Эйдзюн

Савамура слишком тихий и слишком громкий, слишком весёлый и слишком серьёзный, слишком любящий и слишком ненавидящий. Савамура всегда слишком, и даже имя у него слишком звонкое: Миюки смотрит в зеркало над раковиной и шепчет: «Э-эй-дзюн». Имя звенит на зубах, на губах, на языке, и он проталкивает его зубной щёткой дальше, глотает и трясёт головой. Дверь открывается, лениво пропуская ещё одного несчастного. — Доброе утро, — неубедительно бормочет встрёпанный и сонный Савамура и пристраивается к соседнему умывальнику. Кожа к коже — вот что кажется правильным, когда он задевает Миюки голым плечом. Миюки косится на него в зеркало и утыкается в наливающийся на рёбрах синяк. Савамура перехватывает взгляд и хмурится, кусает губу: — Пушка бросает дедболы. Миюки тут же надувает щёки, но всё равно не сдерживает смешок. «Заткнись!» — злится Савамура, уши у него алеют, и Миюки хохочет в открытую, но замолкает, словно выдернутый из розетки, когда уклоняется от выброшенной для толчка руки. Лучше уж совсем никак, чем эти изматывающие, мучительно невинные и до обидного частые прикосновения. Савамура смотрит с досадой, и Миюки догадывается: — Не баловаться в душевой! «Сделал гадость — сердцу радость» это про него, и он развлекается от всей души, когда оставляет за спиной возмущённо бухтящего Савамуру. Но идут дни и недели, и сердцу как-то совсем не радостно. Сердце будто вынули, вложили в него боль и зашили обратно. Так Миюки бы сказал, если бы мог описать свои ощущения более поэтично, чем просто «дерьмово». Так уж вышло, что тоска взяла за горло, и никуда от неё не деться. Она нудит комаром и жалит во все нервные точки разом. «Пожалуйста, не трогай меня», — думает Миюки. «Пожалуйста, если ты не прикоснешься ко мне, я умру», — думает Миюки. Он обжигается о Савамуру и ненависть к себе. Не может быть так нелепо. Не должно быть. Он, верно, сошёл с ума. Или он спит, и этот сон — следствие просмотренной вполглаза мелодрамы из коллекции Маско. Миюки ругает себя на чём свет стоит и малодушно отрывается на Савамуре. Пусть ему тоже будет плохо, ну хотя бы самую малость. Тем более Савамура сам будто специально подставляется под насмешки. Он давится в столовой молоком, пускает его носом и чуть ли не с надеждой оборачивается к Миюки. Он попадает мячом в подошедшего на тренировке к Миюки Фурую и радостно удирает от него под громкий смех. Он прижимается к Миюки в переполненном поезде по дороге к спортивному магазину, потому что успел въехать какой-то тётке локтём в грудь и получить по голове сумкой, так что Миюки приходится душить хохот и пошлые шутки у него на плече. И он всегда рядом, он слишком, слишком близко. Он как всегда слишком. Он хватает его за кисти, за локти, а однажды даже за ноги: когда растягивается на скользкой плитке у входа в школу. Миюки чуть не падает за ним следом и матерится так отчаянно, что теперь уже Савамура счастливо заливается, продолжая лежать на крыльце. Миюки в конце концов протягивает ему руку, и тот с готовностью за неё хватается и вскакивает с такой отдачей, что валится вперёд, мажет тёплой щекой по щеке. Миюки хочется кричать. Вцепиться в эту щёку зубами, чтобы понял наконец, чтобы наконец дошло: не трогай меня, иначе я… иначе… Иначе он взорвётся, и Савамуру, конечно, заденет в первую очередь. Крис помогает ему размяться, давит на спину, сжимает плечи. Савамура вьётся рядом, и Миюки молится про себя. — Крис-семпай, не утруждайте себя, давайте я сам ему помогу, — мелькает лодыжками непонятливый Савамура сбоку. — Да мне несложно, — невозмутимо возражает Крис, и Миюки молится уже на него. Савамура недолго молчит, а потом вопит: — Крис-семпай, вас зовёт старик! Крис отвлекается, и Миюки тоже выпрямляется, оглядывает поле. Тренер действительно смотрит на них и машет. Крис указывает на себя, тренер кивает, и у Миюки холодеет в груди. Как только место за спиной освобождается, Савамура тут же подлетает, вцепляется чуть ли не в шею. Для Миюки всё это давно больше, чем просто слишком. Это невыносимо. — Да твою мать! Он всё-таки срывается, вскакивает и, не оборачиваясь, почти бежит обратно в раздевалку. Хватит, хватит, хватит с него, он так больше не может. Надо что-то делать. Что-то надо делать. Савамура врывается в раздевалку следом, вжимает его лицом в стену, вжимается в него сам и тяжело дышит чуть пониже уха. — Ты сдурел? — с трудом выдавливает Миюки. — А ты? Влажное дыхание опаляет шею, и его передёргивает, под рукавами выступает гусиная кожа. Он слишком ясно чувствует, как волоски на руках встают дыбом. Надо всё перевести в шутку. В самую неловкую, дурацкую, странную шутку — он уверен, что это ещё можно сделать. Он уже растягивает губы в кривую улыбку, когда Савамура утыкается носом в его плечо да так и остаётся. Миюки замирает и, может быть, впервые совершенно не представляет, как ему поступить. Ему неудобно, колено больно упирается в стену, а дужка очков — в переносицу, но от плеча расходится такой жар, что Савамуру совершенно невозможно оттолкнуть. Это точно не тот случай, когда он может отказаться от собственной выгоды ради чужого неудовольствия. Миюки молчит и открывает рот только тогда, когда Савамура странно всхлипывает. Он вздыхает: — Отпусти, я не убегу. Тот послушно отодвигается, и Миюки разворачивается, смотрит на его опущенную голову. Чёлка скрывает глаза, и ему приходится потянуть Савамуру за подбородок, чтобы заглянуть в них. Там плещется страх, да Миюки и самому страшно не меньше него. — Ну что? — спрашивает он. — Ничего, — буркает Савамура и отводит взгляд. Миюки ловит его голос пальцами, гладит нижнюю губу и снова тянет за подбородок. Теперь Савамура смотрит упрямо, насупив брови. Так мог бы смотреть нашкодивший ребёнок, и Миюки откровенно веселится, не убирая руки. Савамура стискивает зубы (желваки напрягаются у Миюки под пальцами), и он не даёт ему всё испортить: чуть наклоняется, трогает губами раскалённую, как печь, скулу и на этом решает остановиться. Он боится Савамуру, но ещё сильнее боится себя. — Пошли, — говорит он. — Построение вот-вот будет. Савамура медленно кивает и вдруг сверкает улыбкой — конечно, слишком широкой, а как иначе? Перед самой дверью он ещё успевает снова прижаться, отирая животом его бок, и Миюки искренне радуется тому, что спортивные очки достаточно широки, чтобы скрыть его внезапно порозовевшие щёки.