Обрученная

Раньше вместо остро наточенных металлических протезов она носила дешевые пластиковые, не подогнанные под ее культи, больно натиравшие кожу. Она ходила, опираясь не на трость, а на простую палку, но смогла пройти долгий путь. Ее зовут Тасфия, но настоящее имя не имеет никакого значения. Она всякий раз принимает то, которое дает наниматель. Мистер Смайт называл ее «Молнией», мистер Робертс — «Стальной звездочкой», сокращенно — просто «Звездой», миз Бернстайн — «Бритвой». Мистер Ричмонд Валентайн решает назвать ее «Газель» — для него важнее ее внешность, а не то, как она убивает. Он предлагает ей сблизиться, и Тасфия совсем не против. Она тяжело сходится с мужчинами, но Валентайн — как и брат миз Бернстайн — хорошо ей подходит, он не представляет угрозы, он безвреден, один из тех трусов, которые готовы признать свою трусость и не прячут ее под жестокостью, не пытаются перекрасить ее в другой цвет чужими страданиями. Но все же Тасфия соглашается не сразу. Ей не нужны ухаживания или подарки, или доказательства любви — к тому же едва ли Валентайн ее любит — это ей не важно. Ей важно чувствовать себя в безопасности всегда, именно ради этого она когда-то научилась убивать. Тасфие едва исполнилось двенадцать, когда ее выдали замуж за Салаха. Ей сказали, что она должна стать его супругой — Тасфия не стала спорить, она привыкла слушаться отца и мать. Она не видела своего жениха до самого дня свадьбы, и знала только, что Салах богат, поэтому представляла его похожим на султана из волшебных сказок, но тот оказался совсем другим. Салах был достаточно богат, чтобы купить весь квартал, но не землю, на которой тот был построен. Ее родители считали себя благочестивыми людьми, и называли Салаха таким же, хотя на самом деле все они все давно потерялись в чужом мире страны, в которую бежали слишком поспешно, потеряв на родине настоящую веру. Они думали, что Аллах забудет о них, если они сами забудут о старых обычаях, хотя едва ли ему было дело до слез двенадцатилетних девочек, которых отдавали взрослым мужчинам, ему едва ли была нужна такая жертва. Но тогда Тасфия не думала об этом, не пыталась найти ни ответов, ни причин. Салах держал фабрику в подвале под лавкой, принадлежавшей его семье — он поставил столы со швейными машинами, и собрал там женщин, готовых работать за самую низкую плату. У некоторых из них не было документов, другим просто не хватало смелости уйти оттуда, поэтому дни напролет они вшивали фальшивые ярлыки между складок дешевой ткани, готовя подделки, хорошо продававшиеся на улицах. Тасфия тоже работала там, как и старшие жены Салаха. Ему нравилось командовать этими женщинами, кричать на них, грубо хватать и оттаскивать в темный угол, чтобы там возиться с ними под стук швейных машинок. Он и сам чувствовал себя великим, как султан из легенд, хотя на самом деле был не лучше самого грязного пастуха. Женщины на его фабрике напоминали Тасфие скот в стойлах, купленный к праздничному пиру, овец, ждущих приближения ножа. Валентайн ничуть не похож на Салаха. Почти неуклюжий в своей осторожности, он целует Тасфию — сначала шею, потом ключицы, руки, но не лицо. Она мягко отталкивает его, и, не говоря ни слова, наклоняется, чтобы отстегнуть протезы. Она не хочет причинить ему вред, даже случайно. Потом Тасфия обнимает Валентайна, и тот рассеянно проводит руками по ее ногам, от бедер вниз, к гладким, округлым обрубкам, и снова вверх. Салах забрал ее ноги. Он несколько раз ломал ей пальцы и кости плюсны — тогда Тасфия еще не знала, как они называются — потому что она не слушалась, уходила из дома без его разрешения, но даже с разбитыми пальцами, хромая, с каждым шагом острее чувствуя боль, она все равно поднималась по черной лестнице и выбиралась в город, бродила по улицам, среди чужих людей с незнакомыми именами. Однажды Салах был особенно зол. Он перебил ей ноги стальной дверью, которая закрывала проход на чердак. Салах бросил Тасфию на пол в дверном проеме, уперся ботинком ей в горло, и попытался с силой захлопнуть дверь, а потом еще раз, и еще. Он не хотел, чтобы Тасфия умерла, он позвал врача, Камаля, жившего по соседству, бросил ему, как кость псу, какую-то ложь, заплатил за молчание — он всегда так делал: покупал тех, кого не мог запугать. Тасфия не помнит, что именно Салах сказал Камалю — она помнит только боль, бившуюся во всем теле вторым пульсом, и то, как ее кости ломались, треща точно горящее дерево. То проваливаясь в темноту, то снова приходя в себя, Тасфия чувствовала, как боль мечется внутри, точно влетевшая в комнату оса. Самый легкий способ получить полную власть над человеком — напугать его, и мало что пугает так же сильно, как разрушение тела: боль, смешанная с чувством потери, может творить чудеса. Не всем ее нанимателям был нужен обычный телохранитель, поэтому Тасфия хорошо знает, какими покорными становятся люди после того, как отрезаешь кусок мяса, крушишь кости. Не обязательно отнимать слишком много — достаточно перерубить руку у запястья, и человек сдается. Его душа принадлежит ей, стоит только остановить кровь. Салах поймал душу Тасфии. Она вспоминает, как он резко разводил ее ноги и склонялся ближе, в темноте спальни похожий на чудовище. Он сжимал пальцами едва поджившие культи и обрушивался на Тасфию всей тяжестью своего тела, жесткого мяса и рыхлого жира, и костей, казавшихся ей тогда несокрушимо крепкими. Валентайн поступает совсем по-другому. Он тоже не слишком умел, но не пытается причинить ей боль, и когда Тасфия обхватывает его ногами, он замирает на пару секунд, прежде, чем продолжить движения. Его как будто разом возбуждают и смущают ее ноги, он дотрагивается до колен, как будто хочет опустить руки ниже, но не решается это сделать, а сдвигает их выше, к бедрам. Таким как он, нет нужды запугивать людей или причинять им боль. Валентайн может купить кого угодно — врача, полицейского, политика. Так он подчиняет себе людей. Салах научил Тасфию подчинять себе души других людей, не тратя денег, и в благодарность за это Тасфия убила его. Она могла оставить его в живых, позвать Камаля, передать ему деньги, которые Салах прятал в сейфе, или украденные у Наргизы, самой старшей из жен, золотые сережки — по крайней мере, тогда Тасфие так казалось. Но она не стала делать ничего подобного. Она знала, где лежали ножи, иглы, ножницы, которыми кроили ткань, Тасфия спрятала под кроватью столько, сколько смогла унести, хотя в самом начале она не собиралась мучить Салаха, просто боялась, что не сумеет убить, не сожмет мощную, толстую шею достаточно сильно. Тасфия не помнит, как ей в голову пришла мысль об убийстве. Может быть, она всегда там была, как повешенная на стену сабля, ждала, пока ей хватит смелости обернуть сорванную с подушки наволочку вокруг шеи Салаха, и развести руки в сторону так широко, как только получится. Чем больше она задумывается, тем сильнее путается — с тех пор прошла целая жизнь, слишком много чужих смертей. Выгнувшись, она прижимает ладонь к шее Валентайна, чтобы почувствовать его пульс. Наверное, Салах был пьян в ту ночь, когда Тасфия решилась его убить. Или ей повезло. Или такой была помощь Аллаха, в которого она уже не верит сейчас, но верила тогда, и надеялась, что он не станет помогать Салаху. Тасфия помнит только, как набросила петлю на шею и затягивала ее до тех пор, пока Салах не повалился на нее всей тяжестью, потеряв сознание. Он не был мертв. Тасфия могла просто убежать, или воткнуть нож ему в шею, а потом уже уйти, но увидев его, лежащего перед собой, неподвижного, как труп, и все же еще живого, она не смогла сдержаться. Ведь она хотела не просто сбежать, а отомстить, рана за рану, боль за боль. Перетащив Салаха на середину кровати, она привязала его за руки и ноги, чтобы тот не мог убежать. В некоторых желание убивать растет медленно, как цветок, в других — вспыхивает быстро, как пожар. Чертя ногтем неровный прямоугольник у Валентайна на плече, Тасфия вспоминает, как ножом кромсала кожу Салаха — это было совсем не похоже на раскройку ткани или едва ли — на разделку мяса. Она хотела содрать с него всю кожу, но так и не смогла, стянула только тонкую полоску с груди — кожа подавалась с трудом, а Салах крутился, вырываясь, едва не скидывая Тасфию на пол. Она хотела даже отложить нож, но потом Салах мотнул головой, и Тасфия вдруг заметила, как обернулась вокруг его уха прядь намокших от пота волос, похожая на узкую черную змею, ползшую от темени к шее. Тасфия полоснула ножом по мочке уха, и Салах закричал. Никто не пришел на его крик, хотя другие жены должны были услышать его. Тасфия подцепила раковину уха ножом и повела лезвие на себя. Она не могла отнять ноги Салаха, или руки, ей не хватило бы сил, но тонкая кожа легко подавалась, и разрезать человеческий хрящ было не труднее, чем бараний. Салах кричал, но она не слышала этих криков, только звук, влажный звук подающейся плоти, и представляла треск, с которым сломались бы его кости. Прежде, чем убить, Тасфия хотела хоть на несколько минут поймать в ловушку его душу, как когда-то он поймал ее. Широко раскрыв рот, обнимая Валентайна ногами, вжимаясь в него всем телом, Тасфия вспоминает, как вгоняла нож в шею Салаха, почти выкрутившегося из пут, почти готового бежать: сначала кровь выплескивалась фонтанами, но потом затихла, стала тонким ручьем, который казался в темноте черным, а не красным. Потом, закончив, она ушла, захватив деньги из сейфа, они наверняка знали, как его открыть, и Наргиза, и Фаджр, и Шамма — достаточно было посмотреть через плечо Салаха, когда он убирал дневную выручку — но только Тасфия решилась бежать, как если бы остальных пугал мир снаружи, мир без стука швейных машин. Иногда Тасфия представляет себе, что принесла с кухни не короткий нож, а большой тесак, и сумела отрубить руки и ноги Салаха, причинить ему больше боли, чем он причинил ей. Иногда Тасфия представляет себе, что после этого всего Салах выжил, что она все же позвала Камаля или хотя бы старших жен, и они каким-то образом смогли, все вместе, загнать душу обратно в изуродованное тело, и теперь, прикованный к постели, он каждый день ждет, пока к нему придет Маляк аль-маут, ангел смерти, забирающий тех, чье сердце остановилось, чьи легкие больше не наполняются воздухом. Рано или поздно Тасфия неизбежно возвращается к мыслям о Салахе, чем бы она ни занималась, где бы ни была, она не может освободиться, потому что он поймал ее душу, она обручена с ним до сих пор, и этот брак никто не может разрушить. Тасфия закрывает глаза и чувствует, как Валентайн обнимает ее, обеими руками, водит по телу раскрытыми ладонями, в такт собственным движениям вперед и назад. Он именно тот, кто ей нужен, ласковый, неторопливый, его поцелуи нежны — пусть даже это фальшивая нежность — но Тасфие ее хватает, чтобы чувствовать себя в безопасности, а большего ей не требуется. Она на секунду сжимает горло Валентайна ладонями, чувствуя, как убыстряется пульс, а потом опускает руки, и, на несколько секунд, Салах исчезает, стирается, осыпается как песок, из обрученной Тасфия превращается в свободную.