Добро пожаловать в Токийский Национальный музей!

      Нельзя сказать, что сторож главного корпуса Токийского Национального музея слишком гордился своей должностью, однако и говорить о том, что она ему не нравилась, тоже было сложно. Да, зарплата была не очень большой, но ее вполне хватало на самое необходимое. Работа была не самая сложная — следить за порядком в выставочных залах после закрытия музея, при том, что система охраны была вполне автоматизирована.       Когда последний из уборщиков покидал здание музея, начиналось лучшее время суток. Экспозиция, по мнению сторожа, играла всеми своими красками именно тогда, когда рядом не было других людей. В своей правоте он лишь очередной раз убеждался, покинув пост охраны для внепланового обхода, который позволял себе иногда проводить перед долгими ночами, которые предстояло неотлучно проводить перед мониторами камер наблюдения.       Сторож любил начинать свою экскурсию со второго этажа, где планировка выставок позволяла пройти сквозь всю историю Японии этап за этапом. Из первого зала с предметами времен зарождения искусства и расцвета буддизма он перешел во второй, хранивший национальные сокровища и, следуя заведённому порядку, из зала с дворцовым и буддистским искусством вышел туда, где были выставлены предметы искусства чайной церемонии. Отсюда начиналась его любимая игра. В сумерках перед глазами оживали картины, нарисованные воображением: вельможи выбирают в свои коллекции изысканные чайницы, которые были сейчас представлены взору сторожа, прекрасные руки дев толкут чайные листья, измельчая их в порошок, их тонкие алые губы касаются каймы чаш, покоившихся ныне за стеклом витрин. Сторожу даже на миг почудилось, что он почуял тонкий аромат зеленого чая, почти ощущая его терпкий привкус на языке. Но перерыв на чай пока был неуместен — впереди ждало самое интересное. В конце привычного маршрута сегодня был открыт зал, служащий только для проведения временных выставок, и именно сегодня там сторожа ожидали предметы Императорской коллекции, не открываемые ранее взору широкой публики. Но до них еще нужно было добраться. Следующие залы — пятый и шестой — были сосредоточением мужества и легендарного героизма. Даже воздух помещений, казалось, был пропитан духом великих подвигов. Эти залы хранили доспехи самураев. Охранник всегда ощущал здесь азарт прошлых сражений и выброс адреналина в кровь, представляя себе во всех красках битвы древних воинов. Вдалеке даже послышался звон мечей, но сторож поспешил отогнать наваждение. Это оставалось на потом.       Далее, мимо картин, каллиграфии и мебели, он вышел в зал театров но и кабуки. Воображение подняло из памяти танцующие фигуры людей и музыку из пьесы, которую сторож видел, будучи учеником младшей школы. Актёры но постепенно смешались с женщинами из театра кабуки. Покинув зал, навевавший такие безумно головокружительные видения, сторож перешел в зал укиё-э и одежды. Первыми в глаза бросались не живописные наряды, а тусклое семицветие картин, которое навевало уныние тех дней, в которые они были написаны. Оно было скрыто за пёстрыми сюжетами запретных удовольствий в то время, когда даже писать можно было красками лишь семи оттенков. Название жанра не зря происходило от слова «плывущий мир», созвучного со словом «мир скорби». Время написания этих полотен было наполнено бесчисленным множеством бессмысленных запретов в каждой области жизни. Перед глазами сторожа сюжеты этих нехитрых картин оживали, фигуры начинали двигаться, находя удовольствие в коротких мгновениях незамысловатых развлечений, отвлекаясь от своих серых будней, и даже слышалось шуршание их длинных одеяний по полу. Сторож несколько увлекся, пока не понял, что одна из иллюзий вполне реальна и звук шагов отдалялся. В здании явно был еще кто-то, кого здесь быть не должно, и он вот-вот мог ускользнуть от охранника. Игнорируя два оставшихся зала, сторож кинулся к лестнице, ведущей этажом ниже, откуда слышался шорох. На ходу он невольно сжал в ладони резиновую дубинку. После представления в своих фантазиях великих самураев сторож почувствовал, каким жалким орудием самозащиты его снабдили. В ужасе он представлял, масштабы скандала, которым могло бы обернуться ограбление музея именно в первый день выставки. Сторож нагнал незнакомца только пробежав ближайший к лестнице зал, в котором выставлялись скульптуры. От стенда с ювелирными изделиями не спеша отошел молодой человек в сине-белых одеяниях, светлые глаза его, казалось, светились изнутри, таким ярким был их цвет. Он явно пользовался замешательством сторожа, с тихим смешком, по-прежнему не торопясь, скрываясь в зале, где был выставлен фарфор и мечи. Кинувшись следом, сторож обнаружил, что юноша будто растворился в воздухе. Всё вроде бы было на месте. «Замечтался; уже мерещится всякое...» — с досадой подумал охранник, озадаченно почесав затылок. Он повернулся было уходить, но замер, носом к носу столкнувшись с мордой ужасного монстра нуэ, будто сошедшего со страниц книг с древними преданиями. Морда покачнулась и ушла в сторону, оказавшись лишь элементом странного наряда другого нарушителя. Им оказался совсем еще мальчишка со светлыми волосами, собранными в прическу не менее причудливую, чем его одежда. Сторож ущипнул себя, с досадой отметив, что это было больно. Нарушитель насмешливо хмыкнул и пропал где-то за стеллажами. Из ниоткуда донёсся уже знакомый тихий смешок. Сторож трижды обошел витрину с мечом Микадзуки, но так и не нашел источник звука. «Чертовщина!» — жалобно вздохнул он и тут же вздрогнул: сердце забилось как бешеное, когда за спиной раздался оглушительный выстрел. Охранник был замечен.       Выстрел оказался холостым, но испытывать судьбу более не хотелось. Сторож кинулся вон из помещения, не разбирая дороги и не оглядываясь на задорно усмехающегося парня с мечом и револьвером. Ненароком сбив с подставки в почему-то оказавшейся открытой витрине какую-то учигатану, сторож не нашел ничего лучшего, чем попытаться ее поймать. Раньше, чем он осознал неразумность этого действия, клинок обернулся еще одним юношей, больно приземлившимся на пол.       — Накигицуне в порядке? — лисья шкурка сползла с плеча парнишки, приземлилась на лапки и стала суетиться вокруг хозяина. В полутьме Накигицуне в своей маске выглядел невероятно устрашающе, и сторож решил не узнавать, насколько тот в порядке и может ли напасть. Он бросился прочь из зала, мимо выставок ремёсел, этнологических и исторических материалов к выставочному залу, проверить в порядке ли привезенная коллекция. Семь оставшихся залов показались бесконечными, в момент, когда охранник увидел вдалеке окровавленную фигуру в белых одеяниях. Тогда мужественный блюститель порядка потерял сознание.       Открыв глаза, сторож обнаружил себя в выставочном зале, в который он так стремился.       — Братик Ичи, — взрослый голос и шутливые интонации в нем выдавали всю несерьезность говорившего. — Кто-то из посетителей оставил сок между стеллажей, я не виноват, что испачкался. А пугать начинали Ёшиюки, Шишио и Микадзуки.       Сторож повернул голову на звук и увидел прямо напротив себя оправдывающегося парня в белых одеждах, с которых другой сосредоточенно вытирал остатки мякоти и сока.       — Ацу, Хирано, принесите воды, пожалуйста, — оторвался «братик Ичи» от своего занятия. Два маленьких мальчика послушно покинули зал, и сторож не успел их рассмотреть как следует.       — Может, чаю? — раздалось прямо над ухом, и уже знакомый запах зеленого чая резче ударил в нос, прежде чем сторож опять потерял сознание. — Я Угуисумару... ***       — Да, странный у нас на этот раз санива, — тихий смешок донесся от дверей. Микадзуки Мунэчика церемониально изящно поклонился, приветствуя всех собравшихся. — Я вижу, что Ацу меня опередил, но все же добро пожаловать в Токийский Национальный музей, Императорская коллекция!