Не говори никому

— Отпусти, — бормочет Падме. Она не может как следует разглядеть, где находится — все видно нечетко, предметы видятся нереальными. Хорошо различим лишь подошедший вплотную человек в темном плаще с капюшоном. Его бледное лицо похоже на потеки расплавленного воска. Тонкие губы растягиваются в уродливой улыбке, когда он склоняется над лежащей на спине Падме. — Ты не отнимешь их у меня. — Кажется, что в горле у говорящего булькает слизь. Падме пробует вырваться, хотя бы встать с жесткого стола, на котором ее разместили, но не может даже пошевелиться. Шею сдавливает, и Падме с жутким хрипом втягивает воздух. Перед своим лицом она видит скрюченные старческие пальцы, и чем плотнее они сжимаются, тем труднее ей дышать. Голова кружится, а сознание уплывает. Падме перестает сопротивляться. — Хорошо, — говорит тот же булькающий голос. — Хорошо. К ней приближается дроид, зрительные сенсоры которого вспыхивают темно-оранжевым. — Анестезии не будет, — говорят ей. — Она плохо влияет на мидихлорианы. Дроид поднимает манипулятор, в котором зажат скальпель, и плавно водит им из стороны в сторону — будто пытаясь загипнотизировать. Падме чувствует прикосновение чего-то влажного к голому животу. «Антисептик», — отстраненно думает она. Дроид демонстративно держит на виду скальпель, а потом плавно опускает его вниз. Падме силится приподняться, но может только оторвать голову от стола. Ее тело словно придавили каменной плитой. Скальпель разрезает кожу на животе. Сначала одним длинным, стремительным движением, а потом еще несколькими, напоминающими мазки кисти художника. Кожа неправдоподобно медленно расходится в стороны. Из-под нее показываются желтоватые ткани, мелкие прожилки в которых понемногу наполняются кровью. Дергаясь, Падме откидывает голову назад и кричит. Дроид с металлическим лязганьем откладывает скальпель на медицинский поднос и растягивает края разреза манипуляторами, похожими на металлические ложки. Падме захлебывается криком и пытается отвернуться, но ее против воли заставляют смотреть. На плече сжимается мертвенно-холодная рука, а голову аккуратно, почти ласково приподнимают. Она даже не может отвести взгляда от происходящего. К дроиду присоединяется другой, с такими же ярко-оранжевыми сенсорами. Он сверкает, словно только что отполирован. Четыре манипулятора погружаются в ее живот и копошатся в разрезе. Дышать получается с трудом, а от жгучей боли из глаз текут слезы. Снова показывается скальпель, аккуратными касаниями дотрагиваясь до кровавой массы внутри живота. Падме выгибается и снова кричит, но даже сейчас ей не дают опустить голову. Скальпель погружается глубже. Теперь она понимает, что крови не так уж и много. Пласты тканей расползаются в стороны, и то, что внутри, похоже на большой кусок свежего мяса. Скальпель осторожно надрезает его в нескольких местах, и Падме пытается если не вырваться, то хотя бы ударить дроида или человека в плаще — она не может больше смотреть на то, как они разделывают это красное, блестящее мясо, в которое превратился ее живот, — но руки и ноги прикованы к столу. Холодная ладонь гладит ее по лбу. Влажная плоть расходится в стороны под скальпелем, словно тонкая ткань. Из-под нее проступает белесая поверхность с темными венами. В разрез один за другим вводят зажимы, а потом и ножницы, похожие на обычные канцелярские. Падме борется с тошнотой. Ничуть не желая присматриваться, она все же вглядывается еще внимательнее. В рану на животе опускается прозрачная трубочка. С шипением и хлюпаньем она заполняется кровью. — Ты не отнимешь их у меня, — снова повторяет старческий голос. Еще один манипулятор дроида, на этот раз похожий на человеческую руку, погружается в разрез. Оттуда показывается голова младенца. Другой дроид крепко хватает ребенка двумя манипуляторами. Трубочка обводит края разреза, отсасывая кровь. Наружу показываются синюшно-розовые петли — пуповина? Или ее внутренности? Ручка ребенка запутывается в этой блестящей от крови петле. Дроид резко поднимает его вверх. Раздается пронзительный визг, похожий на крик детеныша нексу. Из-под капюшона слышится скрежещущий смех. После всей той крови и рассеченной плоти, которые пришлось увидеть Падме, голова ребенка кажется серой. Но когда дроид приподнимает младенца, он выглядит красным, словно кусок плоти Падме вытащили наружу. Его уносят прочь, и последние силы оставляют Падме. Бледные пальцы сжимаются перед ее лицом в кулак, и она не может больше дышать. «Энакин, прости меня», — только и успевает подумать она. *** Падме подскакивает на кровати. Ощупывает пропитанные потом простыни, выпутывается из них и наконец вспоминает, где находится. Рядом лежит и мерно дышит Энакин. Она встает с постели, стремительно выходит на веранду и склоняется над холодными перилами, снова борясь с тошнотой. Всего через пару минут она чувствует прикосновение механической руки — холодной, точь-в-точь как во сне. Энакин кладет вторую, живую руку на ее ладонь. — Мне приснился сон, — чужим, бездушным голосом произносит Падме. — Плохой? — Похож на те, что у тебя были. О твоей маме. Энакин переплетает их пальцы. — Я... умерла при родах, — с трудом говорит Падме. Ее голос чуть хриплый, словно ее и в самом деле пытались душить. — А ребенок? — тихо спрашивает он. — Я не знаю. Энакин порывисто обнимает ее. — Этого не случится, Падме. Я не позволю. — Он сжимает пальцы на ее плече. — Это Корусант, не Татуин. Здесь женщины не умирают при родах. Твой медицинский дроид говорит, что у тебя идеальное здоровье, так ведь? Она хочет согласиться, хочет хотя бы кивнуть. Но какое это имеет значение — удушения не переживет никто. — Мои сны были буквальны, — торопливо говорит Энакин. — А тебе, может, приснилась какая-то метафора. Или это был просто сон. — Я не видела, где находилась, — пробует протестовать Падме. — Это мог быть и не Корусант. Значит, мне нельзя уезжать? Она зажмуривается, пытаясь прогнать подступившие слезы. — Я ведь хотела уехать. Чтобы никто не узнал о ребенке. Тогда ты смог бы остаться в Ордене. — Я не хочу оставаться в Ордене. Теперь даже это неважно. Не хочу, чтобы ты родила нашего ребенка одна. Падме зябко дергает плечами. — Пойдем обратно. Наверное, это был просто сон. — Наверное, — соглашается Энакин. — И он не сбудется. Только... не говори об этом никому.