только на пользу. Гарри давно уже не пытается это оспорить. Именно поэтому, закончив с очередной попыткой просканировать «G-ll-01» — на этот раз Мерлин проводит ее вместе с Гарри, тот кивает в подтверждение каждого сделанного шага: да, все верно — Мерлин снова запускает запись сигнала бедствия. Гарри вовсе не кажется, что это стоит делать, но он не успевает высказать свое мнение вслух: теперь запись звучит иначе. После слов профессора Арнольда раздается не потрескивание, а человеческий голос. Знакомый голос. Мерлин вздрагивает: — Ты слышал это, Гарри? — Да. Верни, давай послушаем еще раз. Мерлин отщелкивает бегунок записи на несколько секунд назад и, вместе с Гарри, снова слышит то же самое: — У него граната, черт, у него граната! — последние слова тонут в отзвуке взрыва. Взрыва, в котором погиб Ли Анвин, семнадцать лет назад. — Как это может быть? Когда этот корабль пропал, Ли еще был жив. Он еще даже к нам не поступил, — Гарри убирает руки в карманы. Смерть Ли Анвина — одна из вещей, которые он предпочел бы навсегда стереть из собственной памяти: они втроем — Мерлин тогда еще не бросил оперативную работу — зачищали «Персефону», и здорово облажались: взяли одного из взбунтовавшихся солдат, попытались допросить, но не заметили, что у него была чертова вакуумная граната. Если бы Ли не бросился на этого сукина сына, чтобы погасить собственным телом взрывную волну, Гарри бы точно размазало по стене отсека, и, скорее всего, Мерлина тоже. — Не знаю, — Мерлин пожимает плечами. — Может быть, слова Анвина как-то записались, потом попали в трансляционное поле, может быть, каким-то образом этот корабль уловил передачу, в виде помех, а при записи они случайно расшифровались. Нет, не знаю. — Мы должны дать послушать остальным. — Согласен. Мерлин снова отматывает записанный сигнал назад, но на этот раз после слов Арнольда слышны только помехи, ни взрыва, ни Ли Анвина. Как будто запись сама себя очистила. Он снова отматывает назад, до слов профессора Арнольда, но и теперь после них — только помехи. Он закрывает файл, запускает снова, с самого начала, но Гарри опять слышит только сигнал бедствия и «Либерате ме». Ли Анвин снова бесследно исчез. * * * — Начинаем стыковку, — командует Честер. — Первая готовность, джентльмены. И леди. Честер привязан к своей команде, они — его семья. Даже больше чем семья, говоря откровенно: ни к кому из кровных родственников он не испытывал настолько теплых чувств, как к команде, по крайней мере, к команде первого призыва — Гектору, Кею, Сафиру, Дагонету — почти все они уже ушли. Те, кто явился им на смену, не хуже, разумеется, но вряд ли Честер когда-нибудь станет относиться к ним так же. Вся команда, кроме Кея, уже в рубке, Роксана и Персиваль — у перехода к основному шлюзу, одетые в легкие скафандры, готовые, если потребуется, отправиться на помощь Кею. В последнее время главный шлюз нередко заедает и приходится подгонять детали вручную. Джеймс подходит к панорамным мониторам, глазам корабля, и запускает систему полной внутренней связи, его дело — наблюдать за происходящим через камеры, и если датчики расстояния дадут осечку, он должен будет предложить маневр, который спасет «Камелот» от столкновения. Эггзи, как обычно, поручают следить за датчиками внутреннего состояния корабля, и, конечно же, он недоволен и потом прочтет целую речь о том, что он не ребенок и уже может наблюдать за сближением самостоятельно. Гарри занимает место за пультом управления, рядом с Мерлином — раньше стыковкой занимался сам Честер, но теперь глаза не те, а на операцию он все никак не может решиться — возраст не самый подходящий, любое вмешательство может оказаться рискованным. Впрочем, Честер еще не ослеп окончательно. Краем глаза он замечает как Гарри опускает правую руку на колено Мерлина и ведет ее вверх — а тот, разумеется, вместо того, чтобы напомнить о недопустимости подобного нарушения правил стыковки, подается ему навстречу. Честер вздыхает. Они оба — отличные профессионалы, но иногда слишком увлекаются друг другом, особенно после анабиотических перелетов: для сознания не прошло и суток после пересечения границы марсианской орбиты, но тело не обманешь. Честер старается относиться к таким вещам с пониманием, хотя ему больше нравились старые времена, когда интимные отношения внутри команды строго запрещались. — Гарри Харт. — Да, сэр? — оборачивается тот с самым спокойным видом. — Вы двое тут не на свидании. Так что, будь добр, убери руку с колена Мерлина и верни ее на клавиатуру. Мерлин от тебя никуда не денется, успеете насладиться обществом друг друга позже. — Слушаюсь, сэр, — со спокойной улыбкой отвечает Гарри и снова поворачивается к монитору. От парочек на борту сплошные неприятности, слишком много они смотрят друг на друга. Честер не успевает довести эту мысль до завершения. «Камелот» вздрагивает, точно в корпус врезался некрупный метеорит, изображение на панорамных мониторах гаснет, потом вспыхивает на секунду — борт «G-ll-01» совсем близко — и снова гаснет. Рубку наполняет отвратительный запах горящих проводов. Что-то будто захватывает «Камелот» — как морское чудовище из древней книги: кракен, змей, сцилла — и бросает, пытаясь разбить о «G-ll-01», а потом еще раз и еще. — Черт, — только и говорит Гарри. Мерлин не говорит ни слова. Он молча берет Гарри за руку, но в этом прикосновении уже нет решительно ничего сексуального. На их мониторах разные данные. Честер подходит ближе, и видит: разница в данных о позициях кораблей существенная, почти два фута, но все равно не настолько значительная, чтобы объяснить такое столкновение. «Камелот» снова ударяется об «G-ll-01», и, на этот раз, в грохоте и лязге, Честер слышит — ему кажется, разумеется, кажется — до боли знакомый звук из прошлого: визгливый женский смех. Честер вздрагивает, на секунду этот смех вытесняет все остальные звуки, и запахи, и отчаянную тряску корабля. На всех четырех основных мониторах вспыхивает красная надпись: «Разгерметизация: машинное отделение». Вслед за ней появляется следующая: «Разгерметизация: трюм». Под ними — мелкие буквы, которые уже никто не читает, потому, что всем и так известно, что поврежденные отсеки полностью изолируются, перекрываются. И попасть в них после этого можно только снаружи — если пробоина достаточно большая. — Черт, — повторяет Гарри, — Кей. Ему не нужно уточнять: если пострадало машинное отделение, значит, шлюз существенно задет. — Кей, подтверди свой статус, — говорит Джеймс, скрещивая руки на груди. Он делает так, когда нервничает. Вряд ли кто-то кроме Честера об этом знает.— Эй, Кей, ты жив? Кей не отвечает. Тишина, пришедшая на смену грохоту и тряске, пугает гораздо больше, чем любое столкновение. — Кей? — Джеймс уже не пытается соблюдать стандартную форму запроса. — Я проверю, — говорит Персиваль. — Выйду через второй шлюз и посмотрю, может быть, ему повезло. Таков уж Персиваль: он всегда надеется на лучшее. Настоящий романтик. Если кому-то Честер и готов завещать «Камелот», так это ему. Честер забирает у Джеймса наушники со встроенным микрофоном, снова проверяет настройки связи: общий канал, трансляция на всех членов команды, продублированная внутренними динамиками, в каждом отсеке. — Кей, подтверди свой статус, — Честер произносит каждое слово с максимальным равнодушием, как будто это может помочь. — Кей, подтверди свой статус, повторный запрос. В ответ — тишина. — Кей, это Честер. Подтверди свой статус. Снова тишина, но капитан не должен позволять себе сдаваться. — Кей, подтверди свой статус, — повторяет он. — Не надо, капитан, — тихо говорит Джеймс, и сейчас в его тоне нет ни тени усмешки, такое не часто можно услышать. Честер предпочел бы не слышать никогда. — Второй шлюз в клочья разнесло, разбило ко всем чертям. Скорее всего, Кей мертв. Честер стискивает челюсти и закрывает глаза на пару секунд. Он почти говорит вслух: «по всей видимости, это случилось потому, что второй пилот первого за ляжку держал, а не за мониторами следил», но предпочитает промолчать. Гарри свое еще получит — как только ситуация стабилизируется. Нет никакой необходимости накалять ситуацию сильнее. К тому же он сам видел: информация на разных мониторах не совпадала. Как будто с разных датчиков — а это невозможно. Они поступают на оба монитора одновременно, стробоскопическое считывание не может ошибаться. Но даже если причина случившегося — в поломке датчиков или системном сбое, все равно не ясно, почему «G-ll-01» точно попытался разбить «Камелот» об себя. Гравитационные поля кораблей не должны включаться сами по себе и вряд ли на борту остался кто-то живой, кто мог бы с какой-либо целью их включить. Персиваль выходит на связь, кажется, спустя целую вечность. — Это Перси, — говорит он, — я нашел Кея. Честер чувствует себя так, будто кто-то подключил ему новый кислородный баллон, вместо старого, почти опустевшего. — Он жив. Без сознания, и, похоже, здорово пострадал, но жить будет. Помогите мне донести его до лазарета. Роксана первой подскакивает с места и бросается Персивалю на помощь — они хорошая пара, даже лучше, чем Гарри и Мерлин. Честер вздыхает с облегчением. Что ж, они остались без медика, но если Кей жив — пусть даже ему сломало все ребра и задело голову — он, возможно, поднимается на ноги. Главное — довести его до врача, Честер знает пару надежных медиков на Титане, и на Мимосе не хуже. Он позаботится о Кее — но сначала «Кингсмэн» выполнят задание. Честер никогда не бросает дела незавершенными. — Хорошо, — он делает глубокий вдох. — Мы сможем состыковаться через второй шлюз? — Машинное отделение задето, но, кажется, основные двигатели не пострадали, — Мерлин запускает программу полной проверки. — Я почти уверен, что развернуться сможем. — Тогда займемся этим сразу же, как только Персиваль отнесет Кея в лазарет. В ушах у Честера все еще звучит отголосок смеха давно умершей матери. * * * Стыковка через второй шлюз прошла благополучно, но Рокси прекрасно понимает, что это — только начало неприятностей. Даже если «G-ll-01» окажется внутри пустым, как ореховая скорлупа, даже если с Кеем все будет хорошо — ей и Перси все равно предстоит долгая утомительная работа. Работа снаружи. Рокси еще раз проверяет, надежен ли трос, прежде чем закрепить ремонтную сбрую на спине скафандра. — Это несправедливо: ты будешь обследовать самый загадочный корабль во всей новейшей истории, а я должна ползать снаружи вместе с Перси и пытаться заварить пробоину. Не то приключение, о котором можно рассказать на вечеринке. — Для вечеринок можешь что-нибудь придумать, все так делают, — Эггзи пожимает плечами. — И вообще, смотри на вещи со светлой стороны: сколько бы я ни старался, у меня никогда не получится дослужиться до звания выше старшего оперативника. А ты через несколько лет будешь уже главным техником, если повезет, кончишь как Мерлин. — Вот именно: облысею и выйду замуж за собирающего игрушки мужика с огромным самомнением. По-моему, не самая лучшая компенсация за болтанку на этом проклятущем тросе. Она снова проверяет надежность креплений. Рокси ненавидит открытый космос, и сколько бы раз Перси ни говорил ей, что невесомость — самое прекрасное ощущение в мире, что звезды кажутся такими близкими, точно можно дотянуться до них рукой, и так далее, она все равно никогда не сможет избавиться от чувства тревоги. Как будто трос вот-вот порвется и голодный космос проглотит ее. — Знаешь, Рокс, а ты будешь прикольная, если облысеешь. — Вот поэтому у тебя и нет постоянной девушки, — смеется Рокси. — Стоит очередной подружке начать прислушиваться к тому, что ты несешь, и она тут же убегает со всех ног. — Я все равно слишком молод для постоянной подружки, — Эггзи подает ей перчатки. Рокси поворачивает внутренние крепежи у локтей и переходит к внешним. Ей не важно, торопится Перси или нет — она все равно проверит минимум трижды каждую деталь, которая может ее подвести. — И вообще, может быть, я погибну как герой, — добавляет Эггзи, — тоже не так уж и плохо. — Гарри бы тебе уши надрал за такие слова. Говорить о смерти на задании — плохая примета. — Мой отец погиб как герой и это определенно круче, чем быть как старик Честер. Рокси пожимает плечами. Она не хочет спорить, ей не слишком нравится задумываться о таких вещах. Она планирует прожить долгую, хотя бы относительно счастливую жизнь, и карьера техника на корабле вроде «Камелота» — именно то, что ей нужно, и ради этого она готова даже смириться с необходимостью выходить в открытый космос. Она, в отличие от Эггзи, всегда ставит перед собой только выполнимые цели. Вслед за крепежами у локтей, Рокси проверяет пазы для шлема. Ее чуть передергивает при мысли о том, что малейшая поломка во втором шлюзе может привести к новому столкновению «Камелота» и «G-ll-01». Рокси ненавидит стандартный план действий на случай столкновений или гравитационных аномалий, и надеется, что ей никогда не придется ему следовать: снимать трос с блока, отталкиваться от ближайшей поверхности и максимально удаляться от места аварии. Рокси не хочет болтаться над Нептуном на тонком тросе. Но, разумеется, она не станет говорить об этом Перси. Или Эггзи. Или еще кому-нибудь. Это все — ее личные проблемы, которые нужно держать при себе. * * * Ричмонд Валентайн знает о «Газели» все. Больше, чем те, кто читал все секретные досье, больше, чем те, кто их составлял. Он мог бы пройти по всем отсекам, включая мышеловку, даже с закрытыми глазами. Команда и все кто строил корабль, шутили, мол, еще неизвестно куда может отправиться «Газель», когда двигатель раскрутят на полную мощность, ведь симуляция и опыты с нано-моделями — это одно, а настоящая кротовая нора — совсем другое. Чем больше трусили, тем больше шутили, понятное дело: «а что, если нас отбросит в прошлое?», «провалимся прямо в ад», «допустим, через кротовую нору мы пройдем, а обратно она нас выпустит?», они называли «Газель» «консервной банкой смерти», и, конечно, отдельно посмеивались над мышеловкой: хороша вентиляция, которая может кого-нибудь угробить, без этого корабль был бы не только дороже, но и скучнее. Все смеялись, а потом снова проверяли, правильно ли работают сигнальные лампочки — конечно, пока корабль идет гладко, никому не понадобится заглядывать в машинное отделение, но когда так было, чтобы экспериментальные модели шли гладко? От всякой хрени, конечно, «Газель» не была застрахована, и по этому поводу тоже некоторые шутили — типа, раз корабль синхронизирован с главным пилотом, то если у Малики будет несварение или голова заболит, то и кораблю придется несладко. Ричмонд до сих пор помнит каждую из этих шуток, которые разом стали несмешными, как только «Газель» пропала. И, конечно, он до сих пор помнит все устройство корабля, как будто только вчера жлобы из космического агентства утвердили его проект. * * * Они все стараются сосредоточиться на работе: чем быстрее закончат осмотр корабля, тем быстрее отправят Кея туда, где ему помогут. В бессрочном контракте, заключенном между космическим агентством и «Кингсмэн», прямо сказано, что члены отряда обязаны продолжать работать при любых обстоятельствах, травма или даже смерть одного из них не может стать основанием для прекращения миссии. Подписать такое мог только фанатик, вроде Честера, но правила есть правила. Так что им всем остается только двигаться вперед. На борту корабля не слишком весело. Отопление отключено, внутренняя подсветка не работает — Валентайн говорит, что если все системы ушли в спящий режим, то ее можно будет включить только из машинного отделения. А пока им приходится идти с фонарями. Освещенный бледными лучами «G-ll-01» выглядит пугающим. Джеймс терпеть не может темноту. — Надеюсь, это все займет не слишком много времени, — Джеймс смотрит на часы. — Из-за этого вылета у меня сорвалось потрясающее свидание, и мне не терпится найти достойную компенсацию. — Джеймс, тебе обязательно болтать не затыкаясь? Мы все-таки на задании, и в сопровождении гражданского, — Гарри явно старается говорить непринужденно, но получается у него паршиво. — И ему наверняка не интересно знать, сколько раз тебе не дали, — добавляет Эггзи. Джеймс не успевает подобрать слова для достойного ответа. Они входят в рубку «G-ll-01» и замирают, разом все, как будто врезались в невидимую стену. За годы службы в «Кингсмэн» Джеймсу случалось видеть всякое: в основном им приходилось расследовать банальные происшествия, изучать давно опустевшие станции или искать пропавших, но и нападения пиратов или бунты в колониях — не такая уж редкость. Джеймс не раз убивал, временами сам ловил пулю, однажды его едва успели дотащить до лазарета, из раны в бедре кровь хлестала так, что Джеймс до сих пор толком не может понять, как Кей сумел его залатать. Сам вид крови его не пугает. Гораздо страшнее то, что рубка ей буквально залита, как будто кто-то нетерпеливый пытался ее покрасить, но бросил работу на середине. Джеймсу кажется, что он чувствует запах — что-то среднее между гнилью и ржавчиной — хотя, разумеется, костюм полностью изолирован от окружающего мира. Джеймс медленно поднимает фонарь, широкий луч скользит по темно-красным пятнам на полу, поднимается к возвышению капитанского мостика, к укрепленной на нем поблескивающей сталью центрифуге — на ней тоже видны потеки бурой крови. Джеймс поднимает фонарь выше и видит труп: женщина — он думает, что это женщина, кажется, у нее есть груди — пристегнута к центрифуге, у нее нет ног ниже колена, голова запрокинута, а тело все изрезано, луч света проникает в рану на шее, точно раскрывая ее шире, выхватывает лохмотья трахеи и пищевода, кажется, даже дотрагивается до позвонков, на животе женщины тоже темнеют раны, как будто кто-то несколько раз вогнал в нее нож. Луч фонаря вздрагивает. Джеймс не сразу понимает, что причина этого — в том, что его руки трясутся. А потом он слышит отвратительный звук — негромкий, но какой-то влажный. Джеймс оборачивается и видит, что Валентайн согнулся, как от удара живот. Он распрямляется — и Джемс видит буро-оранжевые разводы на стекле костюма. Валентайна вырвало. — Это она, — говорит он слабым, тихим голосом. — Она. Газель. Согнувшись едва не вдвое, он снова блюет, но на этот раз звук намного тише — или Джеймсу так кажется. — Вот черт, — Гарри хватает Валентайна за плечо и тянет на себя. — Так, хорошо, я отведу его обратно, на «Камелот», а вы продолжайте вдвоем. — Будет сделано, босс, — Эггзи отдает честь двумя сложенными пальцами. Он явно храбрится изо всех сил, и Джеймс его прекрасно понимает. Разумеется, кто бы ни убил членов команды — а это явно убийства — он уже либо покинул корабль, либо тоже погиб, когда все системы отключились — но место не становится от этого менее жутким. * * * Вблизи «G-ll-01» выглядит почти пугающе, Рокси старается на нее не смотреть — к счастью, это не слишком трудно, пробоина в «Камелоте» занимает все ее внимание. Ее и Перси. — Как думаешь, сколько времени займет починка? — Не так уж и много, — Рокси представляет себе, как дядя Перси пожимает плечами на этих словах. — Было бы лучше, если бы проклятая проводка не сгорела, но и так все выглядит не особо плохо. Основной шлюз, конечно, мы не восстановим, но хотя бы машинное отделение спасем. Проверь трюм, его тоже задело. Сможешь пролезть в пробоину, чтобы поработать с ней изнутри? — Не думаю. — Проверь, легко ли в нее проходит рука. Если сможем начать починку с внутренней стороны, будет удобнее. Может быть, удастся поставить временную заплату. Рокси со вздохом упирается ногами в обшивку, чтобы почувствовать хоть что-то, на что можно положиться. Что-то твердое и стабильное. «Камелот» — ее дом, и она знает, что ему всегда может довериться. Рокси уверена: доверять точно так же другому кораблю она никогда не научится. Именно поэтому она надеется, что, после того, как Честер выйдет на пенсию, Перси заберет себе и «Камелот», и тех, кто останется в отряде, и все связанные с ними обязательства. Неновый, но давно знакомый, родной корабль — всегда лучше, чем даже самый новый, самый технически совершенный, если ты не сумеешь его полюбить. * * * Эггзи сам вызвался проверять левое крыло, где находились каюты, и Джеймс не стал с ним спорить. Может быть, мальчишка хочет посмотреть на то, как жили члены команды до того, как кто-то разрубил их на кусочки и залил их кровью пол в рубке. Может быть, он боится идти в машинное отделение через помещение, в центре которого подвешено устройство, способное создавать черные дыры. А может быть его пугает мышеловка. * * * Так или иначе, гребаная мышеловка и технические отсеки, расположенные за ней, достались именно Джеймсу. «Мышеловкой» единственный проход к главному двигателю Валентайн сам назвал. Он долго объяснял про пущенную через него систему вентиляции — только так они и укладывались в бюджет, поэтому проход разделен на шесть частей перегородками, которые раз в час опускаются на десять минут, поэтому, после запуска нужно будет следить за лампами: за десять минут до того, как они опускаются, загорается желтый свет, за пять — оранжевый, за минуту — красный, ничего сложного. Джеймс в жизни не полетел бы на корабле, где к двигателям можно пройти только через такую штуковину. Тем более — на корабле, способном создавать кротовые норы и пропадать в них на двадцать лет, а потом возвращаться в мир живых с кучей трупов на борту. Но сейчас Джеймс старается обо всем этом не думать. Здесь, в отсеке главного двигателя находится аварийный пункт управления, и именно через него можно запустить все системы «G-ll-01», проклятой этой «Газели». Отставив фонарь, Джеймс открывает присланную из агентства инструкцию на личном планшете — некоторые используют в качестве мониторов защитные маски костюмов, но ему такое не нравится. Самое главное: включить центральный компьютер, но не активировать двигатели. Тогда у них будет свет, и, если внутренняя электроника не сдохла, а система совместима с «Камелотом», записи с камер слежения. Повернувшись спиной к гигантской черной матовой сфере, внутри которой спрятан сердечник устройства, создающего кротовые норы — обо всем этом лучше не думать — Джеймс поворачивает ручку на механическом замке, защищающем панель запуска. * * * — Это Гарри. Я оставил профессора Валентайна на «Камелоте» и иду к вам. Джеймс? — Я в машинном отделении, здесь тихо и чисто как в раю, вполне могу закончить один. Вроде бы все системы работают — по крайней мере, Мерлин так говорит. — Отлично. Эггзи? — А я нашел еще одного мертвяка, в каютах. После того, как Джеймс врубил свет. Этот парень выглядит так, будто пытался повеситься на собственных кишках, или его пытались повесить. Полное дерьмище. В этом крыле остался еще только эвакуационный хвост. — Дождись меня, — Гарри отключает канал Джеймса, — Эггзи, давай осмотрим там все вместе. В «G-ll-01» — в «Газели», ему нравится это имя — есть что-то притягательное. Пугающее, отвратительное — и дело не только в трупах, разбросанных по рубке — да, но и чертовски привлекательное. Те, кто ее создавал, были настоящими мечтателями. Гарри никогда не видел такого красивого корабля в реальной жизни. Сложная, элегантная, противоречащая всем идеям функциональности, она как будто вышла на полной скорости из сна какого-то художника конца двадцатого века, когда люди еще верили, что можно приручить черные дыры, заставить их служить человечеству. * * * Залитый светом, корабль пугает уже меньше, хотя Джеймс все равно ощущает смутную тревогу, она засела у него внутри и все никак не уходит. С помощью личного планшета ему удалось подключить компьютер «Газели» к «Камелоту», и Мерлин говорит, что все работает превосходно, ему уже почти удалось наладить связь с камерами. Освещение, вентиляция, система аварийного оповещения — все в норме. И даже в мышеловке ему ничто не угрожает: механизмы сработают в срок, блокировать их нельзя, но хотя бы свет в коридоре вовремя предупредит о том, что перегородки вот-вот опустятся. Поворачиваясь спиной к сердечнику двигателя, Джеймс слышит шаги позади себя — легкие, цокающие, как будто по другому концу отсека ползает гигантское насекомое. Стальное насекомое. Ему не нравится этот звук и, прежде, чем уйти, Джеймс устанавливает таймер на автоматическую блокировку двери — может быть, он и сходит с ума, но это не повод сомневаться в собственных инстинктах — они Джеймса еще ни разу не подводили. К тому же сюда все равно вряд ли кто-нибудь придет с повторной проверкой — в машинном отделении пусто. Джеймс смотрит на коридор-мышеловку: свет белый, все работает стабильно. Ему ничто не угрожает. Он перешагивает через паз для первой перегородки — и снова слышит позади себя цокающие шаги. Мысленно приказывая себе не отвлекаться и не паниковать на чистом месте, Джеймс идет дальше. Никто не может следовать за ним, здесь никого нет. Шаги становятся громче, они отдаются эхом в пустом проходе, и у второго паза, Джеймс не выдерживает. Он оборачивается. Она стоит позади него — девушка без ног, та самая, тело которой они нашли в рубке — Джеймс сразу узнает ее — но она не мертва, шея, прекрасная стройная шея, абсолютно цела. К ногам-обрубкам пристегнуты поблескивающие изогнутые протезы, элегантные, даже красивые. — Привет, Джеймс, — говорит девушка, и улыбается. Малика. Газель, как назвал ее Валентайн. Настоящая красотка, хотя и немного не в его вкусе. Он не отказался бы пригласить такую на свидание, если бы только что не видел ее мертвой. — Мне было так одиноко, все эти годы, — шепчет она и Джеймс вдруг понимает, что не может двинуться с места. — Тебе тоже одиноко, я слышала, как ты говорил со своими друзьями. Ты скучаешь без женского внимания? Я могу о тебе позаботиться. Ад знает, что предлагать тем, кто стоит у его порога. Костюм цел, по-прежнему герметичен, все клапаны проверяются перед каждым выходом, они не должны были сломаться. Это не отравление. Джеймс старается мыслить здраво, но ничего не получается. Он хочет позвать кого-нибудь: Гарри, Мерлина, Честера, хоть Эггзи — но его язык точно отнялся. Белый свет сменяется желтым, но, глядя девушке в глаза, Джеймс не сразу вспоминает, почему это важно. — Вы вошли в меня, и я сразу это почувствовала, — девушка заводит руку между ног, улыбаясь, глядя Джеймсу в глаза. — И я знаю, что чувствуешь ты. Она прикасается к нему своими длинными пальцами. Свет на секунду гаснет, Джеймсу кажется, что кротовая нора открылась прямо позади него, и он вот-вот провалится в нее, исчезнет — не на двадцать лет, а навсегда. Свет загорается снова. Девушка медленно подступает вплотную, она оттесняет Джеймса к стене, тот знает, что должен бежать, но тело его не слушается. Это похоже на вход в анабиотическое состояние, когда уже теряешь сознание и начинаешь грезить наяву. Свет снова мигает, хотя все системы работают стабильно, и на секунду — или на целую вечность, он не знает — Джеймс видит перед собой не живую девушку, а труп, такой же, как в рубке: горло разрезано, лицо сплошь покрыто ранами, глаза вырваны, от век не осталось даже лохмотьев. Джеймс делает глубокий вдох и заставляет себя заговорить, подать сигнал бедствия. — Гарри, — тихо произносит Джеймс, — я в мышеловке. Помоги мне. Язык ворочается еле-еле, слова точно нехотя выползают изо рта, Джеймс едва слышит их сам, и не знает, услышат ли остальные. — Иди ко мне, — она снова улыбается, ее дыхание пахнет кровью, Джеймс чувствует это, хотя не может, ведь он полностью изолирован от окружающей среды, полностью защищен. Он полностью беззащитен. Он не может даже двинуться с места, только стоит и смотрит на девушку, склонившуюся над ним. * * * Они проверяют капсулы одну за другой, но те нетронуты, никто не сбежал с корабля, может быть, даже не пытался. Гарри возится с последней капсулой, а Эггзи и так уже готов предложить развернуться и уйти, когда вдруг слышит в наушнике шепот: невнятные, не складывающиеся толком в единое целое звуки. Но это точно голос Джеймса, Эггзи готов поспорить на что угодно. Встревоженный голос Джеймса, что очень странно. — Гарри, у тебя подключен Джеймс? — Нет, я его заглушил. — Он что-то говорит по общему каналу, но слов не разобрать. Чертовщина какая-то. — Стоит проверить, — кивает Гарри. — Пойдем к нему. Эггзи с ним согласен: на этом гребаном корабле может случиться что угодно. Ему здесь не нравится. Занятное место, не поспорить, но без трупов оно нравилось бы ему больше. К тому же здесь, в правом крыле, ничего интересного так и не нашлось, не считая лысого мужика, обмотанного собственными внутренностями. Может быть, Джеймсу удалось отыскать что-то поинтереснее. — Слушаюсь, сэр. — Сколько раз я просил тебя не называть меня «сэр»? — Эггзи не нужно даже смотреть на Гарри, он и так наверняка знает: тот выглядит так, точно собирается отвесить подзатыльник. — Хотя бы из уважения к Честеру. По большому счету, Эггзи не особенно уважает старика и тем более — его дурацкие правила вроде «на корабле может быть только один "сэр", мистер Анвин», но раз уж для Гарри это все важно, он готов время от времени подыгрывать. — «Слушаюсь, пап»? Гарри фыркает, и опускает заслонку шлюза последней капсулы. Пора пойти, посмотреть, как там Джеймс. Может, ему правда нужна помощь. * * * Пока Перси занимается основными повреждениями, Рокси должна работать над пробоиной в машинном отделении — скучная рутинная починка. Не слишком лестно. Она знает, что дядя Перси высоко ценит ее способности, но Рокси была бы рада, если бы ей чаще удавалось пускать их в ход. Она слышит отзвуки голосов на общем канале, но даже не вслушивается в них: у оперативников своя работа, у техников — своя. К счастью, куски обшивки разлетелись не слишком далеко, а значит им обоим почти не понадобятся дополнительные материалы. Можно будет закончить все быстро. Если ребята на борту тоже поспешат, то они все отправятся к Марсу сразу же, как только медробот закончит вправлять Кею ребра. * * * Гарри видит Джеймса в проходе, ведущем к сердечнику двигателя, в том самом чертовом опасном месте, где нужно проходить, не останавливаясь, особенно когда горит оранжевый свет, как сейчас — Джеймс полулежит неподвижно, прижавшись спиной к стене. — Джеймс! Тот все так же не двигается с места. Он похож на бабочку, приколотую на булавку, смотрит прямо перед собой, как будто видит что-то кроме перегородки, готовой опуститься в любой момент. Эггзи рвется вперед, но Гарри его отпихивает, даже не успев задуматься о том, что мальчишке туда лезть не обязательно, место опасное, слишком опасное. Гарри вполне хватит одного мертвого Анвина на своей совести. Гарри перешагивает через первую перегородку, бежит ко второй, слыша за собой шаги Эггзи, и молясь богу, в которого не верит: только бы он смотрел, куда наступает, только бы не затормозил в неподходящем месте. Оранжевые огни сменяются красными. — Черт подери, Джеймс, уходи оттуда! Иди ко мне! — Гарри едва не глохнет от собственного крика. — Уходи немедленно, тебя убьет! Но Джеймс остается неподвижным. Гарри бросается вперед, не оборачиваясь, и перегородка опускается прямо за его спиной, отрезая от Эггзи. Следующая перегородка опускается, разрубая Джеймса надвое — бесшумно и быстро, Гарри не успевает даже закрыть глаза, чтобы не видеть, как отделанный белым пластиком металл врезается в голову Джеймса, ломая нос вместе с тонкими костями черепа, опускается дальше, пробивая грудину. Когда перегородка на секунду приподнимается, чтобы снова обрушиться вниз, Гарри кажется, что Джеймс еще жив, хотя, скорее всего, его тело просто дергается в агонии: руки точно шарят по полу, голова мотается на дрожащей шее. Последняя перегородка опускается, и больше Гарри не видит ничего, кроме залитых красным, кроваво-красным, светом стен. Гарри делает глубокий вдох и переключается на канал Мерлина: — Это Гарри. У нас чертовски чрезвычайное происшествие. Джеймс пострадал — по всей видимости, мертв. Я заперт в мышеловке, Эггзи — тоже. Нам нужна помощь. Перегородки начнут подниматься через, — Гарри смотрит на часы, — семь минут и сорок секунд. — Я все понял, — Гарри слышит, как Мерлин делает глубокий вдох, прежде, чем ответить официальной формулировкой: — Сигнал принят, помощь будет выслана немедленно. Гарри поворачивается к перегородке, за которой остался Эггзи, и, переключившись на его личный канал, зовет: — Ты там? Но в ответ не слышит ничего, кроме молчания. * * * Когда эта хрень начинает опускаться, Эггзи едва успевает затормозить. Он видит впереди Гарри, и Джеймса, но добежать до них уже не успеет. Эггзи останавливается, смотрит на перегородку, опустившуюся прямо перед ним, пару раз ударяет по ней кулаком, так, для порядка, но, конечно, ничего не меняется. А потом он оборачивается и видит позади себя человека в защитном костюме, почти таком же как у него самого — человека, которому точно неоткуда было взяться, все перекрыто, ни выходов, ни входов. — Здравствуй, — говорит незнакомец, — здравствуй, Эггзи. — Откуда ты знаешь мое имя? — он хочет вытащить пушку из кобуры, но не может опустить руку, его точно парализовало. Эггзи прошивает насквозь порожденный паникой спазм, и одного глубокого вдоха слишком мало, чтобы успокоиться. — Я знаю о тебе все, — незнакомец говорит доброжелательно, но Эггзи прекрасно знает, что доверять чужаку можно только после того, как свяжешь его и приставишь ствол к затылку. — И о тебе, и о твоей маме, потому, что я — твой папа. Твой настоящий отец. Он подходит ближе и снимает шлем. — Вот, смотри, это я. Разве ты не помнишь меня? — Да хрена с два. Мой отец умер. «И ты слишком молод, чтобы быть моим отцом, так что научись врать получше» — вот что Эггзи хочет добавить, и еще — «Да пошел ты», но не успевает произнести ни слова, голос незнакомца как будто заглушает его собственные мысли. И у него действительно лицо отца, точно как со старого голофото, которое мама в рамочке на столе держала. — Верно, Эггзи. За секунду его лицо меняется, как будто на место одной картинки подложили другую: лоб опухает, у виска вскрывается рана, глаза становятся мутными, мертвыми, на губах проступает кровь. Что ниже — Эггзи не видит и не хочет видеть. — Я действительно умер. Он склоняется еще ближе, кровь капает на пол, на костюм Эггзи, она повсюду. В алом свете она выглядит черной, но потом зажигается белый, и кровь становится ярко-красной. — Я ужасно скучал по тебе все эти годы. И я хочу, чтобы ты остался со мной. Он обнимает Эггзи за плечи, тот не может двинуться с места, с усилием поднимает руки, пытается оттолкнуть — отца — незнакомца, но тот будто весит целую тонну. Эггзи вжимается в стену, обхватывает голову руками, а потом все гаснет. * * * Красный свет сменяется белым. — Гарри, это Честер. Я здесь, — голос в наушнике точно выводит Гарри из анабиоза. Ему кажется, что прошла целая вечность с того момента, как он отправил сигнал бедствия на «Камелот», хотя не прошло даже чертовых десяти минут. — Уже вхожу в отсек. Гарри, не сходя с места, не двигаясь, смотрит на перегородку, за которой находится Эггзи. Она медленно поднимается, слишком медленно, совсем не как та, что вбивалась в тело Джеймса — и Гарри видит Эггзи, лежащего на полу: стекло шлема рассыпалось на осколки, глаза закрыты, кожа бледная, почти белесая. Прекрасно осознавая, что это не лучшая мысль, Гарри бросается к Эггзи и приподнимает его за плечи, но тот остается неподвижным. Гарри нащупывает пульт обмена на левом рукаве его костюма и подсоединяется к нему, чтобы проверить данные медицинских датчиков. Эггзи дышит, его сердце бьется. И он выглядит как мертвец. Гарри видит тень приближающегося Честера, но не поднимает головы. — Я думал, что он будет в сознании. — Во всяком случае, он жив, — Гарри произносит это вслух, скорее обращаясь к самому себе, чем к Честеру, но эти слова не приносят ни капли облегчения. Эггзи лежит на полу, запрокинув голову и смотрит в потолок. Он не двигается, не реагирует на звуки, и, глядя на него, Гарри чувствует, как внутри что-то больно сжимается. Он вспоминает мертвого Ли Анвина. — У меня только одни носилки. Полагаю, будет лучше, если первым мы заберем его, — Честер кивает на Эггзи. — Уверен, Джеймс может подождать. Доставим Эггзи в лазарет и вернемся сюда. Гарри молча кивает. Все слова у него в горле слиплись, он пытается их откашлять, но не может. Он приказывает себе подняться на ноги и берет из рук Честера портативные носилки, раскладывает их, отмечая каждое движение вдохом и выдохом. Нельзя позволять себе паниковать, особенно теперь, после всего произошедшего. * * * Команда собирается в лазарете. На Рокси и Перси все еще надеты полные скафандры, Честер только снял перчатки, испачканные кровью Джеймса. Честер хороший капитан, и поэтому он позволил Гарри остаться в лазарете с Эггзи, а сам забрал носилки и вернулся в мышеловку, чтобы отскрести от пола Джеймса, их веселого парня Джеймса, который вечно слишком много болтал и порой был просто невыносимо раздражающим. Мерлин старается сосредоточиться на живых, не на мертвых. Он не знает, что произошло в отрезанной двумя перегородками ячейке мышеловки, где находился Эггзи: компьютер «Камелота» так и не смог прочитать данные с камер на борту «Газели», ни архивные, ни текущие. Остаются только догадки, одна неприятнее другой. Возможно, всему виной какой-то неуловимый для их датчиков ядовитый газ, или электроразряды, или что-нибудь еще, гораздо хуже. Мерлин не может даже подключить к Эггзи большого медбота, трудящегося сейчас над Кеем — нельзя прерывать работу с костями, это может кончиться плохо, слишком плохо. — Что с ним? — спрашивает Гарри таким тоном, как будто у кого-то есть ответ. Хотел бы Мерлин, чтобы это так и было. Но он не медик, и ему известны ответы только на самые простые вопросы — ровно столько, сколько может выдать диагностический бот. — Не знаю, — Мерлин пожимает плечами, — все основные показатели в норме, если верить нашей технике. Кей, наверное, смог бы поставить диагноз. — Смог бы, если бы я не отправил его самого в кому. — Не говори так, Гарри. Ты не виноват в случившемся с Кеем, и тем более — в случившемся с Эггзи, или с Джеймсом, — Мерлин кивает на третий стол, где лежит застегнутый мешок, в который они с Честером убрали тело Джеймса. Все, что осталось от Джеймса. Гарри смотрит так, точно с трудом сдерживается от ответа, о котором пожалеет. Он — старший оперативник, он обязан отвечать за других, в любых ситуациях, особенно в чрезвычайных. И, глядя ему в глаза, Мерлин вдруг со всей ясностью понимает: Гарри прав, им обоим пора бросать эту работу, как бы сильно они ее ни любили. Пусть кто-нибудь еще обследует корабли-призраки, рискует жизнью, теряет друзей. И Мерлин скажет ему именно это, прежде чем «Камелот» отправится к Марсу. * * * Такого с Честером не случалось очень давно, со времен смерти Ли Анвина никто в отряде не погибал. Бывало всякое, Гектора серьезно ранило, почти оторвало руку, и Оуэну тоже пришлось уволиться после ранения, а Сафир говорил, что его каждую ночь мучают кошмары, но даже самые тяжелые раны нельзя сопоставить со смертью. С тем, что Честеру придется связаться с матерью Джеймса и сказать ей что-нибудь вроде: извините, но вашего сына разрубило надвое, обратитесь в космическое агентство, оно выплатит полную сумму страховки — если, разумеется, инспекторы сочтут, что задание было выполнено. А теперь еще и мальчишка Анвин отключился. Как будто это дело проклято, вместе с кораблем — Честер никогда не верил в такие вещи, хотя много раз слышал от других капитанов и тех, кто служил на дальних базах: почти у каждого была история о том, что космос полон голосов умерших, отзвуков прошлого, эха, повторяющегося как попавший в петлю радиосигнал. Полон призраков. Но Честер не собирается так просто списывать смерть — возможно, не одну, как бы ни была неприятна эта мысль — на призраков. Он собирается выяснить столько правды, сколько сможет, и профессор Валентайн обязан ему в этом помочь. — Итак, мистер Валентайн, это ваш корабль и если кто-то в состоянии объяснить, что на нем происходит, так это вы. Валентайн подносит руку ко рту, как будто его вот-вот стошнит снова. — Я не знаю. «Газель» — она все равно что живая, она устроена совсем не как обычные корабли. И она как будто, — Валентайн закусывает губу, — она как будто голодная. Она хочет, чтобы ее накормили. Вы разве этого не почувствовали, когда были на борту? Честер хотел бы сказать «нет», но с этим кораблем действительно не все ладно. Этот корабль убил Джеймса. От полета к «G-ll-01» можно было отказаться — сам Валентайн говорил, что хочет работать с маленьким отрядом, но в космическом агентстве ему пытались навязать тяжелый крейсер с небольшой армией на борту, который добрался бы до Нептуна только через год. Честер вмешался, сказал, что отряд «Кингсмэн» станет лучшим выбором. И вот теперь они здесь. Один из них мертв, двое — при смерти. — Возможно, ну, типа, только возможно, не обязательно, но авария при стыковке могла произойти из-за того, что «Газель» изменила гравитационное поле корабля. Такое можно сделать. — Корабль просто взял, запустил двигатель и подключил внешние гравитационные поля, сам? Раньше вы говорили, что он управляется людьми, и искусственного интеллекта сложнее обычного автопилота там нет. — Нет. Но что если в нем ни фига не искусственный интеллект? Что если погибшие члены команды, как бы это сказать, все еще остались на борту? Честер хочет сказать, что это — либо неуместная шутка, либо полное безумие, еще более неуместное и опасное, но потом вспоминает смех матери. Он уверен, что слышал его, так же отчетливо, как слышит сейчас слова Валентайна. — Я должен посмотреть сам, — добавляет Валентайн. — В рубку не пойду, вы же оттуда покойников не вынесли и все такое, но я должен проверить. У меня есть данные, которые я никак никому не могу передать, и всякие там пароли. Я должен туда пойти, один или лучше — чтобы кто-нибудь подождал меня у машинного отделения. — Это не лучшая идея, профессор. Особенно сейчас. — Я должен, — повторяет Валентайн, — должен понять, что случилось с «Газелью». И вам меня не остановить. В конце концов, мы же все подписали эту хрень насчет отказа от ответственности. Если я откину копыта или грохнусь в обморок, вы тут все не виноваты. Он замолкает. Честер смотрит ему в глаза, пытаясь понять, о чем тот говорит, но не видит ничего, кроме сомнения и страха. Он понимает, что Валентайну известно об этом корабле больше, чем кому бы то ни было еще, но точно так же понимает и то, что тот ничего не скажет. Иногда нет никакой разницы между трусостью и храбростью: они способны заставить людей совершать абсолютно одинаково безрассудные поступки. А у безрассудных поступков всегда дурные последствия. — Я сообщу вам обо всем, что найду, если это хоть как-то сможет вам помочь. Честное слово. — Мы займемся всем этим позже. Отряд обязан выполнить задание, иначе семья Джеймса не получит и десятой доли страховочной суммы — таковы условия контракта. И если потребуется, Честер лично отведет его к бортовому компьютеру. Но они займутся этим позже: скоро Кея можно будет отключить от медбота, и Честер должен присутствовать лично при полном обследовании Эггзи: если в вентиляции «G-ll-01» какие-то отравляющие вещества, то им нужны костюмы с усиленными фильтрами. К тому же Честер хочет лично проверить, как заделано машинное отделение. Планы Валентайна вполне могут подождать. * * * По крайней мере, с пробоиной в машинном отделении покончено. Рокси старается думать об этом, а не о том, что Эггзи сейчас лежит в лазарете, и не ясно, что с ним будет. Она смотрит прямо перед собой, сжимает инструменты изо всех сил, как будто боится уронить, упустить в гравитационное поле. — Как ты думаешь, сколько еще времени нам понадобится? Перси разводит руками. — Все сложнее, чем кажется, проводка сильно пострадала. Но, надеюсь, мы сможем справиться, — она слышит усталость и печаль в его голосе, и немного страха. Рокси становится спокойнее, даже легче при мысли о том, что дядя Перси чувствует сейчас то же самое, что она сама. Перси ненавидит срочный ремонт, предпочитает решать все проблемы раз и навсегда — временные заплатки слишком ненадежны, к тому же от них обшивка повреждается еще больше, приходится менять большие части. Но «Кингсмэн» пора убираться отсюда, и «Камелот» должен быть готов покинуть орбиту Нептуна. — Может быть, нам стоит заварить внутренние ворота основного шлюза полностью? Варианта быстрее мы точно не найдем. — Мне нравится, что ты учишься проявлять инициативу, но попробуем обойтись без этого. Слишком радикальная идея. Попробуем восстановить камеру, а потом заварим внешние ворота. Тоже не лучший вариант, но наше дело — заботиться о корабле, а не пытаться его убить. Перси смещает блок на своем тросе. — Давай вместе осмотрим его вблизи. * * * Все эти бравые вояки остались в медицинском отсеке, им нужно проверить, все ли в порядке с их мальчишкой, сможет ли он еще подняться на ноги и все такое. Ричмонд искренне надеется, что с мальчишкой и вправду все будет в порядке, он не хочет, чтобы его корабль стал причиной еще одной смерти. Зато он хочет понять, как вообще вышло, что «Газель» стала убивать людей. Именно поэтому он забирает отданный ему костюм и уходит. Он не может и не хочет ждать, потому, что даже самые крутые вояки могут наплевать на контракт, если дела совсем плохи. Они свалят отсюда и тогда ему не удастся скопировать зашифрованные данные с компьютера «Газели», а ведь именно ради этого он сюда и летел. «Газель» слишком хороша, чтобы можно было упустить шанс: нужно узнать, в чем они ошиблись, когда ее создавали, тогда в следующий-то раз они уже не ошибутся. «G-ll-02» будет лучше. Ричмонд должен сделать ее лучше. Костюм кое-как вычищен, но все рвано пахнет блевотиной, и стоит Ричмонду вспомнить тех мертвяков в рубке, как к горлу снова подкатывает. Он должен узнать, кто все это сделал — с Газелью и всеми остальными. Он не может это исправить, но если новый корабль будет лучше, то хотя бы их смерти не будут бессмысленными. Так ведь бывает. Освоение Солнечной системы, даже освоение Земли — жертвы всегда были. Без них нельзя обойтись. И каждый, кто поднялся на борт «Газели» в день ее отправки, об этом знал, понятное дело. «Газель» должна была отправиться к Глизе 581. Малика должна была провести корабль сквозь кротовую нору и выпустить рядом с Глизе, но то, что хорошо звучало на словах, конечно, могло оказаться полным обломом на деле. А оказалось хуже, чем обломом. И Ричмонд должен понять, почему. Для этого ему нужны все данные с бортового компьютера. Он старается не думать о мертвяках, и у него почти получается, даже когда он перешагивает через то место, где лежал парень, на которого опустилась перегородка — нужно только не смотреть себе под ноги, и тогда можно представить, что ничего такого здесь не произошло. Или даже что это не настоящая «Газель», а тот макет, на котором команда отрабатывала маневры. Белый свет значит, что все хорошо. Ричмонду никогда не нравилась эта идея с совмещением коридора и системы охлаждения, но по-другому никак не выходило. Конечно, скоро вояки заметят, что он ушел с их корабля, но к тому моменту он уже успеет передрать все нужные файлы. По крайней мере, на это Ричмонд очень надеется. Сердечник двигателя, коллайдерная сфера — прямо перед ним. Красивая штука. Красивая и опасная, и не удивительно, что Джеймс ей так гордился: возможно, величайшее изобретение с момента выхода людей в космос, так он сам говорил. Ричмонд даже не спорил, хотя его интерфейс управления кораблем всегда казался более оригинальным открытием. И более безопасным. Человеческий разум — как мостик между мирами, невероятно крутая идея: полное управление кораблем, душа и тело, несущиеся вместе сквозь дыру, в которой нет ни времени, ни пространства. Типа как будто корабль живой, он действительно как живой, с искусственными нервами, с биосовместимыми деталями управления, и проходя сквозь дыру, покидая время-пространство, он умирает — а сама Газель оживляет его на другой стороне, запускает вручную, раскрутив свою центрифугу. Ричмонд отворачивается от сердечника и вводит в компьютер свой личный пароль — если за время полета никто не вмешивался в систему, все должно сработать. Он слышит позади себя шаги, очень знакомые шаги. Он узнает их сразу же, хотя не слышал уже двадцать лет, и предпочел бы не узнавать — но стальные протезы Газели трудно с чем-то спутать, и Джеймс все так же тихо шаркает. Точно как раньше. Ричмонд не может не обернуться, что-то точно толкает его в плечо. И он оборачивается. Они стоят прямо позади него — Газель, в покрытом датчиками костюме, на разработку которого Ричмонд убил гребаную прорву времени, и Джеймс, старина Джеймс Арнольд, совсем такой же, как когда поднялся на борт «Газели», не постарел ни на день с тех пор. И он улыбается. Ричмонд на секунду закрывает глаза, надеясь, что ему просто кажется, но когда открывает — и перед ним по-прежнему Джеймс, только уже совсем не такой, как двадцать лет назад. Мертвый. Его губы обкусаны до мяса, и Ричмонд видит его зубы, отбеленные так хорошо, что кажутся искусственными. — Привет, — говорит Джеймс. Ричмонд слышит улыбку в его голосе. Это добивает окончательно. Ричмонда тошнит. Наклонившись, он блюет, на секунду забыв о том, что на нем шлем. Ошметки еды заляпывают все стекло, стекают вниз по шее, но по крайней мере, теперь Джеймса не видно. — А забавно, что того мальчишку звали так же, как меня, — теперь улыбка исчезла. У него мертвый, бесцветный голос, именно такой, какой должен быть у человека, чье тело изрублено на куски. — Забавно, что ты здесь. Жизнь — забавная штука, но я по-настоящему понял это только когда умер. Ричмонд никогда не был храбрым, ни единого дня в своей жизни. Он с радостью убежал бы отсюда нафиг, но он не может. Он медленно распрямляется, чтобы не захлебнуться собственной блевотиной. — Мы с тобой сделали по-настоящему роскошный корабль, только не знали, куда именно он отправится. Он отправился далеко, Ричмонд, очень далеко, — его голос становится все тише, как будто с каждым словом в Джеймсе остается все меньше жизни. — Он умер и ожил, и мы все оказались по ту сторону смерти, где нет ничего, кроме голодных душ, готовых разорвать на части или свести с ума любого. Ричмонда снова тошнит, но блевать уже нечем, он только давится самой тошнотой. — Знаешь, в чем разница между жизнью и смертью? — совсем тихо спрашивает Джеймс. Он почти шепчет, но Ричмонд все равно отчетливо слышит каждое слово. Джеймс отступает на несколько шагов: два обычных, один шаркающий. Теперь Газель говорит за него, потому, что Джеймса кончились слова. У нее — другой, ее прежний голос, но те же мертвые интонации: — Пока ты жив, у тебя всегда остается надежда на смерть, как бы ни было плохо, как бы ни было чудовищно происходящее с тобой, ты думаешь, что оно закончится, когда ты умрешь. Ричмонд почти уверен, что он слышит кого-то еще, кого-то четвертого: шаги, дыхание. Он не заблокировал дверь, и, кажется, она открылась, кажется, вошел еще один человек, но он не может разглядеть. И не может спросить — «кто здесь?». — А потом ты умираешь и узнаешь, что боль, которую тебе довелось чувствовать при жизни — только начало. И после будет только хуже. И никто даже не попытается тебе помочь. Газель улыбается снова, но теперь ее рот — сплошная рана, Ричмонд успевает заметить обломки зубов, прежде, чем она склоняется к нему еще ближе, как будто собирается поцеловать или укусить. Закрыв глаза, стиснув челюсти, чувствуя, как рот заполняет отвратительный кислый вкус, Ричмонд замирает, сжавшись в комок на полу, и пробует вспомнить хоть одну молитву, но на ум ничего не приходит, а потом он чувствует, как острое лезвие вонзается ему в грудь. Ричмонд пытается закричать, но его тошнит, а потом уже ничего не остается, даже боли, только темнота. * * * Им всем нужно хоть как-то отвлечься от того, что произошло с Джеймсом, но Гарри не нравится способ, который выбрал Мерлин. — Я проверял сигнал, ту запись, которую мы сделали — искал следы голоса Ли Анвина — да, Гарри, можешь не говорить, что это глупо. Я прекрасно понимаю это и без тебя. Ли Анвина на записи действительно нет, но без помех слова Арнольда звучат совсем иначе. Послушай. Он запускает файл, даже не глядя на монитор. — Он говорит вовсе не «Либерате ме», слышишь? — Мерлин увеличивает громкость. — Он говорит «Либерате тута ме» — «спасите себя». А потом еще, вот здесь, хотя я не вполне уверен, без специальных программ помехи толком не убрать, но по-моему, он добавляет «экс инферис». «Спасите себя от ада». Он сдвигает бегунок и снова запускает воспроизведение — Тебе просто слышится, — говорит Гарри, хотя абсолютно уверен, что Мерлин не ошибается. — Мы все устали, мы все напуганы, и нам всем жаль Джеймса, и Кея, и Эггзи, но, черт возьми, Мерлин, тебе просто слышится. Мерлин молчит. Он, скорее всего, чувствует ложь в словах Гарри, но все равно не спорит, и Гарри ему чертовски за это благодарен. — Даже не пытайся убедить меня в обратном, — добавляет он. Он не может позволить Мерлину сомневаться, точно так же, как не может позволить сомневаться самому себе. Если они начнут сходить с ума, то все покатится к чертям. Гарри знает: именно так было на «Персефоне», «Горьком» и всех остальных кораблях, где поднимались бунты, для успокоения которых звали «Кингсмэн». — Ты слышишь это, так же ясно как я. Гарри не успевает подобрать слов для подходящего ответа: на приборной панели мигает лампочка и общий канал связи оживает. — Профессор Валентайн не отвечает на мои запросы, — голос Честера звучит спокойно, как всегда, но Гарри угадывает тревогу под ровным тоном. Или ему кажется, что он угадывает. — Я в машинном отделении, проверьте палубы и лазарет. Он говорит так, точно уже знает, что Валентайна на борту «Камелота» уже нет. Валентайна нет ни в каютах, ни в коридорах, ни на палубах. Нет его и в лазарете, хотя отсутствие Валентайна — последнее, на что Гарри обращает внимание, когда входит туда. Кей мертв. Его тело изрезано, точно кто-то пытался разделать его, как тушу забитого животного, но не знал, как, и ударял наугад. Пара скальпелей, свинченных с манипуляторов медбота, воткнута в глазницы. Пол залит кровью, точно как в рубке «Газели». Но хуже — в тысячу раз хуже, как бы хорошо Гарри ни относился к Кею — другое. Койка Эггзи пуста. Его нет. * * * Они исчезли вместе, как будто решили прогуляться, пока другие не смотрят: Эггзи Анвин и профессор Валентайн. Хотел бы Честер поверить, что так оно и есть: просто Валентайн захотел показать Эггзи какие-нибудь помещения, которых не было на планах корабля, переданных космическим агентством, или нечто подобное — но эта ложь слишком надуманна и слишком хороша. Эггзи едва ли мог уйти сам, а значит Валентайн забрал его, унес на свой «голодный корабль». Рисковать техниками они не могут, поэтому Честер отправляется сам, вместе с Гарри. Они решили разделиться, но постоянно держать связь. Мышеловку и машинное отделение они проверят вместе, в самом конце, а пока — Гарри отправился в правый отсек, к каютам и эвакуационному блоку, Честер — сначала в рубку, потом в левый, грузовой отсек. Им нужно найти Валентайна и Эггзи, зачем бы те ни ушли, они должны быть где-то здесь. Честер не уверен, что им стоит пытаться искать, и тем более не уверен, что они смогут найти мальчишку на корабле, в машинном отделении которого спрятана черная дыра, но он — капитан, он обязан отвечать за всю команду, даже за Эггзи Анвина. Он слышит позади себя шаги — совсем легкие, тихие, шуршащие. «Как будто ползет завернутая в шелк гусеница» — всплывает в памяти давно забытая фраза: так его мать, миссис Элизабет Кинг, сама сказала о своих домашних туфлях: «я хожу в них так тихо, что сама себя не слышу, как будто ползет завернутая в шелк гусеница». Это было целую вечность назад, так давно, что Честер должен был забыть эти слова, но помнит до сих пор. Обернувшись, он видит свою мать. Неуместный, нелепый призрак: на ней кремовая ночная сорочка и распахнутый халат, в вены воткнуты прозрачные трубки, она выглядит настоящей, хотя Честер прекрасно понимает, что за шестьдесят лет от тела не осталось и следа — в те годы кремация еще не была обязательной, но даже если его мать не сожгли, все равно она давно уже истлела до костей. Эти белесые глаза высохли, эти тонкие губы съели черви. Но она все равно стоит здесь, перед Честером, такая, какой он видел ее в последний раз, целую жизнь назад. — Здравствуй, разлагающийся кусок мяса. Так ведь ты меня назвал? «Это уже не моя мать, это — разлагающийся кусок мяса», а ведь я была моложе, чем ты сейчас. Она смеется. Ее смех пугал Честера больше всего. Он до сих пор помнит, как однажды прежний смех его матери, тихий и спокойный, превратился в этот тошнотворный визгливый звук. — Я умирала, маленький гаденыш, а ты даже не смог найти времени позвонить мне. Был занят. Учился. Разумеется, что такого я сделала: всего лишь в муках произвела тебя на свет. Не стоит благодарности. Она подступает ближе, запах лекарств, смешанный с мочой, засыхающей сукровицей и духами, становится таким сильным, что Честер едва не задыхается. Он думает, что должен закрыть глаза, и, может быть, тогда она исчезнет, уйдет — но он не может заставить себя даже просто отвести взгляд. — Мне даже жаль тебя. Так хотел отправиться к звездам, уехал в свое паршивое летное училище, и чем ты закончил? Умрешь в одиночестве. Никому до тебя даже дела нет. Она снова смеется и тянется к нему, ее желтые высохшие руки, покрыты вздутыми сосудами, похожими на червей. Ее лицо меняется, улыбка сползает с него и уголки губ повисают. — Знаешь, грустно, что мы с тобой так расстались. Я ведь все-таки твоя мать, хоть ты и не самый преданный сын, но ведь никогда не поздно исправить старые ошибки. Иди ко мне. Новые шаги тоже раздаются позади, и они тоже знакомы Честеру — но так ходит не призрак из давно истлевшего прошлого, нет. Он оборачивается и успевает заметить знакомый силуэт, но потом мать подходит ближе, и Честер больше не может отвести от нее взгляда, не может закрыть глаза. * * * Честер не выходит на связь, не сообщает о своем статусе ни в ответ на запрос Гарри по общему каналу, ни в ответ на запрос Мерлина — по личному. Он исчезает так же, как Эггзи и Валентайн, точно корабль съел их всех. Гарри проверяет рубку, но не находит в ней новых тел. Запросив статус Честера еще раз, снова услышав лишь тишину, Мерлин говорит, что Гарри должен немедленно вернуться на «Камелот». Полномочий Мерлина недостаточно для приказов, он скорее просит, чем распоряжается, и тем более никто не может приказать оперативнику бросить капитана — но Гарри все равно слушается. Мерлину искренне хочется верить, что причина этого послушания вовсе не в страхе. * * * Гарри знает, что должен был проверить еще и мышеловку, дождаться, пока поднимутся ее перегородки и пройти внутрь. Но он бежал, бросив капитана, только бы не оставаться на этом проклятом корабле. Они лишились двух оперативников, медика и капитана. Отряда больше нет, теперь они — разрозненная группа людей, вдали от других кораблей и баз. Штурман, двое механиков, один оперативник, слишком мало для выполнения любого задания, слишком поздно для соблюдений условий контракта. Собравшись вместе в рубке они смотрят друг на друга, надеясь, что хоть кто-нибудь найдет слова, которые прозвучат утешительно. Перси догадался принести пайки — так и не разогретые, но все слишком устали, чтобы чувствовать, насколько отвратителен вкус этой еды. — Мы сможем пережить все случившееся, — говорит Гарри самым спокойным тоном, на какой только способен. — Мы справимся, мы выберемся отсюда. Он берет Мерлина за руку, тот подступает чуть ближе, и на пару секунд Гарри чувствует, что верит в собственные слова. — Как только Перси и Рокси закончат ремонт, мы уходим. — Нам нужно пополнить запасы кислорода, при аварии мы потеряли слишком много. Того, что у нас есть, едва хватит, чтобы добраться до Мимоса. Если нас не встретят, мы все задохнемся, — говорит Рокси. — Я несколько раз проверила расчеты — слишком мало, даже с учетом того, что нас стало меньше. На последней фразе она пожимает губы, старается казаться спокойной, хотя получается плохо. Перси похлопывает ее по плечу, пытаясь поддержать, и Гарри снова думает об Эггзи. — Я отправлюсь на «Газель», там должны быть дополнительные баллоны с кислородом, а, может быть, найдется и совместимый с нашими капсулами раствор. — Нет, Гарри, — Мерлин качает головой. — Ты туда не пойдешь, особенно один. Это место слишком опасно, я не хочу, чтобы ты закончил как Честер или Джеймс. Никто этого не хочет. — Но нам нужен кислород и обновить раствор тоже не помешает. И я должен хотя бы попытаться найти Честера. Даже если он мертв — он наш капитан. — И еще ты уверен, что должен найти Эггзи. — Мы не должны его бросать. — Скорее всего, он тоже уже мертв, и меньше всего я хочу, чтобы погиб и ты, — Мерлин плотнее переплетает пальцы с пальцами Гарри. — Останься с нами. Он, разумеется, имеет ввиду «останься со мной». И Гарри хочет остаться, черт возьми, в жизни ничего не хотел так сильно. Но он не останется. — Его отец спас жизнь нам обоим, — Гарри резко вырывает руку из захвата Мерлина. — Если для тебя так мало значит сам Эггзи, подумай хотя бы об этом. Гарри знает, что это — удар ниже пояса, что Мерлину не плевать на Эггзи, но по-другому он не выиграл бы этот спор. — В любом случае, кто-то должен забрать кислород. И мы не можем рисковать техническим персоналом, так что туда должен отправиться я. Как единственный оперативник. Он разворачивается и выходит из рубки, почти надеясь, что кто-нибудь — скорее Мерлин, чем Перси или Рокси, хотя они ведь его друзья, черт возьми — окликнет его. Но все молчат. Гарри — действительно последний оперативник отряда, и именно он должен быть, по всем правилам, назначен на место капитана. Прежде, чем направиться к шлюзу, Гарри проверяет, заряжен ли пистолет, забирает из трюма винтовку — даже если оружие ему не поможет, с ним он хотя бы будет чувствовать себя увереннее. * * * Когда-то «Газель» была просто кораблем, это правда. Уникальным, необычным, смелым проектом, но всего лишь кораблем. Все изменилось, когда она вошла в место, которого не было, прошла сквозь нигде и никогда. Ее ненастоящие — но такие же, как настоящие — нервы, и ненастоящее сердце замерли. Корабль умер, хотя никогда не был живым — а потом вернулся к жизни, когда девушка, подключенная к системе управления, сделала вдох, пришла в движение, возвращая жизнь всем системам. Мертвое должно оставаться мертвым, но она об этом не знала, просто выполняла приказы. Люди привели живых туда, где есть место только для мертвых — и мертвые встретили их. * * * Живые важнее мертвых и пропавших, поэтому Гарри сначала заносит в камеру шлюза баллоны с кислородом, и только потом осматривает остальные отсеки. Эггзи должен быть где-то здесь, и Гарри сделает все, чтобы его найти. Он держится за винтовку обеими руками, стараясь не думать о том, что будет, если он не сможет отыскать Эггзи: отдавать его матери мертвое тело Гарри не хочет, но даже труп лучше, чем ничего. Эггзи нет ни в левом крыле, ни в правом, он исчез, как и Честер, и Валентайн. Остаются мышеловка, спрятанный за ней сердечник двигателя и машинное отделение ниже. Гарри вспоминает труп Джеймса — разрубленный на две части, изуродованный, с выпадающими внутренностями. Если где-то и удастся что-то найти — то только там, Гарри чувствует это так ясно, как будто сам корабль об этом шепчет. Живой корабль, полный мертвых людей. — Это Гарри, — говорит он, представляя склонившегося к динамику Мерлина, — я иду к машинному отделению. Мышеловка открыта, она как будто ждет его. Гарри слышит шаги позади себя — не то знакомые, не то чужие, он не может сказать точно, он путается в этих звуках как в лабиринте, корабль точно становится больше, мышеловка растягивается на мили. Искаженное пространство, искаженное время. На середине мышеловки одна из потолочных панелей снята и серые потроха шлангов вытянуты наружу, как будто кто-то с мальчишеским любопытством вытянул их наружу. Гарри оттягивает одну из петель ниже и та тут же возвращается на место с тихим шорохом. Здесь легко было бы убить кого-нибудь, или удавиться самому. Когда Гарри снова поворачивается к проходу мышеловки, прямо перед ним стоит Эггзи. Без костюма, все такой же бледный и его руки испачканы в крови или в чем-то слишком на нее похожем. — Какого черта ты здесь делаешь? Пойдем отсюда. — Я останусь тут, со своим настоящим отцом, — говорит Эггзи. — Извини, Гарри, но он для меня важнее. — Твой отец умер. Его здесь нет. Эггзи, пойдем со мной. — Да нет же, Гарри, это и вправду мой настоящий отец, он умер, да, но все равно он здесь, — Эггзи говорит быстро, чуть не захлебывается словами, но стоит неподвижно и внезапно загоревшийся красный свет делает его пугающим. — Он не исчез, понимаешь, мертвые люди не исчезают, и здесь они могут снова приходить в наш мир, они как будто становятся живыми. — Эггзи, пойдем со мной. Тебе нужно вернуться на «Камелот», — говорит Гарри. Впервые в жизни он не может подобрать подходящих слов, не знает, что сказать. Перегородки опускаются. Эггзи молчит и, кажется, это тянется целую вечность. Искаженное время в искаженном пространстве. — Я никуда не уйду, разве ты не понимаешь? Я правда хочу остаться здесь, со своим отцом, и ты тоже можешь остаться с нами. Никто не уходит отсюда, смотри, — Эггзи разводит руками, как будто готовится показать какой-то фокус или прочесть речь, и, на несколько секунд, все лампы гаснут, даже подсветка над перегородками. И Гарри чувствует тяжелый запах смерти, хотя знает, что вдыхает смесь из баллона в костюме, а не воздух с борта «Газели». Гарри сразу узнает этот запах, его трудно с чем-то спутать — горящая резина, горящие полимерные щитки, горящее человеческое мясо — на борту «Персефоны» был пожар. Он слышит позади себя сдавленный вскрик, но не оборачивается, приказывает себе не оборачиваться, что бы ни случилось. А потом красный свет вспыхивает снова, Гарри видит Эггзи и стоящего у него за спиной Ли Анвина. Красный свет сменяется белым и Эггзи исчезает. * * * Они должны закончить как можно скорее, но Перси все равно отказывается отступать от заранее намеченного плана: сначала изоляция камеры, потом — закрытие внешних ворот, и никак иначе. «Камелот» должен вернуться на Марс полноценным, с подлежащим ремонту шлюзом. Перси перехватывает свой страховочный трос чуть ближе к основанию, чтобы развернуть, и, вдруг, тот приходит в движение, как будто кто-то за него потянул. Все вокруг оживает, как будто гравитационное поле обоих кораблей сошло с ума, дядя Перси что-то кричит, но Рокси не может разобрать ни слова. Она пытается зафиксировать себя на месте, пытается остановиться, но не может — ее собственный трос оборачивается вокруг шеи петлей, почти пережимая шланг, идущий от баллона с воздухом. Рокси замирает. Она не знает, как выпутаться, не повредив шланг, до смерти боится его порвать и остаться без воздуха. * * * Перед ним стоит Ли Анвин: в полной боевой экипировке, точно как в день смерти. — Вы бросили меня, — Ли улыбается, — я знал, что так оно и будет. Чувствовал: если что-то случится, то вы будете спасать друг друга, а не меня. Я даже почти не сержусь, вы ведь были так влюблены, хотя тогда только ходили вокруг да около. Я завидовал просто до усрачки, моя жена на меня ни разу не смотрела так, как ты — на Мерлина. Приятно было в первый раз у него отсосать после того, как мой труп убрали в мешок? Он медленно подступает ближе. — Но не это меня злит на самом деле. Гарри медленно поднимает руку и смотрит на часы: остается тридцать восемь секунд до подъема перегородки слева от него. Он поднимает взгляд и снова видит Ли, прямо перед собой, но на этот раз тот выглядит мертвым: череп разбит ударом об пол, лицо залито кровью, живот и грудь, развороченные взрывом, превратились в сплошное розовое месиво, подтекающее красным. — А знаешь, что меня бесит Гарри? Что по-настоящему выводит из себя? То, что ты используешь моего сына для реализации своих дерьмовых отцовских инстинктов. Ты мог бы завести собственного, но ведь это хлопотно. Лучше взять чужого, после того, как женщина, на которую тебе плевать, вытрет ему все сопли и выкинет засранные памперсы. Красная сигнальная лампа над перегородкой гаснет. Загорается белая. Осталось десять секунд до открытия прохода к сердечнику двигателя. Лучше было бы уйти в сторону «Камелота», но до подъема той перегородки остается почти минута, Гарри понимает, что столько он не продержится, и пятится к противоположной. Девять секунд. — Думаешь, он стал твоим? Четыре секунды. — Он — мой, Гарри. Только мой. За спиной у Гарри что-то щелкает: перегородка готова подняться. Ли подступает еще ближе, становится вплотную. Гарри бьет его прикладом винтовки в зияющую дыру живота, отпихивая прочь, и, не глядя бросается назад, судорожно пытаясь вспомнить планы «Газели», вспомнить, где именно находится панель блокировки дверей, ведущих к сердечнику двигателя: слева или справа от входа, слева или справа, он должен успеть ее активировать до того, как это войдет вслед за ним. Слева. Справа. Все-таки слева. Гарри бросается бежать. * * * — Гарри, подтверди свой статус. В ответ — тишина. — Гарри, это Мерлин. Повторный запрос. Подтверди свой статус. В ответ — тишина, ничего, кроме тишины, даже помех не слышно, и Мерлину кажется, что он оглох. Он не надевал костюм целую вечность, и боится пропустить какое-нибудь крепление, но за Гарри все равно некому отправиться, кроме него, так что Мерлину остается только надеяться на лучшее, прекрасно понимая, насколько эта надежда бессмысленна. Ему страшно, Мерлин не боится себе в этом признаться: он много раз имел дело с людьми, убивающими других людей, с токсическими выбросами и радиационными утечками, но то, что происходит на борту «Газели», не укладывается и в какие правила и схемы. Нет никаких готовых сценариев и правил ликвидации. * * * Именно в тот момент, когда Рокси начинает по-настоящему верить, что этот перепад в гравитационном поле сошел на нет и можно возвращаться к работе — все становится еще хуже. Рокси всегда считала, что страховочный трос — твой единственный надежный союзник, когда ты выходишь в открытый космос, трос не может подвести, обмануть, не может стать причиной твоей смерти. Это вбивают в голову любому ремонтнику, потому, что тот, кто боится троса — не сможет выбраться наружу даже чтобы гайку затянуть. Поэтому Рокси всегда доверяла тросу, принимая на веру все, что слышала от наставников. Именно страховочный трос убивает Перси и чуть не убивает ее саму. Ей случалось слышать о гравитационных завихрениях, особенно вблизи от планет-гигантов, или при стыковке кораблей — но завихрения не должны быть настолько сильными. Трос движется так, точно чья-то рука разматывает его с бешеной скоростью, и это не похоже на обычную гравитационную аномалию, по крайней мере, на то, как Рокси себе представляет гравитационные аномалии. Рокси ничего не может сделать, ее собственный трос запутался, она связана им, он оплетает тянущуюся к кислородному баллону трубку. Она может только смотреть, и ей кажется, что время тянется мучительно медленно как в старом кино, хотя, на самом деле, все происходит за несколько секунд. Натянутый трос разбивает стекло, разрезает шлем надвое, Перси пытается уйти от столкновения, но не может, не успевает, и трос врезается ему в лицо. В середину лба. Рокси рвется прочь из петель своего троса, глядя, как голову Перси разрубает надвое, обнажая мозг. Капли крови, осколки стекла, ошметки мозговых оболочек, тянутся вслед за продолжающим движение тросом. Рот Перси раскрыт в неслышном вопле, его язык почему-то вывалился наружу. Шланг, ведущий к воздушным баллонам, рвется и трос соскальзывает с Рокси. Ее тошнит, но Рокси приходится проглотить подступившую к горлу рвоту, потому, что если она испачкает стекло, то, скорее всего, погибнет. Она отталкивается ногами от обшивки и бросается к развороченному главному шлюзу — пробоина внизу, там, где сорванные внешние ворота вошли в нижнюю стенку, все еще не заделана. И она достаточно большая, чтобы Рокси могла в нее протиснуться. Не давая себе остановиться даже на мгновенье, она влезает внутрь — неровный край сминает крепления сапога и те до крови обдирают ей ногу, но боли Рокси даже не чувствует — и втаскивает за собой ящик с инструментами. Нужно закончить работу прямо сейчас, нельзя останавливаться, нельзя задумываться о происходящем. Рокси открывает внутренний шлюз вручную и входит на борт «Камелота», слыша резкий визг сирен защитной системы. Она заварит шлюз изнутри, изоляция будет восстановлена, и корабль сможет убраться отсюда как можно дальше. * * * Эггзи стоит у самого шлюза, с таким спокойным видом, как будто ничего не произошло. На нем — серый защитный комбинезон, который обычно надевают под костюм, и, Мерлин не сразу обращает внимание на то, что его руки испачканы чем-то похожим на засохшую кровь. Он даже пытается отогнать мысли об этом, когда замечает. К тому же, возможно, это кровь самого Эггзи, хотя это не слишком успокаивает. Кровь Кея. Кровь Честера. Чья угодно, лишь бы не Гарри. И Мерлин спрашивает, потому, что не сможет не спросить, даже прекрасно понимая, как глупо звучит эта фраза: — Ты знаешь, где Гарри? — В отсеке с хреновиной, пускающей черные дыры. Или где-то рядом с ним. Сейчас уже все там, кроме тех, кто в рубке, — Эггзи пожимает плечами. — Не хватает только тебя и Рокс. Но как только дыра откроется, будет уже не важно. Сейчас Эггзи совсем не походит на того беззаботного мальчишку, к которому Мерлин привык, и это пугает гораздо сильнее, чем кровавые следы у него на руках. — Знаешь, я даже не думал, что когда-нибудь это случится, — Эггзи подступает на шаг ближе и Мерлин невольно пятится; ему не нравится, как тот выглядит, как говорит, что-то не дает Мерлину схватить Эггзи за плечо и потащить на «Камелот», — но я встретил здесь его. Папу. То есть своего настоящего отца, который погиб из-за вас с Гарри. Здесь, на этом корабле, нет никакой разницы между живыми и мертвыми. Он побывал по ту сторону всего этого дерьма, и не говори мне, что ты не чувствуешь. Все чувствуют. С этим Мерлин не стал бы спорить, даже если бы мог. — Мертвые не могут прикоснуться к живым, им нужна помощь, — на секунду Мерлину кажется, что у Эггзи виноватый вид. — Конечно, у Газели есть целый корабль, и мышеловка, и провода, Валентайн и Арнольд как будто специально все подготовили. Но так все проще. Отец пообещал мне, что все закончится быстро, и он не солгал. Не думаю, что мертвые могут лгать. Эггзи замолкает на несколько секунд. Свет мигает, гаснет всего на секунду и корабль чуть встряхивает. — Он сказал, что если я помогу, то смогу остаться, здесь, с ним. Все равно Газель убила бы вас всех, но это заняло бы больше времени, я облегчил ей задачу, а заодно избавил вас от лишних страданий. Я, конечно, клялся в верности отряду, но верность собственному отцу — совсем другое дело. Держу пари, ты это понимаешь. Он говорит искренне. Он верит в свои слова, он нашел отца, и это звучит страшнее, чем признание в убийстве. — Ад знает, что предлагать тем, кто стоит у его порога, — улыбается Эггзи. — Большинству из вас он ничего особенного не мог предложить, но только не мне, понимаешь? У меня была мечта, настоящая, я так хотел встретить отца, поговорить с ним, спросить, гордится ли он мной. И он гордится. Теперь я знаю. Улыбка превращается в оскал. Или нет, скорее в гримасу боли. Свет мигает, и, когда Мерлин видит Эггзи снова, тот выглядит мертвым: слишком бледное лицо, слишком красные, неестественно вздутые глаза, на шее можно разглядеть темную полосу, как у удавленника. — Газель заведет свой мотор и корабль отправится туда, откуда вынырнул, а я останусь с отцом, — говорит он совсем тихо. — Навсегда. Свет мигает снова и Эггзи бесследно исчезает. * * * Он умирает, и это страшно, больно, грязно — Перси может подобрать еще множество слов, но ни одно из них нельзя назвать точным, потому, что смерть вне любых слов. Она больше. Выше. Она кажется ему похожей на проход сквозь кротовую нору, куда-то, где нет ничего, кроме мучений, а потом эта кротовая нора выворачивается наизнанку и все повторяется снова. Перси не знает, сколько это продолжается — в искаженном времени-пространстве нет разницы между секундой и тысячей лет; он слышит знакомые голоса, чувствует знакомые взгляды, а потом к нему приходит мысль о том, что раз он не может отсюда выбраться, то, может быть, ему станет легче, если рядом окажется кто-то, кого он знает. Сначала эта мысль кажется Перси абсурдной, а потом кротовая нора снова выворачивается наизнанку, вместе с его болью, вместе с его отчаяньем. А потом еще раз. И еще. Там, где нет времени, боль может повторяться бесконечно, и она повторяется. До тех пор, пока Перси не начинает казаться, что он отдал бы все, только бы не чувствовать себя потерянным в этом нигде и никогда. * * * В конце мышеловки Мерлин находит Гарри. Тот стоит у самого входа в отсек с ядром двигателя, повернувшись к панели управления. Шлем снят, но с Гарри все в порядке, похоже, он не ранен, серьезно, по крайней мере, насколько можно понять с такого расстояния. На несколько секунд Мерлин позволяет себе поверить, что все плохое закончилось. — Гарри, — Мерлин хочет позвать его громче, но не может, на горло как будто что-то давит. — Гарри, это я. Пойдем отсюда. Он не оборачивается. Подойдя ближе, Мерлин видит капли крови на полу, у его ног. — Гарри, нам нужно уходить отсюда. Как только доберемся до какой-нибудь станции, я отведу тебя к врачу, — Мерлин говорит так спокойно, как только получается. Он приказывает себе не думать обо всем, что видел на этом проклятом корабле, особенно — о смертях, о погибших людях, притворяющихся живыми, о живых людях, сходящих с ума. А потом Гарри поворачивается к нему лицом, не двигаясь с места — его шея перекручивается и Мерлину кажется, что он слышит как трещат позвонки, хотя слышать не может. — Мне не нужен врач, Мерлин, мне нужен только ты, — Гарри улыбается, и изо рта у него вытекает кровь, темная, почти черная. Капли ползут по подбородку вниз. — Я никогда не верил в ад по-настоящему, Мерлин, но теперь, о, теперь я верю. Теперь я знаю, каково это: быть в аду. Это не может быть Гарри. Это не должен быть Гарри. Мерлин думает о системах «Газели» — о системах «G-ll-01», совместимых с человеческим мозгом. Если верить словам Валентайна, Малике потребовались мозговые импланты для управления, но, возможно, корабль в состоянии сам подключаться к человеческому мозгу и вызывать галлюцинации. Это объясняет, почему в крови Эггзи не было обнаружено следов отравляющих веществ, или почему Джеймс замер неподвижно под опускающейся перегородкой. Или почему Мерлин прямо сейчас видит то, что вполне можно назвать призраком, хотя призраков не существует. — Не думаю, что существует бог, или ангелы, или рай, куда попадают люди, ни разу в жизни не сделавшие ничего плохого. Мне кажется, есть только ад и ничего кроме. Он говорит так спокойно, что от этого становится еще страшнее. А потом Гарри улыбается, и это — его прежняя улыбка, та самая, в которую Мерлин когда-то влюбился. Только рот испачкан кровью, а глаза — мутные, мертвые, бездушные. — Но, знаешь, я думаю, мне будет легче, если ты останешься со мной. Ад знает, что предлагать тем, кто стоит у его порога. В коридоре-мышеловке белые огни сменяются желтыми. Слишком рано, как если бы цикл перезапустился. Или как если бы двигатель переключился в активную фазу. Мерлин пятится, перешагивая через первый паз, в который через десять минут войдет перегородка. Он не может отвести взгляда от Гарри, но не может и становиться, он знает, что должен уйти. Следующий паз залит кровью Джеймса, но Мерлин заставляет себя об этом не думать — о чем угодно, только не об этом. * * * На борту «Камелота» пусто, и Рокси отправляется на «Газель», чтобы найти хоть кого-нибудь. Ее точно тянет на этот корабль, он зовет Рокси, и она не может сопротивляться. У нее внутри все точно онемело. Она ощущает, как по щекам ползут слезы, но не чувствует себя плачущей. Рокси не чувствует себя вообще никак. Точно ее тоже разрубило на куски тросом, и теперь они болтаются где-то в открытом космосе. Прямо перед ней — подсвеченная оранжевым цветом мышеловка, Рокси видит чей-то силуэт впереди, но не успевает в него всмотреться, отвлекается на звук, идущий откуда-то слева, поворачивается к нему лицом. Она слышала, что в рубке полно убитых, но даже представить себе не могла, насколько все страшно. Стоящая на возвышении центрифуга с пристегнутым к ней трупом медленно вращается с тихим, но неприятным звуком, куски человеческого мяса разбросаны по полу так, как будто ими пытались выложить какой-то узор, повсюду кровь — отдельные капли и целые лужи. Кресло слева от капитанского поворачивается и Рокси видит дядю Перси. Он не может быть здесь, он остался снаружи. И он не может встать с кресла, он же погиб. — Не хотел тебя бросать, прости, — его губы на секунду складываются в виноватую улыбку, но потом рот снова безвольно приоткрывается, в точности как после смерти. Перси мертв, Рокси понимает это, но не может отвести от него взгляд, а он подходит все ближе, и она чувствует идущий от него запах крови. — Я верну тебя твоим родителям, Рокси. Они давно ждут, — он протягивает ей руку, а Рокси не может отвести взгляда от среза кости, там, где трос разрубил его голову надвое. Позади него вырастают две тени, и, когда свет мигает, они обретают плоть. Мужчина и женщина, невысокие, худые, почти хрупкие, они оба засыпаны песком, их опухшие лица покрыты царапинами, одежда, когда-то, похоже, бывшая нарядной, порвана. Рокси не узнает их, скорее догадывается, кем они могут быть. Ее отец и мать. Она не помнит, как они ушли, слышала только то, что рассказывал дядя Перси: они как-то смогли выбраться из поезда на полном ходу и спрыгнули на марсианский песок, а она осталась в вагоне. — Мы были неправы, мы зря бросили тебя, мы не должны были уходить, — монотонным голосом произносит мужчина. — Или должны были взять тебя с собой. Мы умерли бы все вместе. — После смерти ты начинаешь ценить жизнь, — говорит женщина. Изо рта у нее сыплется мелкий красноватый песок. — И воспоминания о жизни, поверь мне, нет так уж и плохи. Рокси кажется, что из отсека откачали воздух, она задыхается, пол кажется ей ненадежным, нетвердым, она как будто снова висит на тросе где-то над проклятым Нептуном. — Рокси, — слышит она знакомый голос, и это — все равно, что вернуться на борт после долгой работы снаружи. Она снова чувствует себя стоящей на твердой земле. Рокси оборачивается и видит Мерлина. Он опускает ладонь ей на плечо, и она вздрагивает, но тут же поднимает руку, чтобы дотронуться до него. Он — настоящий. Он здесь. Человек, не призрак, не чудовище. — Перси погиб, — говорит она, потому, что не может сказать «Перси здесь». Но Мерлин все равно ее понимает. — Гарри тоже. Мы уходим. Послушай, они не могут прикоснуться к нам, они не могут причинить нам вреда. Рокси, успокойся, — говорит он, стискивая ее руку так сильно, что она чувствует, как пальцы впечатываются в кожу, даже сквозь плотную защищенную ткань. — Мы можем уйти. Каждое слово он произносит медленно, как будто пытается убедить сам себя. Рокси кивает. Она не знает, правду говорит Мерлин, или обманывает ее, или просто ошибается. Она больше ничего не знает, но по крайней мере, теперь у нее есть силы, чтобы уйти. Она хочет обернуться, но заставляет себя смотреть на сомкнутые ворота шлюза. В мышеловке позади них зажигаются красные огни, но Рокси не смотрит на них, не смотрит на Перси, не смотрит больше никуда. Только вперед. * * * Мерлин держит Рокси за плечо изо всех сил, не может отпустить, и не столько потому, что боится за нее — хотя он боится — а потому, что боится за себя. Отвести взгляд от Гарри было слишком сложно, и если придется делать это снова — Мерлин совсем не уверен, что получится. * * * На борту «Камелота» точно так же пахнет смертью, два трупа — по-прежнему на столах в лазарете. Еще один труп болтается снаружи, и Рокси знает, что не выйдет в открытый космос, чтобы забрать дядю Перси. А Мерлин не вернется на «Газель» за Гарри. Они больше не станут искать своих мертвецов. Нужно бежать, и по-настоящему важно только это, Рокси приказывает себе — потому, что больше приказывать ей никто не может — сосредоточиться на спасении. Ее тошнит, у нее кружится голова, а нога болит так, точно в нее вбивают раскаленный прут, хотя рана не такая уж глубокая, но Рокси знает, что должна собраться с силами. — Переключаю в режим эвакуации, — говорит она и поворачивает тумблер под панелью управления внутренними воротами шлюза. — Запускаю экстренное отсоединение, — голос Мерлина звучит удивительно спокойно. Как будто ничего не происходит, и они просто уходят в спешке, чтобы не тратить время на лишние системные проверки. — Код подтверждения: шестьдесят два, девятнадцать. Рокси кивает, и, наклонившись, вводит код. Новая волна тошноты выгибает ее тело, и она уже не может сдержать рвоту. Ей даже почти не стыдно. Вот и все. Через десять секунд ворота будут полностью заблокированы, через минуту «Камелот» будет готов отсоединиться. Что делать, если за эту минуту мертвые успеют пробраться сквозь шлюз, точно так же, как пробрались сквозь саму смерть, Рокси не знает, и не хочет знать. Рокси вытаскивает аварийную аптечку из ниши в стене и как может заделывает рану, накладывает скобы, затягивает жгут — не слишком сильно, чтобы не повредить сосуды, но достаточно, чтобы кровь почти остановилась. Она заставляет себя не думать о мертвецах в лазарете, о мертвецах на «Газели», о том, что все эти мертвецы — ее друзья. — Все закончилось, — говорит Мерлин, даже не поворачиваясь к Рокси. Он, наверное, думает, что у него получилось произнести это спокойным тоном, но его голос дрожит. — Повторяй со мной. Все закончилось. — Все закончилось, — кивает Рокси и это — самая паршивая ложь из всех, что она когда-либо слышала или говорила. — Все закончилось, все закончилось. Она затягивает жгут под коленом плотнее и снова кивает, прежде чем переключить свою капсулу в первый режим готовности. Мерлин садится в кресло и начинает настраивать передатчики, когда «Камелот» срывается с места, отделяясь от «Газели», уходя от нее. В какой-то момент «Камелот» встряхивает, как будто «Газель» схватила его и не хочет отпускать, или пытается проломить все тонкие, слишком поспешно поставленные заплатки на обшивке — но он все же вырывается. Набирает скорость. Уходит. Фронтальные камеры включены, и Рокси видит на панорамных мониторах «Газель». Та на секунду точно искажается, как изображение на поврежденной записи — но камеры в полном порядке, Рокси знает. «Газель» становится черной, затем — снова стальной, чуть поблескивающей, как новенькая игрушка. И исчезает. Рокси успевает подумать: «как в черную дыру засосало», а потом понимает: «Газель» запустила свой двигатель, и отправилась туда же, где была. В другую систему. В другой мир. В ад. Не так уж и важно. Мерлин на панорамные мониторы даже не смотрит, его взгляд прикован к малым. — Говорит «Камелот», наемный корабль космического агентства. Мы отправляемся с орбиты Нептуна. У нас проблемы с управлением, большая часть команды погибла, — на этих словах Мерлин замирает, делает глубокий вдох, и только потом говорит дальше. — На данный момент, код опасности — желтый. Мы не сможем долго находится в дрейфе. Нам нужна помощь. Рокси не может заставить себя лечь в капсулу первой, как будто боится, что Мерлин может не захотеть засыпать, и останется здесь, наедине с мыслями о Гарри, а такие вещи не могут не кончиться плохо. Поэтому Рокси ждет, пока Мерлин переведет всю основную аппаратуру в спящий режим и подключит автопилот. Рокси не может найти ни одного утешительного слова, и только молча наблюдает за тем, как Мерлин ложится в свою капсулу и изнутри подключает систему жизнеобеспечения. После — Рокси тоже идет к своей капсуле, продолжая мысленно твердить: «Все закончилось», только бы не думать о дяде Перси, разрубленном тросом, только бы не думать ни о чем. Уже почти закрыв глаза, Рокси видит сквозь опущенные ресницы сидящего в капитанском кресле Честера, он откидывается на спинку, поворачивается к ней лицом. Или ей просто кажется. Может быть, его глазницы были пусты, а лицо изрезано. Или ей просто кажется. * * * «Камелот» перехватывает корабль, посланный с базы на Япете, и какое-то время Рокси пытается представить себе, что это — то самое спасение, которого они заслуживают. Она хватается обеими руками за десятки раз повторенное вслух и про себя «Все закончилось». Ей даже не приходится самой придумывать убедительную ложь для космического агентства, которое не поверит ни в мертвых, способных ходить и говорить, ни в оживший страховочный трос — вместо Рокси всей ложью занимается Мерлин. Может, потому, что ему так легче не думать о случившемся на самом деле. Может, потому, что ему жаль Рокси и он хочет помочь, всем, чем способен. Так или иначе, она только кивает, подтверждая его слова: «G-ll-01» взорвался, она не помнит деталей, потому, что в момент взрыва находилась снаружи и ее контузило. Космическое агентство не любит раскапывать могилы и им легче поверить в эту версию, чем пытаться выяснить правду. В какой-то момент Рокси даже удается вздохнуть с облегчением. Ведь все закончилось. Она хочет, чтобы все закончилось. * * * Рокси заставляет себя приехать к Мерлину — это всего лишь визит вежливости, ей нужен был повод заставить себя выйти из дома, впервые за два года после спасения с «Газели» покинуть Утопию и отправиться на юг. Вряд ли она когда-нибудь решится на межпланетный перелет, даже поездка в изолированном поезде оказалась для нее слишком пугающей и утомительной. Рокси давно обещала хотя бы раз заехать в гости, ненадолго, переброситься парой фраз — как будто все хорошее из общего прошлого не было бесследно уничтожено, не пропало в кротовой норе вместе с «Газелью». Теперь, стоя на пороге дома Мерлина, она вдруг понимает, что не хочет разговаривать, не хочет вспоминать — но уже поздно, дверь поднимается и Рокси знает, что должна войти. Она смотрит на Мерлина и с трудом узнает. Он ужасно постарел, совсем не похож на того человека, с которым они вместе работали на «Камелоте». Впрочем, «Камелота» больше не существует, команды «Кингсмэн» больше не существует, неудивительно, что Мерлина тоже больше нет. — Привет, — говорит Рокси, стараясь выглядеть непринужденно. — Добрый вечер, — кивает Мерлин. Он отступает в сторону, позволяя Рокси войти в квартиру. Внутри — пусто. У тех, кто работает как они, постоянно в рейсах, дома часто пустуют, ни у кого не находится времени заполнить все комнаты мелочами, у некоторых даже нет мебели, кроме кровати и шкафа для одежды. Мерлин уже два года как не выходит в рейсы, и вряд ли когда-нибудь вернется к этой службе — как и Рокси — но его дом все равно выглядит пустым. Единственное украшение комнаты — модель корабля, стоящая на низком журнальном столике. Модель явно старая, хотя и хорошо сохранилась, сам корабль немного похож на настоящие. Рокси даже не надо задумываться, чтобы понять — это одна из игрушек, которые собирал Гарри. Из какого-нибудь фильма или телешоу. — «Ностромо», из «Чужого», — Мерлин подходит ближе и гладит корабль, как будто тот живой. — Это очень старый фильм ужасов. Гарри его просто обожал, мог пересматривать бесконечно. Прости, если тебе это неинтересно, я должен показать его хоть кому-нибудь, а то мне кажется, я сойду с ума. Мерлин щелкает кнопкой на подставке и светодиоды под днищем корабля начинают мерцать. — Это был подарок для Гарри, и я не смог его выбросить или отдать, или хотя бы убрать. Так и оставил — как будто Гарри еще может прийти и забрать, — Мерлин усмехается, складывая руки на груди. — Ему бы очень понравилось, он обожал такие вещи, начал собирать еще до того как мы познакомились. Остальную коллекцию я запер в подвале, но «Ностромо» он очень давно хотел, и все не мог найти. Я думал подарить ему на Рождество, Гарри его отмечал каждый год. А потом появился Валентайн. Мерлин пожимает плечами и пытается улыбнуться, как будто ему стыдно за собственную сентиментальность, но Рокси знает: дело не в том, что Мерлин боится отпускать Гарри — дело в том, что тот никуда не ушел. Она чувствует то же самое. Корабль выглядит каким-то пугающим, он как будто смотрит на нее в ответ, и Рокси отворачивается, только бы не видеть мерцания светодиодов. Она смотрит в окно — снаружи уже ночь, здесь быстро темнеет. Несмотря на отсветы защитного купола, звезды сияют ярко, совсем близко, кажется — протяни руку и ты сможешь до них дотронуться. Кажется, дядя Перси говорил именно так. Мерлин подступает сзади, встает у нее за плечом, болезненно бледный, похожий на призрака, потерянный, одинокий. — Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашивает Рокси, все так же глядя в окно. — Когда мы умрем, мы окажемся с ними рядом? В аду? Мерлин пожимает плечами, не говоря ни слова вслух. Возможно, он не верит в ад, даже после всего, увиденного, думает, что это были лишь последствия сбоя в системе управления «Газели». Хотела бы Рокси тоже верить во что-то такое. — Знаешь, иногда, когда мне становится особенно плохо, я думаю, что могла бы убить себя. Больше не чувствовать этого всего, и опять быть с ними, со всеми, — она обхватывает голову руками. — Неделю назад на кухне я вскрывала упаковку с крекерами ножом, и вдруг подумала: если я воткну этот нож себе в горло, все закончится. Я буду опять рядом с дядей Перси. Он как будто взял меня за руку и поднес лезвие к горлу. Я даже не поняла, как это произошло. Так и стояла над открытыми крекерами, как дура, гадая, убить себя или нет. Рокси молчит почти целую минуту, она хочет спросить, но никак не может собраться с силами, чтобы задать еще один вопрос. Наконец, она глубоко вдыхает и, на выдохе, спрашивает: — Как ты думаешь, они простят нас? Простят за то, что мы их там бросили? Рокси хочет что-то еще добавить к этим словам, но не может, как будто они отняли у нее все силы, выпили всю ее душу. Мерлин молчит. Он стоит все так же неподвижно, глядя в одну точку. Его глаза блестят от подступивших слез, или Рокси так кажется, потому, что она сама готова расплакаться. Они больше не ищут своих мертвецов — рано или поздно мертвецы найдут их сами. Рокси резко отворачивается от окна и снова смотрит на «Ностромо»: подсветка все еще включена, диоды мягко мигают, белый свет сменятся желтоватым, а потом меркнет. Все уже закончилось. Ничто никогда не заканчивается. Искаженное пространство, искаженное время.