Мой ангельский мальчик

В саду еврейского царя было тихо. Из густых зарослей изумрудных растений, которые переливались золотистыми лучами на листьях, обнажая ярко-зеленую внутренность, доносились чистые звуки арфы. Саул сидел в тени раскидистых деревьев, печально подперев рукою подбородок и вслушивался в грустную мелодию арфы, чьи унылые красивые звуки соответствовали его угнетенному настроению. Глаза царя были подернуты печалью, а лицо словно заслонила пелена тоскливых мыслей, мучавших его сердце. Он часто вздыхал, не меняя позы, будто бы олицетворяя скульптуру скорби. Изредка он убирал с нахмуренных бровей пряди волос и вновь опускал голову. Наконец, музыка, ласкавшая своими нежными прикосновениями душу, стихла, и царь приоткрыл глаза. - Почему ты перестал играть, Давид? – бесцветным тоном поинтересовался он, протянул руку и оторвал с дерева листок, который тотчас из его рук выбил свежий порыв ветра, увлекая дальше. - Вы так печальны, мой царь, - отвечал Давид, откладывая арфу и убирая с ясных голубых глаз золотистую прядь волос. – Что за сомнения терзают вашу душу? Саул взглянул в проницательные чистые глаза Давида и усмехнулся, глядя как он стоит, переминаясь с ноги на ногу, принялся любоваться небесным цветом его глаз. Его белокурые кудри развевал ветер, играя ими небрежно, касаясь и целуя в залившиеся румянцем под взглядом царя щеки. Пальцы Давида, созданные чтобы утолять своей музыкой горечь Саула и проливать целебное миро на душевные раны, теребили ткань своей одежды. - Продолжай же, играй, - ответил Саул, не отрывая взгляда от Давида. – Твоя игра мне очень помогает. Давид снова принялся играть тихую мелодию, и внезапно, раскрыв губы, словно выпачканные в соку спелых вишен, начал петь… Будто бы стрела вонзилась в сердце Саула, дыхание его сбилось, он приподнялся со своего трона и, жадно вслушиваясь в его пение, прошептал: - Пой громче, Давид. Эта песня проникала в жилы царя, будоража кровь, заставляя быстрее бежать по венам и растекаясь сладостной истомой по телу. Саул ощутил странное желание подойти ближе к певцу, обхватить за худые плечи и прижать к себе, касаясь этих прекрасных губ, что издавали неповторимые глубокие звуки… Кристально чистые до сжатия сердца. Давид взял несколько высоких нот и пристально посмотрел на царя, который в душе переживал самый сильный восторг… Он заставлял его забыть обо всем, выбыть из реальности и лишь сосредоточиться на красоте юного певца. - Подойди ближе, мальчик, - хрипло произнес Саул, садясь на трон. – Подойди же, - повторил он, и, скромно улыбаясь, Давид приблизился к царю. - Что вам угодно, царь? - Ты помог мне исцелиться, чего не удавалось еще никому. Эти прекрасные звуки… Они заставили мое сердце вновь возродиться. Возродиться и получить новую боль… - Мой мальчик, ты словно ангел, который сошел с небес, чтобы помочь мне преодолеть горе бесполезных раздумий. Его белоснежные кудри ласкают розовую кожу на щеках, совсем еще мальчик, но с не по-детски умным грустным взглядом, он как нектар цветка, как хрустальное чистое вино из сладких гроздьев винограда, взлелеянных солнцем… Как хрупкий цветок, который гнется стеблем под ветром и от него веет прекрасный аромат… Аромат сладостного забытья. Он пьянит сильным чувством. Ты ребенок, но ты не похож на других детей. Давай, станем взрослыми? Сейчас это необходимо… Пресыщение взглядом, легкий обмен касаниями, и яркая искра, обхватывающая пламенем душу, когда губы касаются теплых нерешительных губ этого неземного создания… И в будущем врага. - Ты споешь мне еще, мой мальчик, - приказным тоном шепчет Саул, обхватывая светловолосую голову Давида. Их губы снова сливаются в воздушном поцелуе, который поистине неземной, бережная мечта в руках обоих. Губы Давида покорны и бесстрастны поцелую Саула, но царю все равно…. Они созданы, чтобы ублажать его сердце. Возродиться и получить новую боль…