О превращениях, бесконечных спорах, базилике и чудесах настоящей любви

— Оливковое масло с итальянскими специями? О, très bien, très bien! Оно как раз заканчивалось! Всего две бутылки и так дорого? Ah, Diable! Что за жмоты в этой деревне живут! Будем специи из Италии привозить! Стоит только нашему господину пожелать, как их деревню… Утреннее солнце светит в начисто вымытые окна кухни. Здесь все начищено, все блестит, ни пылинки, ни пятнышка, а иначе monsieur Люмьер разгневается и настучит растяпе-служанке по голове скалкой или даже сковородкой. Он вообще очень эмоциональный. Впрочем, когда кухня сияет чистотой, то monsieur Люмьер совсем не против быть с дамами самым галантным мужчиной на свете. И чем больше дам, тем лучше. Дверь довольно бесцеремонно распахивается, отвлекая Люмьера от приятных мыслей — он не так давно тут работает, но уже знает: так сюда заходит только…. — Скоро ли подадут завтрак? Господин уже заждался! — и вопрос тоже довольно бесцеремонен. И расталкивает поварят он тоже бесцеремонно. Как же хорошо, что бутылки с оливковым маслом уже в шкафчике, и ни один надутый и самодовольный дурак не сможет их случайно уронить. — Завтрак уже подали, — Люмьер демонстративно громко хлопает стеклянной дверцей шкафчика. — Monsieur Когсворт слишком медленно ходит, что понятно при его весе, а потому не успевает с поручениями. Вам бы тележкой обзавестись, чтоб вас возили. — Тележкой! — возмущенно фыркает Когсворт и краснеет от гнева. — Дворецкий не может быть таким вьюном, как некоторые… У дворецкого должно быть… — пару секунд он размышляет и трет лоб под насмешливым взглядом Люмьера, — должно быть достоинство! — Но даже достоинства должно быть в меру, чтоб оно не мешало ходить. С этими словами Когсворт распрямляет плечи и гордо удаляется из сияющей чистотой кухни. Под хихиканье поварят. Люмьер только победоносно усмехается. ~*~*~*~ — Фонтан? Ah, Diable! Опять грязищу разведут! Придется мыть кухню трижды в день, а не дважды. — Не ругайся при детях, Люмьер, — строго говорит миссис Поттс и косится в сторону Чипа. — Фонтан это очень красиво, да и хозяина это немного развеет. А то он скучает в последнее время. Конечно, ему бы не фонтан, а книжку бы поучительную… — Книжку? Наш господин — настоящий мужчина, — фыркает Когсворт. — Ему на балы нужно ездить! Веселиться, развлека… — Девушку найти хорошую, — перебивает Люмьер, немедленно позабыв о фонтане. — Чтоб потом жениться. — Он слишком молод для этого! — с достоинством говорит Когсворт. — Любому мужчине нужно сначала… развлечься как следует. На балах, поухаживать за всеми подряд, обмануть парочку… — Не при детях! — снова возмущается миссис Поттс, но ее уже не слышат. — Обмануть? Парочку? Как ты смеешь, надутый бочонок, так говорить о девушках?! За такое и на дуэль вызвать можно! Миссис Поттс тихонько, чтоб не прервать беседу, закрывает Чипу уши и вместе с ним удаляется. — Как ты смеешь, швабра недоделанная, обзывать меня бочонком?! — А кто ты еще? Сам-то хоть за одной девушкой ухаживал?! Тоже мне, специалист! Обмануть! Ха! — На себя посмотри! Моралист! — уперев руки в боки заявляет обвиняющее Когсворт. — Вечно всем глазки строишь! — Я никому ничего не обещаю! — гордо парирует Люмьер. Когсворт краснеет, распрямляет плечи, задирает нос… но ничего достойного в ответ придумать не может. ~*~*~*~ Дождь хлещет по окнам так, что стекла дрожат, завывает ветер, и в целом погода на удивление отвратительная. Давно стемнело, почти весь замок спит, но Когсворт идти к себе не торопится. Кухня ярко освещена, здесь жарко натоплено и пахнет лимонной цедрой, ванилью и корицей, которые Люмьер добавлял в сегодняшний десерт. А в углах еще можно уловить запах базилика и свежих помидоров — ими он украшал поданный на ужин мясной пирог. Сам Люмьер сидит за столом посреди кухни и записывает на желтом листочке завтрашнее меню. Это для поварят, которые должны будут ранним-ранним утром проверить, все ли ингредиенты есть, а если чего-то нет или что-то несвежее, мчаться в деревню и покупать. От оглушительного раската грома Когсворт подпрыгивает и съеживается, но немедленно выпрямляется, словно ничего и не было. И, чтобы хоть на что-то отвлечься, Когсворт думает, что у тощего повара очень изящные движения. Например, когда он молчит и о чем-то размышляет, подперев одной рукой голову, а пальцами второй отстукивает какую-то мелодию по крышке стола, или когда пишет, размахивая пером так, словно это дирижерская палочка. А ещё его рыжеватая чёлка сейчас мило падает на лоб, и тень от волос мягко лежит на щеке. А еще его одежда вся, наверняка, пропиталась запахом базилика и лимонной цедры… — Когсворт! Ты грозы боишься, что ли? — свернув листок с меню в аккуратную желтую трубочку, интересуется Люмьер. В самом деле, это выглядит… трогательно — растерявший все самодовольство Когсворт. И хочется обнять его покрепче, чтоб не дрожал так. — Ничего п-подобного! — в доказательство своих слов Когсворт гордо скрещивает руки на груди и старается не полезть под стул, когда очередной раскат грома сотрясает замок от основания до самой высокой башенки. — Просто в такую ночь не очень-то уютно одному. А ты пока спать не идешь, вот я и… составляю тебе компанию. На сей раз гром застает Когсворта врасплох. — Ай! — и чтоб хоть на что-то отвлечься, Когсворт хватает Люмьера за руку. Надо же что-то делать… — Ох! — Даже Чип грозы не боится, — задумчиво констатирует Люмьер, осторожно высвобождая свою мягкую руку из цепких пальцев дворецкого. — Я тоже не боюсь! Я… я… — Когсворт страшно краснеет. — Я подумал, что ты боишься! Такие тощие, как ты, обычно всего подряд боятся! — Я?! Боюсь грозы?! Ха! За такое точно на дуэль можно вызвать! Но раз ты так боишься, посижу с тобой еще тут, пока спать не захочешь. Люмьер улыбается — довольно дружелюбно, что никак с его возмущенно-снисходительным тоном не вяжется — и похлопывает дворецкого по спине. Тот вздыхает и придвигает свой стул поближе к стулу Люмьера. Кухня внезапно становится очень уютной, а раскаты грома — далекими и нестрашными. Здесь светло, горит камин, пахнет лимонной цедрой и базиликом. И теплым воском горящих свечей. А Люмьер что-то мурлычет себе под нос и довольно улыбается. И хочется придвинуться поближе и услышать, что там за песенку он напевает… А потом раздается — нет, не раскат грома, а стук в дверь. ~*~*~*~ Все сбились в одной комнате. Так немного легче переживать окончание этой ужасной ночи. И здесь не слышен жуткий то ли вой, то ли рев — молодого хозяина. — Вот так я и знал, что ничем хорошим это не кончится! Ни-чем хо-ро-шим! В такую ночь! пускать кого-то на порог! Я сра-а-аазу почувствовал неладное! Едва только она появи… И среди согласных вздохов и всхлипов раздается вполне ожидаемый ехидный голос: — Если я все правильно помню, то именно ты предложил впустить ее и напоить чаем. Потому что все уже спали, кроме нас. А я точно этого не предлагал. — Я?! — грохот, кто-то вскрикивает, затем слышится оханье и извинения. И все тот же ехидный голос: — И смотри, куда прыгаешь. То, что ты теперь не сможешь никому отдавить ногу, не значит, что ты не сможешь причинить никому вред. — Я хотел быть вежливым к даме! Она пришла в такую ночь… На себя посмотри! Просто со смеху умереть, во что превратился! — Мне всегда казалось, что подсвечники очень изящны. Зато будильники!.. — Часы, по крайней мере, сложно устроенный механизм, а ты… кусок металла со свечками! Сразу видно, что ума в тебе мало. — Часы! Вечно тикают на одной ноте! Никого не напоминает? Сложно устроенный! Ха! — Ха! — но ничем возразить Когсворт не может и мрачно замолкает. И в наступившей тишине слышится голос Чипа: — Мама, мама, а они даже теперь ругаться все время будут? Разве теперь мы не должны все подружиться? В сказках так… — И не только в сказках, мой дорогой, — вздыхает миссис Поттс, — но для всего нужно время. ~*~*~*~ — Ah, Diable! Никто не ест! Никто ничего не ест! Мое прекрасное оливковое масло пылится на полке и скоро пропадет! C’est horrible! Все! Все прекрасные продукты пропадают… Je suis très malheureux! — Он несчастен! — фыркает Когсворт. — Он несчастен! Из-за того, что на кухне помидоры тухнут! А то, что мы превратились в, э-э-ээ, предметы! И велик шанс, что такими на всю жизнь останемся?! А все почему? Потому что хозяин не умеет обращаться с женщинами! Тебя это не делает несчастным? — Хозяин не умеет сдерживаться и быть вежливым, это, увы, так. И учиться этому он не хотел… Значит, пусть так учится. Но надежда всегда остается, — мягко вмешивается мисс Поттс, пытаясь оборвать неизбежную перепалку. Но на то она и неизбежная: — Я не собираюсь переживать из-за того, что ты на всю жизнь останешься будильником-недоростком! Я даже порадуюсь, потому что ты это заслужил! Ты надутый индюк, который ничего, кроме себя не видит! Индюк! — А ты швабра! Железка безмозглая! Думаешь о помидорах! О базилике! О масле!!! А мы… — О базилике я не говорил, — внезапно задумчиво и с легкой, отчего-то ностальгической печалью протягивает Люмьер. — Но он тоже пропадет. Жаль, он был удивительно душистым… Правда ведь? Когсворт надувается. Но ему тоже немного жаль, что чудесный базилик, которым пропахла вся кухня той ужасной ночью, пропадет. ~*~*~*~ У Когсворта заводится дурная привычка: целыми днями он торчит в главном холле и караулит парадную дверь. Иногда Люмьер присоединяется, но тогда Когсворт принимается ворчать и прогонять его — это верный знак, что они простоят в холле до утра: будут как всегда спорить ни о чем или молчать — Когсворт надуто, Люмьер усмехаясь, потому что всегда переспоривает, — глядя в разные стороны. Чип считает, что эти двое давно уже — лучшие друзья, иначе зачем бы им так много времени проводить вместе, пусть и за таким нелепым занятием, как бессмысленные препирательства или обиженное молчание? ~*~*~*~ …когда хлопают тяжелые ворота, раздается стук шагов по дорожке, ведущей к парадному входу, а потом дверь осторожно отворяется и входит какой-то напуганный путешественник, миссис Поттс уже наверняка знает, что что-то началось. ~*~*~*~ — И куда господин поселил девушку? В хорошую комнату? — Когсворт беспокойно бегает по столу, иногда даже подпрыгивает от волнения. — Конечно, в хорошую! — фыркает Люмьер. — Ведь это я ему подсказал… — Ты?! Ну конечно! И девушку сюда тоже ты привел?! — Завидуешь? Не бегай так, все болтики выпадут! — Завидую?! Вот еще! Я просто… — Когсворт уже запыхался, но остановиться не может, — просто пытаюсь восстановить справедливость! Ты слишком много о себе мнишь! Тоже мне — знаток женских сердец! — Вообще-то, — немного театрально подмигивает Люмьер, — так и есть. Чем ты похвастаться точно не можешь. Когсворт надувается, но затем победоносно выдает: — Но у тебя даже возлюбленной нет! — Я уже говорил, — вздыхает Люмьер, и огоньки на свечках вспыхивают ярче, — что мое сердце отдано всем женщинам. Было бы обманом предпочесть только одну… N'est-ce pas? Но вообще-то я влюблен. Только это не твое дело. Когсворт фыркает, но ничего не говорит и уж точно не собирается признаваться, что ему немного любопытно: в кого это влюблен его тощий оппонент. В замке пока тихо, хотя он уже наполнен ожиданием. ~*~*~*~ — Ничто, я говорю вам, ничто не сближает влюбленных так, как сильная размолвка, а затем вместе пережитая опасность! — Люмьер весь сияет. Он расхаживает по ковру у камина и, усиленно жестикулируя, развивает свою мысль. Он почти пританцовывает. — Она уже заинтересована! Он произвел на нее впечатление. Спас жизнь! Все идет ве-ли-ко-леп-но! Когсворт с сомнением поглядывает на него. Они одни в гостиной: хозяин давно уже ушел спать, остальные тоже вскоре разошлись. Но эти двое как всегда заговорились… Метель за окном утихла, но снег по-прежнему идет. В гостиной тепло и удивительно уютно. Когсворт даже ловит себя на мысли, что в такие вечера лучше всего сидеть, обнимая кого-нибудь за плечи, пить горячий сладкий чай и напевать что-то, глядя то на огонь в камине, то на снег за окном, то на того, кто рядом… то есть, на ту, конечно. — Замечтался о том, как мы снова станем людьми? — ехидно интересуется Люмьер. И Когсворт долго откашливается, словно поперхнувшись чем-то. — Давно хотел спросить, — наконец выдавливает он, — ты чай любишь сладкий или без сахара? — Цветочный, — подув на свои огоньки, заявляет Люмьер. — И без сахара. Он только портит вкус и аромат. Но сейчас мы все равно не можем пить чай. И звучит это так самодовольно, что Когсворт вмиг жалеет о своей минуте слабости. ~*~*~*~ А потом Когсворту приходится совсем туго. Замок словно наэлектризован, разве что только молний нет. Все служанки бегают совсем обезумевшие и болтают только о том, как прекрасна любовь, миссис Поттс то и дело принимается напевать что-то лирическое, а невыносимый Люмьер… просто невыносим. Конечно же, вся эта романтика, любовь, ухаживания, невысказанные чувства — во всем этом он как рыба в воде. Загадочно улыбается, рассуждает о том, что mademoiselle Белль и их господина надо только слегка подтолкнуть друг к другу, совершенно ниоткуда выдумывает великолепную идею с библиотекой, наблюдает, носится по всему замку, пританцовывает, напевает все время, совсем как миссис Поттс, и улыбается, улыбается, улыбается… А его, Когсворта, идеи не срабатывают, никто уже его не слушает, все занимаются своими делами или теми делами, что им поручают миссис Поттс или Люмьер. Возмутительно, просто возмутительно! И нужно стараться, чтоб собственная голова оставалась на плечах, а не кружилась, повинуясь общему безумию. А любовь и в самом деле прекрасна, даже если воплотилась в невыносимо самодовольном, ухмыляющемся, неизменно во всём правом… — Ах, да что там уже, — бормочет Когсворт себе под нос и краснеет. Его никто не видит, но признаваться в любви даже наедине с собой — так смущает. ~*~*~*~ И когда наступает вечер — чудесный теплый вечер, который станет решающим — Когсворт сдается. Люмьер неслышно скользит по залу, где танцуют mademoiselle Белль и их господин, отдает приказы прочим подсвечникам. Пусть сам распоряжается… Когсворт уже почти смирился с тем, что невыносимый Люмьер немного лучше разбирается в сердечных делах. Пусть носится по залу и неслышно отдает приказы, пусть делает этот вечер идеальным — для молодого господина и mademoiselle Белль. Когсворт может просто постоять в стороне, в золотистом полумраке свечей, и полюбоваться, на то как… — Прекрасно танцуют! — раздается вдруг прямо под ухом шепот Люмьера. — Ты только посмотри! Он весь сияет и сам покачивается в такт музыке, и кажется, было б с кем, он бы закружился в танце. Господин бросает на них счастливый и — когда такое было?! — робкий взгляд, словно ищет одобрения. Они одобрительно машут, а потом господин и его прелестная партнерша уходят на балкон любоваться звездами и, конечно же, объясняться в любви. — Ах, любовь… — мечтательно вздыхает Люмьер. — Все-таки она прекрасна… — Твое сердце принадлежит всем женщинам, — немного ревниво напоминает Когсворт. — Хотя ты и влюблен в кого-то при этом… — Помню-помню, мой милый будильник-недоросток, я как-то слишком разболтался, а ты болван и ничего не понимаешь в любви… — почти с нежностью отмахивается Люмьер. — Но как же это прекрасно, когда танцуешь, гуляешь за руку, любуешься на звезды… не так ли? Ах, Когсворт… — слова у Люмьера заканчиваются, остается только сгрести Когсворта в объятья и с чувством расцеловать в обе щеки. ~*~*~*~ Настоящая любовь может вспыхнуть в тяжелые минуты, но ими же она и проверяется. Эта мысль не покидала Люмьера всю битву. В том числе и когда какой-то толстый коротышка едва не растопил весь люмьеровский воск своим мерзким факелом, а Когсворт лихо съехал по перилам и ткнул упомянутому коротышке… куда попал, в общем-то, туда ткнул. И за это тоже стоило расцеловать Когсворта. И заодно вспомнить совсем недавно высказанную мысль насчет влюбленных и спасения жизни. А размолвок до этого хватало… Когда почти всех пришельцев выгоняют, а замок затихает, все чувствуют, что битва еще не кончилась, что она продолжается — наверху, на крыше. И там происходит что-то очень важное. К утру все решится. И от осознания этой мысли, Когсворт чувствует противный холодок где-то в области маятника. И придвигается поближе к Люмьеру, заодно беря его за руку. А тот, хотя тоже порядком взволнованный, почему-то улыбается. ~*~*~*~ Весь замок в огнях. И небо расцвечено фейерверками. ~*~*~*~ — …и я ничего еще не говорю о твоей дурацкой привычке чуть что лезть целоваться! Они бушуют уже на кухне, которую надо будет, немного поспав и придя в себя после безумной ночи, привести в порядок. Сюда попросила их удалиться миссис Поттс, чтоб, как выразилась она «не портить праздник». И здесь они с удовольствием продолжают доругиваться. — Вообще-то ты не возражал! — Ты не оставил мне и шанса возразить! Схватил и поцеловал! Не свою милашку, не миссис Поттс, а меня! Возмутительно! — О да, крайне. Сам теперь жалею! — немедленно взвивается Люмьер, оскорбленный в лучших чувствах. — Надо же было выражать привязанность к такому болвану бесчувственному! Который только и думает, что выслужиться перед хозяином и заработать себе получше репутацию! — Это я-то?! Я… я забочусь только о его благе! Я сразу сказал, что Белль… — Это я сказал, болван! Я! А ты не поверил! А я сразу все понял! Едва она на пороге появилась! — Ты?! Может, ты и пустил сюда ее папашу, ну уж о том, что именно она… — Индюк! Болван! Хвастун! — Швабра! Подсвечник-переросток! И тут земля начинает дрожать. Спор мгновенно обрывается. — Ч-что это?! — Откуда мне… — презрительно начинает злой Люмьер, но осекается. Дрожь усиливается и усиливается, словно трясется, готовый рухнуть, весь замок. — Ай! Тяжеленный шкаф с посудой начинает сползать прямо на них, оттуда высыпаются тарелки, вилки, ножи. А пол под ногами трясется все сильней. — Бежим! — орет Когсворт. — Бежим отсюда! Но дверь захлопывается. Они забиваются в единственный угол, куда не долетают осколки посуды и не падает никакая мебель. — Что это такое? Ведь замок расколдован! Откуда… — Думаю, какие-то последствия… — бледнея, бормочет Люмьер. Затем он одной рукой обнимает Когсворта. — Скоро прекратится. И мы пойдем спать. А потом еще раз вычистим замок… Когсворт кивает и осторожно берет Люмьера за руку. И почему-то дрожь становится немного слабей. Словно одобряя их примирение. — Стихает, — замечает это Люмьер. — Теперь можно к выходу пройти. Только осторожно. Тебе, конечно, это трудновато будет. За столько лет не похудел… — Это тебе трудновато, — бубнит Когсворт, — тебя и ветерком сдует, а тут просто землетрясение… тут же с ног собьет. И предсказание его немедленно сбывается, правда, для обоих: в последний раз — но очень сильно замок сотрясается неведомой силой от подземелий до флюгеров и замирает. Оставляя Люмьера и Когсворта лежать на полу. — Тебе бы похудеть, — придавлено говорит Люмьер. — Пока не успел! — ворчит Когсворт. — Прости, не позаботился. — Сползи же ты с меня, Когсворт! — Да пожалуйста! Большое удовольствие… Люмьер с трудом понимается на ноги и отряхивается от осколков. — У тебя в волосах полно. — Можешь убрать? — он наклоняет голову, и Когсворт чувствует неизвестно откуда взявшийся запах базилика. Он-то и наводит Когсворта на несвойственные ему мысли и решения. О том, что любовь прекрасна, и что ее нужно проявлять не только в минуты опасности. — Э-ээ, — выпаливает дворецкий, глядя снизу вверх на Люмьера. — Я вовсе не считаю, что поцелуи это плохо. Иногда они… очень… нужны. Для выражения чувств, которые иначе не выразить. — Например, каких? — широко улыбнувшись, спрашивает Люмьер. — Например, любви, — Когсворт краснеет, но на сей раз не от гнева и не от желания придумать ответ поудачней, а потом, зажмурившись, целует Люмьера, и прибавляет: — К базилику.