Сегодня самый замечательный день О нем написано в тысяче книг — Слева небеса, справа пустота, А я иду по проволоке между них. Аквариум, «Обещанный день»
Яркое солнце слепит. Резкий грубый насыщенный свет падает сквозь стёкла и ложится ровно очерченными золотыми прямоугольниками на дощатый пол. Тишина звенит у уха туго натянутой струной. Громко скрипит стул под Элиотом, стоит только шевельнуться. Часов в лавке нет. Воздух душный, спёртый, сухой — пахнет застарелой бумагой, деревом и пылью. Всюду — книги. Лавка чиста и аккуратна, но на первый взгляд в ней царит кажущийся беспорядок — слишком много стопок книг на любых горизонтальных поверхностях. С одной такой стопкой возится черноволосый паренёк. Волосы густые, длинные, взъерошенные, сорочка на размер больше нужного, — всем своим видом он прибавляет лавке хаотичности. Он разбирает книги, смотрит на их корешки, раскладывает в несколько разных стопок, а потом уносит. Он снуёт по лавке бесшумно, точно тень, но Элиота это мелькание туда-сюда непомерно раздражает. Но стопок много и мельтешение продолжается. — Эй, — окликает его Элиот. Тот игнорирует, и Элиот начинает злиться. — Я с тобой разговариваю! Паренёк замирает на месте, руки его нагружены книгами. Элиот смотрит в его лицо и забывает о своём недовольстве под гнётом изумления — чёлка у паренька длинная, чернильными струйками стекает на глаза и скулы. — Ты видишь что-то из-под своей чёлки? — спрашивает Элиот оторопело. — А вам что за дело? — отвечает паренёк. — Что за тон? — хмурится Элиот. — Ты с дворянином разговариваешь. Паренёк шевелится вдруг, поводит головой — смотрит куда-то в сторону. Элиот оборачивается и видит мистера Браунхилла. Тянется молчание — неловкое, напряжённое. Элиот чувствует себя лишним при этом немом диалоге, что злит ещё сильнее. Не пристало ему чувствовать себя лишним в обществе простолюдинов. — Прошу прощения, — говорит паренёк, отворачиваясь от мистера Браунхилла. — Вы что-то хотели? — Ах, да… — спохватывается Элиот. — Ты мешаешь мне выбирать книги. Ходишь туда-сюда. — Мне нужно разбирать товар, — пожимает плечами паренёк. — Предлагаете делать это ночью? Они снова замолкают. Элиот почти физически чувствует, с каким искрящимся напряжением паренёк подбирает слова извинения, и ждёт их, но тишина звучит, а извинений всё нет. В молчании паренёк, чьи руки уже дрожат от напряжения, уходит со своей ношей куда-то за стеллажи и больше не появляется. Элиот возвращается к чтению; сосредоточиться, однако, уже не выходит. Он скользит взглядом по строкам, но их смысл не достигает сознания. Он видит перед собой бумагу, и литеры, и текст, но не видит цельной картинки — единого мира, нарисованного автором. В раздражении Элиот закрывает книгу, кладёт её поверх нескольких других и идёт к мистеру Браунхилла. Под ногами скрипят половицы. — Я возьму те, что на краю стола, — говорит он. Мистер Браунхилл кивает, пишет расписку. Элиот невольно оглядывается в поисках наглого паренька, но он в зале один. — С кем я разговаривал? — спрашивает он, принимая расписку. — О, это Лео, господин. Мой помощник. «Хорош помощник», — морщится Элиот. Такой распугает обеспеченных покупателей, а люди попроще и вовсе церемониться не станут. — Я не видел его здесь раньше. Мистер Браунхилл усмехается в усы. Усы у него редкие, каштановые с рыжинкой. Волосы причёсаны и аккуратно завязаны в хвост. Коричневый костюм немного помят и в пыли, но сорочка под ним свежая, отутюженная. У кармана жилета поблёскивает цепочка часов. — Он работал на складе, мистер Найтрей, и помогал мне по дому. Толковый парнишка, но характер у него сложный. — Зачем же вы пустили его в лавку? Мистер Браунхилл потирает подбородок, заросший трёхдневной щетиной. — Я не молодею, мистер Найтрей. А сыну моему лавка не нужна. Ему бы только чужие пороги обивать — по другим странам ездить. Раз в три месяца, а то и раз в полгода, заявится, книг иностранных привезёт, денег возьмёт, и — обратно, покорять чужбину. Лео оставлю. — Ему? — переспрашивает Элиот. Он пытается представить этого крайне раздражающего субъекта на месте мистера Браунхилла — степенного, немного рассеянного, но неизменно вежливого и учтивого. Не выходит. — А что, он парень смышленый. Книги любит. И умный очень. Даже слишком, я бы сказал, — бормочет он, а потом продолжает вновь прежним тоном. — Вы простите его. Он нелюдимый, в семье не жил, воспитания не имеет, оттого не знает, как уважительно с господами разговаривать. Для того и привёл в лавку. Пусть учится, пока я живой и наставить смогу. Элиот кивает. Он уже не злится, теряет интерес к разговору и собирается уходить, но в последний момент спрашивает: — Почему вы сказали «слишком умный»? Разве можно быть… — Можно, мистер Найтрей, можно, — отвечает мистер Браунхилл. — Это господам умными быть полезно. А нам зачем? Нам нужно быть сообразительными. А от ума одни беды. Книги я вам вечером доставлю. Элиот сбит с толку. Он уходит, пряча в карман расписку. На улице его встречают Джон и солнце — какое-то дикое, бьющее в глаза. Элиот щурится, отворачивается недовольно, забираясь в экипаж. Он уверен: книги вечером принесёт этот наглый Лео, и это не радует — так же, как ослепительное, раздражающее солнце. Вечер опускается спасительной прохладой. Книги доставляет мистер Браунхилл — Элиот видит мельком его поношенный плащ и цилиндр, промелькнувшие в свете уличных фонарей вдоль тропинки от ворот к парадному входу.Господи, я твой я ничей другой. Кроме тебя здесь никого нет. Пусть они берут все, что хотят, А я хочу к тебе — туда, где свет. Аквариум, «Обещанный день»
Лавка «У Браунхилла» — не единственная в Риверре и даже далеко не самая крупная. Но только здесь покупателю предложат редчайшие антикварные книги. Баснословная стоимость и баснословная старина. Вот как звучат столетия — шелестом жёлтых хрустких страниц. Только здесь можно приобрести книги из далёких стран. Элиот часто видит в этой лавке учёных, готовых душу продать за новый редкий экземпляр иностранного справочника орнитологии, например. Только здесь покупателя встретит неприветливый продавец, всем своим видом излучающий абсолютное безразличие к нуждам посетителей. Лео плохой продавец. Он редко кланяется господам. Он никому не стремится угодить, и недовольство некоторых мелких, недостаточно влиятельных, но очень самодовольных дворян водопадом обрушивается на его голову. Но он как будто бы на своём месте. Нехватку манер он с лихвой компенсирует сообразительностью и собственной начитанностью. Он знает, что посоветовать и кому. Помнит, где стоит та или иная книга и не тратит часы на её поиски, как бывало с мистером Браунхиллом. Он прячет свои глаза, но будто бы видит желания людей насквозь. — Опять ты. Лео часто читает. Вернее, он всегда читает. Покупатели для него как досадливые мухи — он отмахивается от них. Никогда он не бывает достаточно внимателен к людям, чтобы оставить их удовлетворёнными обслуживанием. И, мерзавец, всё равно каким-то непостижимым образом ухитряется чувствовать книги. Они будто сами тянутся к нему, а он отвечает на их зов и передаёт в руки тех, кто обратился к нему за помощью. Сейчас он тоже занят книгой. Сидит на шатком стуле, ссутулившись, низко опустив голову. Волосы свисают ему на лицо. Он в очках — раньше Элиот не видел на нём очки. Он аккуратно одет — всё поношенное, но нужного размера, чистое и выглаженное. Рядом горит масляная лампа — дорогое удовольствие. В лавке много покупателей, но Лео не следит за ними. На ворьё у него тоже чутьё, а может быть, везение. Всякий раз он поднимает голову именно в тот момент, когда очередной вор собирается прошмыгнуть с книгой за пазухой. — Я пришёл за подарком для брата, — отвечает Элиот. Он проходится вдоль стеллажей. Соседний зал частично завален свитками и рукописями, туда ему не нужно. Вернее, Элиоту кажется, что они беспорядочно свалены, — для Лео они расположены в строгом, ему одному понятном порядке. — Для которого? Лео не поднимает головы, он по-прежнему погружён в чтение. Переворачивает страницу, потом другую. Но Элиота слушает, отвечает впопад. — Для Винсента. Ты видел его — мы приходили вместе несколько раз. — Винсент? — переспрашивает Лео. — С золотыми волосами и разноцветными глазами? Он тот ещё извращенец. — Ты что несёшь! — Лучше тебе не знать, что он купил. Элиот не помнит тот момент, когда Лео стал обращаться к нему по имени. Уважительное «мистер Найтрей» из уст Лео звучит, как насмешка. А «Элиот» он произносит как-то по-особому, с некоей ощутимой, но непонятной интонацией. В тот день, когда Элиот впервые уловил эту интонацию в голосе Лео, он понял, что они, кажется, стали друзьями. — Почему ты не в академии? — спрашивает Лео и переворачивает страницу. — В честь дня рождения Винсента будет приём, — отвечает Элиот и берёт с полки одну из книг. Он пробует выбирать так же, как Лео, — интуитивно, но у него ничего не получается. Едва ли Винсент заинтересуется археологией. — Поэтому я вернулся домой. — Это твоему брату точно не понравится, — эхом повторяет его мысли Лео. Он закрывает книгу, откладывает её в сторону, поднимается со своего шаткого стула, берёт лампу и идёт куда-то вглубь зала. Элиот идёт за ним; он заинтригован. Ему интересно: как видевший Винсента два или три раза человек сумеет выбрать для него книгу лучше, чем сам Элиот? Несколько стеллажей стоят отдельно, в самом углу. Лео быстро, будто бы не глядя, берёт книгу, листает её мгновение-другое и отдаёт Элиоту. А Элиот не может её взять. Он смотрит на название: «Бесстыдные любовницы короля-ястреба», и щекам становится предательски жарко. — Это у него уже есть, — выдавливает из себя Элиот. Самое отвратительное, что он не лжёт, — книга у Винсента действительно есть. — Судя по выражению твоего лица, — говорит Лео с усмешкой, — ты читал её. — Винсент мне подсунул, ублюдок, — бросает Элиот и отворачивается. — Я не стану дарить ему похабных книг! — Это не книги похабные, — отвечает Лео. Элиот слышит мягкий шорох — книга скользит между другими, встаёт на место. — А твоё восприятие. Но, в конце концов, ты выбираешь книгу не себе, а брату. Не стоит ли взять то, что приглянется ему? Элиот оборачивается. Лео смотрит на него через плечо и улыбается; в руках у него книга с цветастой обложкой и коротким названием, Элиоту незнакомым: «Эрос». Элиот сдаётся. Лео прав, стоит думать не о себе, а о предпочтениях Винсента, даже если они несколько странны. Но дарить придётся тихо, украдкой. — И как мне выбрать? Лео молчит. Он вертит в руках книгу с коротким названием, потом ставит её обратно. Идёт вдоль стеллажа, запрокинув голову, и на краткий миг Элиот видит его глаза. Они тёмные, почти чёрные, а может, то освещение играет со зрением Элиота злую шутку. Лицо Лео сосредоточенно, он внимательно ищет нужную книгу. Уголки его губ едва заметно опускаются — не нашёл. — У нас есть другие книги подобной тематики, — говорит он и поворачивается к Элиоту лицом. — Они запрещены к продаже, поэтому мы храним их отдельно. — Ты предлагаешь мне купить запрещённую книгу?.. Лео равнодушно пожимает плечами. — Все покупают. Только все делают вид, будто подобной литературы не существует. Я могу показать её тебе, но после закрытия. Всё хранится под замком в соседнем помещении, я не могу надолго уйти из зала. — Во сколько ты закрываешь лавку? — Через полтора часа. — Я подожду. Лео кивает головой и уходит на своё место, оставляя Элиота одного рядом со стеллажами, на которые ему даже смотреть стыдно. Он пробегается взглядом по корешкам неровных книжных рядов. Ему противны эти пошлые названия. Священное таинство чтения кажется ему оскорблённым похотливостью искушённых читателей. Он отходит к соседним стеллажам и теряется среди них, точно в лабиринте. Книги зовут его, и в какой-то момент ему кажется, что он вот-вот постигнет некую тайну, доступную Лео, — тайну, что окружает его ореолом мрачной загадки. Шум голосов. Звон ключей. Стук двери и снова звон ключей. Тихие, вкрадчивые шаги — Лео обходит залы и гасит лампы. Элиот замирает, вслушиваясь в звуки его шагов; что-то внутри него напрягается — нечто сродни страху. Он не понимает, в чём дело и почему он вдруг на миг ощутил себя в укрытии, которое плохо и ненадёжно прячет его от некоего ужаса с той стороны. А может, это не страх, а нечто, очень на него похожее, но по-прежнему совершенно непонятное. Разозлившись на себя, он закрывает книгу, которую читал, и идёт на свет лампы. Лео стоит у двери и перебирает связку ключей. Лампа — на ближайшей, пустующей полке. Лео отбрасывает длинную зыбкую тень. Элиот смотрит на опустевший зал — тот тоже полнится дрожащими тенями. Над головой скрипит потолок — кто-то ходит на втором этаже. — Не обращай внимания, — говорит Лео. — Это очень старое здание. Здесь всё скрипит. Он находит нужный ключ и отпирает дверь. Помещение дышит на них темнотой и затхлостью. Но Лео берёт лампу, и темнота расступается перед ним. Воздух внутри очень сухой и спёртый; тяжело дышать, грудь сковывают незримые тиски. В центре стоит огромный глобус, вокруг него разложены свёрнутые свитки. Несколько из них размотаны, на них изображены выцветшими чернилами причудливые карты — произведения искусства. Вдоль стен стоят стеллажи. Стулья, стол, пол — всё заставлено стопками книг. Здесь редко убираются — на полу пыль и отчётливые следы, видимо, от вчерашнего посещения. Пыль на стульях и на краешке стола, что виднеется из-под книг. Пыль на верхних книгах, на корешках. Пыль на полках. — Это очень странное место, — говорит Лео. — Я нахожу здесь удивительные книги, о которых мистер Браунхилл не знает. Или не помнит. Но думаю, что всё-таки не знает — в его глазах ни тени узнавания. Он расчищает одной рукой стол, ставит на освободившийся пятачок лампу. Элиот осматривается. От всего этого мрачного, давящего своей старостью великолепия кружится голова. Пока Лео роется в коробке под столом, Элиот обходит помещение, касается пальцами потёртых корешков книг. И всюду этот запах застарелой пыли. Навязчивый, но по-своему приятный. — Нашёл. Лео кладёт на стол большую книгу, украшенную позолоченными завитушками. Элиот смотрит на них и не сразу понимает, что завитушки — это письмена. Он непонимающе смотрит на Лео, но тот молча открывает книгу. Внутри — большие красочные иллюстрации, настолько подробные и извращённые, что Элиот мгновенно захлопывает книгу и от неё поднимается облако пыли. — Я возьму её, — говорит он, сам не веря своим словам. Но Винсент, вероятно, будет в восторге. — Но ты даже не посмотрел, — отвечает Лео. Он тянется к книге, но Элиот не даёт открыть её. Он хочет упаковать её в плотную бумагу, передать в руки Винсенту и забыть о ней, как о страшном сне. — Я принесу её тебе завтра вечером. Элиот облегчённо вздыхает. Ему не хотелось бы появляться с этой книгой в доме, а если Лео доставит её, уже упакованную, он сможет тотчас же от неё избавиться. Он хочет поблагодарить Лео, но тот, будто позабыв о нём, уже отвернулся и ищет что-то в другой коробке. Ему приходится присесть перед ней и залезть в неё едва ли не с головой, вытаскивая верхние книги и перекладывая их на пол. Полы его сюртука все в пыли, рукава — тоже. — Взгляни. Он неуклюже поворачивается и протягивает Элиоту увесистую книгу страниц на семьсот, не меньше. У неё простая, обтянутая кожей обложка, на которой золотым тиснением красуется название: «Сага о чёрном рыцаре». — Она о рыцаре, который носил чёрный доспех и сражался запрещённым мечом — фламбергом. Свой меч он называл Пламя. Лео садится на пол, приваливается спиной к ножке стола. Элиот недовольно осматривается — брезгует сидеть в этакой пыли. Но вдруг ему становится стыдно из-за своей брезгливости. Эта комната — изолированный от реальности мир, и всё здесь, даже пыль, — часть этого мира. Он садится рядом с Лео, скрестив ноги, устраивает на них книгу и раскрывает её. Книга старая, вручную переписанная. В каждой главе — изящные красивые литеры, а некоторые страницы пестрят поистине волшебными иллюстрациями. — Его считали величайшим злом, — продолжает Лео. Его голос чарует и гипнотизирует. Он прирождённый рассказчик, когда говорит вот так просто, без иронии в тоне. — Но ему было всё равно. Он не творил зло в своём понимании. Он принимал трудные, но верные, по его мнению, решения — такие решения, на которые не был способен никто другой. Все боялись пойти наперекор чести во имя спасения, а он не боялся. Он убивал. Потому что ценой одной жизни мог спасти жизни многих. Он не гордился тем, что делал, но знал: если не он, то кто тогда? Растекается тишина. Она горячая, вязкая, подобная раскалённой карамели. В этой тишине особенно громко звучат шорох переворачиваемых страниц и дыхание Лео. Элиот замирает, не трогает больше страницы, только слушает, как Лео дышит и как дышит он сам. Прогорклая пыль щекочет горло, сидеть на жёстком полу неудобно, и книга тяжёлая — давит на колени. Но не хочется даже шевельнуться. — А что было потом? — спрашивает Элиот — осторожно, боясь спугнуть чужое дыхание. — Не скажу, — отвечает Лео и поворачивает к нему голову. На его губах цветёт улыбка — яркая, жгучая, как солнце в тот далёкий день, когда они впервые встретились. В ней нет и тени злорадства или насмешки — прямая констатация. — Иначе тебе будет не интересно читать. Ты ведь прочтёшь её? — Элиоту кажется, что Лео смотрит прямо на него. Он даже видит его глаза — едва различает под завесой волос. — Можешь взять, потом вернёшь. Но я не продам её тебе. Элиот тянется рукой к его волосам, касается их, зарывается в них пальцами и видит лицо Лео. Глаза у него чёрные, как капли смолы. А в них — золотые искры невообразимо далёкого света. Лео накрывает его руку своей. Через ткань перчатки Элиот чувствует тепло его пальцев. На лице — дыхание Лео, на губах — его губы, невообразимо горячие, мягкие, неподатливые — Элиот пытается поцеловать его сам, но Лео не позволяет. Элиот вцепляется пальцами в рукав его сюртука. Он не может закрыть глаз, слишком ошарашенный для этого. Он смотрит в глаза Лео и не понимает, что происходит, а Лео уже отстраняется, облизывая влажные губы. Потом он тянется к Элиоту вновь — неторопливо, осторожно, запечатлевает влажный поцелуй в уголке его губ. Элиот чувствует горячее прикосновение его языка, он теряется, а внутри поднимается паника и чувство, идентичное тому, что охватило его там, у стеллажей, когда за последним покупателем закрылась дверь. — Я всё же скажу тебе, чем всё закончилось, — шепчет Лео. Элиот едва различает слова — они проскальзывают мимо сознания и до него доходит лишь их неразборчивое эхо. — Однажды рыцарь был тяжело ранен в схватке. Он умирал долго и мучительно. В полном одиночестве. Потому что все его подвиги, все его деяния для людей гроша ломаного не стоили. У них была честь, они молились своей чести и гордились ею. А рыцарь положил на алтарь служения людям всю свою жизнь и даже их хвалёную честь. Он умирал и думал… — Лео… — …ради чего всё это было? Ради чего он страдал, ради чего мирился с ненавистью и всеобщим презрением к себе? Внутри него был свет, но люди погасили его. — Замолчи. — И на смертном одре в его душе тоже поселились ненависть и презрение. Он жалел, что защищал их всех, жалел, что принял на себя тяжесть всех тех грехов, которых испугались другие рыцари. Его не похоронили согласно обычаям — скинули его труп с обрыва, на поживу волкам. И снова — тишина, переплетённая с дыханием Лео. Перед глазами — зыбкий полумрак и позолота света на корешках множества книг. У правого бока — тело Лео, тесно к нему прильнувшее. Пальцы сжимают его рукав с такой силой, что разогнуть их кажется невозможным. — Он был неправ, — говорит Элиот. Его голос, слишком громкий для бархатной тишины, звучит подобно звону. — Он жил по принципу «цель оправдывает средства». Грош цена той цели, что требует таких средств. — Даже если на кону чужие жизни? — «У меня не было выбора» — так говорят только слабаки и трусы. Он свой выбор сделал. И поплатился за это. Лео отстраняется и поднимается на ноги. Элиот не шевелится — смотрит на него снизу вверх, а потом до него доходит. Он рывком подскакивает — ноги страшно затекли, — бросает тяжёлую книгу на стол и за плечи разворачивает Лео к себе. — Какого чёрта ты творишь?! — Уже поздно, — отвечает Лео. — Мне нужно домой. Элиот отпускает его. Словно во сне — в дурном кошмаре, — он принимает от Лео книгу о чёрном рыцаре, а потом идёт следом за ним к выходу. Перед ним — только обтекаемый светом силуэт. На улице — колючая темнота. В лавке — темнота мягкая, но сейчас волнующаяся, как предштормовое море. В молчании Лео прячет ключи в карман сюртука и идёт прочь. Быстро — слишком быстро для реальности — он растворяется в этой колючей темноте, будто рассыпается угольной пылью. Элиот злится. По дороге домой он мысленно прокручивает в голове, как от души врежет завтра Лео, — тот, похоже, давно не получал хорошей трёпки. Словно ураган, он врывается домой, несётся наверх, игнорируя попытки завязать с собой разговор или раздражённо бросая что-то в ответ. Он ложится спать, но уснуть не может, — смотрит в потолок и разбивается на осколки от грызущих душу противоречий. Он вспоминает сагу о чёрном рыцаре — жестокую, злую, беспощадную как к чёрному рыцарю, так и к другим рыцарям. Сага высмеяла и опустила и «меньшее зло», и «честь», не осталось ничего не попранного. А на губах он чувствует чужое дыхание, и всё внутри восстаёт против и сна, и мыслей. Наутро Элиот мчится в лавку, но Лео там нет. Только добродушный, как всегда — рассеянный мистер Браунхилл. И Элиот — точно зверь в клетке. Он мечется — сперва по магазину в попытках отвлечься, потом — по собственному дому. Он сгорает от злости, от раздражения, от желания скорее увидеть Лео и дать ему по шее. Он думает о том, почему не сделал этого вчера, и злится ещё больше. Он не любит непонятных вещей. Он как таран и знает это. Он любит прямые дороги, сколь бы тернисты они ни были, — он промчится по ним и снесёт всё на своём пути. Но запутанные лабиринты сбивают его с толку, он теряется, он не знает, что сносить и куда мчаться очертя голову. А Лео завёл его в лабиринт и бросил блуждать в полутьме. Вечер неспешно опускается на Риверру. Небо чистое: тёмно-синее, прозрачно-голубое, фиолетовое, нежно-розовое, пылко-рыжее — словно сумасшедший художник выплеснул на полотно масляные краски, и теперь они неторопливо стекают, смешиваясь друг с другом. У горизонта яростно горит костром пунцовое солнце. В руках у Элиота — сага о чёрном рыцаре. Становится темнее, но он не может встать и зажечь свечу или кликнуть Джона. Он тонет в тексте. На страницах бушуют эмоции, они полны страдания и отчаяния. Элиот осуждал рыцаря, осуждает и сейчас; но теперь ему, по крайней мере, понятна его боль. Тикают часы. На лестнице — чьи-то шаги. Это Джон, говорит, доставили товар, желают передать Элиоту лично в руки. Даже отложив книгу, даже спускаясь по лестнице впотьмах, Элиот всё ещё мыслями в тексте. Его не пугает концовка, пересказанная Лео. Он читает не ради конца — ради того, чтобы понять этого рыцаря и проследить весь его путь, от становления до падения. Лео стоит на пороге, в руках у него — книга, в несколько слоёв обёрнутая холщовой бумагой. На руках Элиота нет перчаток, и, принимая книгу, он чувствует шероховатость бумаги. — Я хочу тебе врезать, — говорит Элиот. — Нет, — отвечает Лео. — Не врезать мне ты хочешь. И он, чёрт возьми, прав. Вернувшись к себе в комнату, чтобы спрятать книгу, надеть сюртук и прихватить плащ, Элиот вновь спускается вниз, выходит через чёрный ход и вдвоём они ловят кеб. Лавка встречает их тишиной и густым сумраком. Но скоро тишину эту прервёт голос Лео, когда он возьмёт с полки новую книгу и станет читать её вслух или по памяти рассказывать. Элиоту нравится читать. Он плохо воспринимает что-либо на слух. Он любит держать книгу в руках, ощущать её, дышать ею. Но он попал в плен голоса Лео и ему не остаётся ничего иного, кроме как подчиниться. Подчиниться голосу и свету в чёрных глазах Лео. В комнате горит лампа. Пляшут тени. Рука в руке. Звук голоса, взрезающий тишину. Дыхание. И пламя.