don't cry, baby-bird

Рейстлин напоминает ему птицу - тонкий, с хрупкими твердыми косточками, будто отлитыми из стекла, на удивление легкий; его сердце бьется лихорадочно быстро, а тело - источает такой жар, что иной раз кажется, что нет-нет, и он сгорит заживо. Он такой слабый, болезненный, непрочный, что всякий раз, когда Карамон дотрагивается до своего брата-близнеца, он боится, что ненароком сломает его; боится, что одно лишь слишком сильное прикосновение - и по нему паутинкой разбегутся трещины, как по той фарфоровой чашке, что он уронил на пол прошлым воскресеньем, и что он распадется на множество хрустких, ломких осколочков. Рейстлина, по большей части, подобное отношение только злит. Но не сейчас. -Что ты делаешь?! Они оба находятся на полу: в то время как Карамон нависает над братом, лежащим на полу (и он удерживает его там безо всяких проблем, одно рукой сжав оба тонких запястья над его головой, а другой придавив узкую грудь; его колени раздвигают чужие худые ноги), Рейстлин лежит под ним - и он беспрестанно крутится и выворачивается, пытаясь выскользнуть, беспомощно дергает руками, стараясь высвободить их из железной хватки брата, дергает острыми коленями и локтями. Взгляд у Карамона мутный, блестящий, на удары и на шумные протесты своего брата он почти никак не реагирует - только продолжает смотреть на него чужим голодным взглядом. Рейстлин, несмотря на то, что из носа у него течет кровь после того, как брат ударил его по лицу, внешне выглядит скорее негодующим, чем действительно напуганным, но в его бледных голубых глазах, такого же цвета, как и у его брата, мелькает паника. Они оба тяжело дышат - Карамон от возбуждения, Рейстлин от быстро навалившейся усталости и от страха. На самом деле, ему хочется плакать, кричать, рыдать в голос - от злости, от беспомощности, от надвигающегося ужаса. Он не ребенок. Он может распознать похоть, когда видит ее, и то, как его собственный брат раздвигает ему колени и лезет одной рукой под ночную рубашку, делает все до боли ясным. Он не может вырваться. Карамон видит своего брата в новом свете. Узкие плечи. Длинные тонкие пальцы. Тонкие черты лица. Длинные ноги. Его слегка вводит в недоумение то, что уж его-то мужчины раньше никогда не привлекали, тем более его собственный брат, любовь к которому он питал исключительно братскую. Ему всегда нравились женщины - нравились мягкие изгибы их тел, полнота грудей, их плавные движения, длинные ленты и разноцветные платья; нравилось то, как они обхватывали его ногами, как царапали ему спину, как они кричали от наслаждения на разные голоса. В Рейстлине же, кроме длинных каштановых волос, женского нет ничего, и весь он длинный, угловатый, заостренный, слишком горячий на ощупь. Но отчего-то сейчас Рейстлин, его любимый, хрупкий Рейстлин, постоянно отвергающий и отталкивающий всякую заботу о нем, выглядит невероятно привлекательным, и Карамон удивляется, как он раньше этого не видел. В нем есть некая тонкая, уязвимая красота, от которой у Карамона к низу живота притекает кровь, и жар в его груди становится сильнее. Когда рука его брата, грубая и шершавая от постоянных тренировок с мечом, поднимает вверх ткань его ночной рубашки и касается бледного гладкого бедра, Рейстлин закрывает глаза и невольно коротко, сухо всхлипывает. -Ну, ну, - успокаивающе мурлычет ему на ухо Карамон, так обыденно, как если бы он просто утешал его после очередного ночного кошмара, - Спокойно. Не бойся ничего. Я ведь так тебя люблю, Рейст. Люблю... Это первые слова, которые Карамон говорит ему за весь вечер, - и Рейстлин вскидывается, почуяв надежду. -Не надо, - едва слышно просит он в ответ, чувствуя, как чужая большая рука поднимается от бедра выше, к его груди, - Карамон, остановись. Пожалуйста. В ответ Карамон будто задумывается: его рука останавливается на полупути, и Рейстлин, замерев под ним, ждет, затаив дыхание - быть может, все обойдется? Быть может, все это лишь одна большая нелепая шутка, зашедшая слишком далеко? По всему его телу проходит мелкая нервная дрожь - ему страшно и холодно, так как Карамон уже вздернул его рубашку ему едва ли не до шеи, и сквозняк открыто гуляет по нему. Рейстлин ждет. А потом его брат громко фыркает - и внутри у него все рушится, и он, обмирая, чувствует, как поднимаются к горлу слезы и тошнота; горячее дыхание брата опаляет Рейстлину ухо и шею, и прохладная рука Карамона снова поднимает по его телу, скользит по каждому выступающему ребру и, наконец, останавливается на соске. Он дразнит его, трет подушечкой пальца и царапает ногтем, пока тот не становится как маленькая твердая коричневая бусина; точно такую же манипуляцию он проводит и со вторым, в конце до боли его ущипнув. Рейстлин под ним беззвучно вздрагивает. Взгляд его направлен куда-то в сторону. Когда Карамон пытается поцеловать его - но сперва он проводит долгую линию языком по его белой, беззащитной открытой шее, от ключицы до уха, и его язык лишь немногим более горячий, чем кожа Рейстлина, все еще теплая от недавней лихорадки - тогда Рейстлин снова начинает сопротивляться. Он вертится и отворачивается, жмурится до тех пор пока перед глазами у него не появляются цветные круги (он не хочет этого видеть; терпеть происходящее в темноте страшно, но видеть это выражение на лице его брата-близнеца, пока тот насилует его, еще страшнее), плотно сжимает бледные губы и стискивает зубы - но соленый вкус его кожи сводит Карамона с ума, и вместо этого он, несколько раздраженный, впивается зубами ему в плечо. Рейстлин вскрикивает, когда его зубы прокусывают тонкую кожу, и бессильно выгибается дугой от боли; по его щеке катится вниз первая слеза. Карамон, не отпуская, медленно тянет из него кровь - и она такая сладкая на вкус, что он мгновенно прощает Рейсту его сопротивление, и готов ради этого даже терпеть приглушенный звук его плача, несмотря на то, что это разрывает ему сердце. Когда он наконец отрывается, едва-едва кровоточащую ранку окружает кольцо покрасневшей припухшей плоти, и на сей раз Рейстлин не сопротивляется его поцелую; ресницы у него мокрые, а его вялые губы покорно приоткрываются, когда Карамон запускает ему в рот свой язык, целуя его жадно, умело и глубоко. Впрочем, на поцелуй этот Рейстлин не отвечает. -Вот... так, - Карамон отрывается от его рта (и теперь бледные тонкие губы его брата тоже покраснели и припухли) только чтобы вдохнуть воздуха, и так же жадно, как и целовал его, дышит всей грудью, - Вот так, - повторяет он, - Не так уж и сложно, правда? Рейстлин не смотрит на него. Он даже не открывает глаза. Карамону это не нравится. -Рейст, - он хмурится и наклоняется к нему, - Рейст, я ведь люблю тебя, ты понимаешь это? Я делаю это, потому что я люблю тебя. Губы у Рейстлина подергиваются - но он молчит. Карамон над ним тоже молчит. -Что ж, - наконец произносит он, и звучит он так весело, что поднимающаяся волна ужаса охватывает Рейстлина с головой, - Что ж. Даже если ты не хочешь признавать этого... - тут он коротко прижался ртом к ране на его плече, издевательская пародия того, как рыцарь в знак верности целует даме руку, - Я все равно люблю тебя, а ты - любишь меня. Мы ведь братья-близнецы, Рейст. Что не так в том, чтобы открыто любить друг друга? Рейстлин не ответил и на этот вопрос, и Карамон... вдруг разжал свою хватку на его запястьях. С секунду юный маг просто лежал на полу, зажмурившись, с руками по-прежнему скрещенными над головой, открытый взгляду и неподвижный, а потом осторожно приоткрыл один глаз, не веря, что он снова свободен. Как только он сделал это, Карамона схватился обеими руками за ворот его ночной рубашки, очевидно, уже изрядно ему надоевшей, вздернул за этот ворот своего брата вверх и рванул изо всех сил; ткань в его руках с громким треском поехала вниз, разрываясь на две части. Почти тут же Рейстлин слепо рванулся в сторону - но было уже слишком поздно, и Карамон, схватив его за длинные каштановые волосы, сперва потянул его снова наверх - а потом вниз, к полу, и с силой ударил его головой о доски. Рейстлин не потерял сознание - но мир вокруг него поехал куда-то в сторону и тонко зазвенел у него в ушах; он онемело смотрел снизу вверх, как Карамон неторопливо выдергивает брючный ремень из петель. Он ожидал, что его брат тут же снимет и штаны (в животе у него при мысли о том, что последует за этим, все похолодело), но вместо этого Карамон опять взял обе его руки, и, приложив тонкие запястья друг к другу, стянул их несколькими витками кожаного ремня; обмотав его несколько раз вокруг, он провел его один раз через низ, между запястий, еще как-то перекрутил и только тогда завязал на двойной узел - наверняка, чтобы Рейстлин не вырвался. -Не слишком туго? - заботливо поинтересовался он. Рейстлин в ответ только сморгнул слезы с ресниц. Он уже чувствовал, как отливает кровь от кончиков его пальцев, но не мог не то что ответить - ему держать глаза открытыми было сложно. Карамон утешающим жестом погладил его по щеке, размазывая по светлой коже подсыхающую кровь, что вытекла у него из носа еще после первого удара, которым он сбил его на пол, а затем снова взялся за свои штаны. Немного повозившись с завязками, что были под ремнем, он сперва спустил их вниз до коленей, а затем и вовсе стащил их с себя. Как бы Рейстлин не старался, он не смог удержать свой взгляд в стороне - а увидев член возбужденного Карамона, уже полностью эрегированный, длинный и слишком крупный, содрогнулся. Это было слишком; он не хотел этого, он не понимал, зачем Карамон это делает, не понимал и не хотел понимать. Несмотря на то, что его вид вызвал у Рейстлина один лишь ужас впополам с непониманием, Карамон почувствовал некую гордость; он знал, что выглядит впечатляюще и, пожалуй, был даже немного польщен этой реакцией, этим полным слез взглядом. Во рту у него было сухо. Не отводя взгляда от брата, лежавшего на полу с остатками порванной рубашки на нем, со скрученными ремнем руками, он коснулся рукой головки члена, на которой уже выступила смазка, и размазал ее по пальцам; потом он обхватил член рукой и сделал несколько медленных движений, смакуя каждый момент. Огорчало его лишь одно: в то время как сам он от одной только мысли о том, что сейчас он наконец-то займется любовью со своим обожаемым братом, чуть не взрывался, Рейст, очевидно, по какой-то причине возбуждения или похоти вовсе не испытывал. Его член, бледный и небольшой, был вялым и ни разу не дернулся. "Быть может, дело в том, что Рейст, как и обычно, отказывается принимать любовь и заботу со стороны брата чисто из упрямства?", задумался Карамон. "Да, скорее всего", говорит он себе. Теперь он не только огорчен, но еще и зол, но Рейстлина он все равно любит. Любовь Карамона к Рейстлину безгранична; они ведь единственные друг у друга, и он, Карамон, должен о Рейсте заботиться. Если Рейст не хочет этого понимать... Что ж, будь что будет. Когда Карамон, перестав ласкать себя, снова подошел к Рейстлину и опустился рядом с братом на пол, тот крупно вздрогнул всем телом и попытался отодвинуться, лицо у него было мокрым и от пота, и от слез, мелкие каштановые прядки волос липли ко лбу; он не питал никаких иллюзий насчет того, что произойдет дальше, и отчаянно желал, чтобы это прекратилось; он хотел, чтобы его брат стал обычным - его раздражающим, тупоумным, медлительным, любимым братом. -Нет, - сказал он, - Нет, нет, нет... Нет, пожалуйста, Карамон... Не обращая внимания ни на его неловкие попытки ускользнуть, ни на его бормотание, Карамон схватился за его колени, решив раздвинуть ему ноги, которые тот тесно прижал друг к другу, чтобы закрыться, когда он подошел ближе; Рейстлин, часто моргая и нервно всхлипывая, судорожно старался удержать подрагивающие от напряжения и от приложенной Карамоном силы ноги вместе. Это была заранее проигранная битва, и он знал, что завтра там появятся синяки от рук его брата, такие же, как и на его запястьях. Рейст по-прежнему сопротивлялся его любви, и это было нехорошо. Конечно, усилия его хрупкого брата не сыграли особенной роли - что были его старания по сравнению с силой Карамона, тренированного воина! - но то, с каким упрямством он сопротивлялся каждому его движению, выводило его из себя. Казалось, что Рейстлин делает это нарочно - просто, чтобы разозлить его, хотя все это время он старался быть таким терпеливым и заботливым и ухаживал за ним, как только мог. Невероятным усилием воли заставив себя успокоиться, он улыбнулся Рейстлину: -Не надо, брат, не упрямься, - прошептал он, - Я люблю тебя. Все будет хорошо... Рейстлин - и после короткой схватки его ноги, раздвинутые, безжизненно лежали на полу - только покачал головой. -А сейчас, - Карамон опустил свой взгляд ниже, - Тебя нужно подготовить. Вот, - он потянулся к его лицу и, приоткрыв его несопротивляющийся рот, запустил в него несколько пальцев; Рейстлин издал слабый протестующий звук, - Мне нужно чтобы ты их облизал. Рейстлин не знал, что же именно заставило его это сделать - отчаяние, быть может - но когда он почувствовал пальцы Карамона в своем рту, грубые и большие, и когда он услышал, что тот говорит ему облизать их, он зажмурился и изо всех сил стиснул на них челюсти. ...Рейстлин и раньше видел Карамона в ярости, но ни разу еще это злость не была направлена прямиком на него. Он не мог даже закрыться, не мог ничего сделать - он просто терпел, и уговаривал самого себя, что он сможет это пережить, что он справится, а Карамон никак не успокаивался; из его прокушенных пальцев по-прежнему хлестала теплая соленая кровь, тошнотворный вкус которой остался у Рейстлина в рту, и теперь он, явно отказавшись ото всякого намерения быть с братом нежным, грубо перевернул его на живот и прямо сейчас явно готовился войти в него. -Раз уж ты не хочешь принимать мою любовь... - сжатым, чужим тоном сказал ему Карамон, раздвигая руками его ягодицы, - Будь упрямым сколько хочешь. Я всегда считал, что ты умнее меня, но коли ты намерен отрицать меня до самого конца... Рейстлина трясло, как от озноба. В панике он попытался отползти, и ему уже было все равно, насколько жалко он будет при этом выглядеть, но Карамон лишь тут же схватил его за бедра и притянул его назад, к себе; Рейстлин чувствовал, как член его брата, большой и горячий, упирается ему в задний проход, чувствовал, как его руки до синяков стискивают его узкие бедра, а потом вдруг Карамон подался вперед со сдавленным рыком, натягивая тело брата на себя, и надавил- Кажется, он на какое-то время потерял сознание; пришел в себя он от боли - и от того, что он кричал. Карамон, нисколько о нем не заботясь, все пытался и пытался продавить свой член внутрь него, несмотря на то, что Рейстлин был слишком узким и слишком сухим для того, чтобы проникновение было безболезненным для них обоих, и о боги, он даже еще толком не вошел, а мне уже так больно! Рейстлин кричал и плакал, срывая голос, и сбивчиво просил остановиться и обещал, что он больше так не будет делать; Карамон сопел и не останавливался, хотя ему тоже должно было быть больно. Рейстлин чувствовал, как мышцы ануса, останавливающие Карамона от проникновения, рвутся под напряжением - не растягиваются, и любая попытка прекратить это причиняла только еще большую боль. Карамон медленно, но верно проскальзывал внутрь, сколько бы Рейстлин не вертелся; кровь, выполнившая роль смазки и обильно стекавшая вниз по ногам его брата, облегчала ему движение. Он движется медленно, почти что нарочито медленно - а потом останавливается, как будто давая им обоим передышку. Рейстлин судорожно, со полувсхлипами, дышал, даже не стараясь вырваться - он просто полулежал на полу, и удерживали его в такой позиции только руки его брата. А потом Карамон резко, коротко выдохнул - и одновременно вместе с движением вперед со всей силы потянул Рейстлина на себя, насаживая брата на свой член, в одном последнем рывке. Эхо его крика раздается по всему дому; Карамон морщится, почти что ожидая услышать треск оконных стекол. Стенки прямой кишки Рейстлина тесно обхватывают его член, и, несмотря на некоторый дискомфорт из-за того, что его брат такой узкий, ему просто чудесно: там тепло и влажно из-за крови, и легкая боль лишь добавляет острый край к удовольствию. Он затаивает дыхание, наслаждаясь моментом их единения. Рейстлин чувствует себя так, как если бы он был растянут на пыточном станке. Карамон, наконец-то полностью в него проникший, пока не двигается - очевидно, дает себе время попривыкнуть - но скоро он начнет, и это будет больно. Это будет невыносимо. Ему и сейчас, в неподвижности, отчаянно неудобно, если это можно так назвать; как бы он не двигался, боли не избежать, дышать тяжело, связанные ремнем руки немеют, и сзади на него давит неприятный горячий вес. Рейстлин кажется самому себя грязной перчаткой, одетой на чью-то слишком большую руку и готовой порваться. ...когда Карамон начинает двигаться в нем - медленно, сначала он подается назад, а затем вперед, пока его яйца со шлепком не ударятся о ягодицы брата - он с некоторым удовлетворением замечает, что Рейстлин больше не кричит; он, скорее, скулит, как новорожденный щенок и часто, неровно дышит. Карамон слышит слезы в его хриплом, сорванном криками голосе, и почти что жалеет его - а потом его прокушенный палец снова жжет от боли, и он решает, что это виноват Рейст и его стойкое упрямство. -Потом... - Карамон снова двигается вперед, вбивается в него, - Ох, боже... Рейст, я люблю тебя... Потом станет легче. Да... Рейст... Рейстлин старается его не слушать. Он сосредотачивается на движении. Вперед - назад. Чужие пальцы, впивающиеся в медленно наливающиеся цветом синяки. Вперед - назад. Быстрее. Не забывать дышать. Не забывать дышать. Быстрее. Вперед - назад. Вперед - назад. Дыши. Рейстлин не хочет думать о том, что это его брат прямо сейчас насилует его, он просто хочет чтобы это закончилось, потому что тогда он наконец-то сможет принять свое лекарство и лечь спать. Да, спать. Лечь спать было бы неплохо. Больно. Терпи. Дыши, дыши, дыши. Но это все не заканчивается, и не заканчивается, и не заканчивается, и не заканчивается, и не заканчивается. Острая боль переходит в тупое, постоянное жжение; Карамон позади него стонет и сопит и пыхтит, зовет его по имени, говорит, что любит, даже пытается утешать. Кажется, дело близится к концу, потому что его движения, наконец, становятся быстрыми и беспорядочными, он рвано дышит и то надолго остается внутри, то буквально вколачивает своего брата в пол. И вдруг все это заканчивается - последний раз Карамон глубоко проникает в него, наваливается сверху, издает горловой низкий звук, и Рейстлин смутно чувствует, как тот горячо изливается внутри него. Кончив, он еще какое-то время просто так и остается внутри, содрогаясь от прошедшего удовольствия, а потом медленно, медленно отстраняется от Рейстлина и выскальзывает из него. Как только Карамон перестает его поддерживать, Рейстлин, как тряпичная кукла, просто падает на пол с глухим стуком: ноги у него разъезжаются, а связанные перед ним руки (его пальцы уже приобретают нездоровый синеватый оттенок) едва слушаются из-за плохого кровообращения. Смесь из крови и спермы вытекает из него и скапливается на полу в небольшую лужицу. Он слышит за собой неустойчивые шаги, скрип двери - Карамон подбирает свою одежду и уходит в соседнюю комнату - и только когда он понимает, что его рядом больше нет, Рейстлин устало закрывает глаза. *** Карамон спит. *** Проснувшись на следующее утро, Карамон определенно чувствует себя странно. Он смутно помнит вчерашний вечер - ранний вечер, солнце еще даже не зашло, и у медовухи был какой-то странный привкус; он смутно помнит, как он ложился спать - но это уже было ночью, и между этими двумя точками нет ничего. Во всем его теле поселилась приятная усталость - такая, какая бывает только после ночи, полной любви. Зевнув, он удовлетворенно потянулся и сел в постели, скидывая с себя одеяло... ... и с недоумением обнаружил, что прошлым вечером он даже не переоделся для сна обычным образом, и что его брюки расстегнуты, а брючный ремень - отсутствует; более того, его правая, ведущая рука, болит. На ней он обнаруживает припухший след укуса, определенно недавний и определенно человеческий - кто-то впился в его пальцы зубами с жуткой силой, оставив за собой ранку, к счастью, уже переставшую кровоточить. На ткани же он может разглядеть целую россыпь пятен - темных и светлых. -Рейст? - зачем-то неуверенно зовет он дрожащим голосом, прекратив рассматривать себя, - Рейст! Это странно. Он еще не может точно схватить блуждающую в его голове мысль, но это странно; лучше всего в странном разбирается Рейстлин, но брат на его зов никак не отзывается. Может быть, он еще спит? Его горячка спала только недавно. Скорее всего, он просто до сих пор лежит в постели, усталый после долгой болезни, и дремет. Да, скорее всего, так и есть. "Балбес", ругает он самого себя. Мысленно Карамон надеется, что он случайно не разбудил брата своими воплями - и, окончательно себя успокоив, опустил ноги на пол и встал, неловко придерживая брюки у пояса. Прежде чем идти проведать брата, он решает, что одежду нужно поменять - взять чистую рубашку и брюки, да и сходить умыться было бы тоже неплохо. Когда он снимает с себя брюки, он с ужасом и отвращением обнаруживает, что он весь перепачкан засохшей кровью - явно не его собственной, потому что повторный быстрый осмотр показывает ему, что на нем нет никаких ранений кроме того странного укуса на руке - и спермой. Карамон почти что паникует, и едва избавившись от грязной одежды, мрачного напоминания чего-то страшного, что вчера произошло, он торопится в комнату Рейстлина, подсознательно надеясь, что брат уже не спит. Рейстлин действительно не спит. Он лежит на полу, полуголый, со связанными руками, совершенно точно кем-то побитый, и при виде Карамона, бросившегося к нему, издает задушенный нечленораздельный звук и пытается отодвинуться; в его сорванном, совершенно больном голосе Карамон слышит безудержный ужас, а в глазах у него блестят слезы. -Что случилось?! - Карамон сел на пол рядом с ним, со все нарастающей паникой замечая ужасающие детали его состояния, синяки, пятна крови, дорожки высохших слез, - Рейст... Что произошло? Кто это сделал?! Примерно тогда же, когда он задает этот вопрос, он замечает, что запястья Рейста, приобретшие лиловый оттенок, схватывает его собственный ремень. Еще он замечает, что Рейстлин не спускает с него взгляд, полный страха; говорить его брат не пытается, и его бьет такая сильная дрожь, что Карамон безо всякого труда слышит мелкий костяной перестук его зубов. Карамона нельзя назвать гением, но даже он может сложить один и один. Совершенно другое дело, что он не знает, что делать дальше после этого, потому что вывод за этим сложением следует совершенно дикий, и потому он решает, что сначала следует позаботиться о Рейсте и оставляет все сложные размышления на потом. Приняв решение он, несмотря на то, что Рейстлин продолжает свои попытки отодвинуться от Карамона подальше (от него, от того, у кого он всегда искал помощь и утешение в тяжелую минуту; при мысли о том, что Рейст теперь его будет всегда так бояться, Карамону становится дурно), первым делом берется за ремень. Его пугает, как выглядят руки его брата - всегда такие тонкие и изящные, они сейчас кажутся вздувшимися, уродливыми, как диковинные перчатки; внутренне морщась, он с трудом растягивает узел и аккуратно снимает кожаный ремень с его запястий, один виток за другим. Когда он снимает его, он тут же с отвращением отбрасывает его в сторону, куда-то в угол комнаты, и Рейстлин, его блестящий, бесстрашный Рейстлин, при этом звуке вздрагивает. Его бедные руки теперь безжизненно лежат на полу рядом с ним; он все еще смотрит на Карамона так, как если бы ожидал, что тот накинется на него в любую секунду, но больше ничего сделать не пытается - только неровно дышит через нос. -Вот так, - зачем-то говорит Карамон ему, стараясь звучать так мягко и успокаивающе, как только его голос может, - Все хорошо, Рейст. Твои руки... скоро все должно будет быть нормально. Их только нужно... - он аккуратно взял одну из его ладоней и начал осторожно, предельно осторожно растирать ее, не упустив, каким взглядом брат его одарил, - Их только нужно растереть и разработать. Очевидно, что Рейстлин это сам для себя делать не будет - не похоже, что он сейчас даже двигаться способен - и поэтому Карамон сам бережно растирает его пальцы, сустав за суставом, сгибает их и разгибает; постепенно они в его руках теплеют, меньше выглядят, как перчатки, и больше - как руки его брата. Рейстлин морщится, но терпит. -Вот, - закончив, Карамон утвердительно ему кивает, - Хорошо. Теперь мы... Теперь нужно... Тут он слегка теряется, потому что он ни в коем случае не лекарь и не травник - это все Рейстлин, а не он, и при одном только виде смеси крови и спермы на ногах его брата ему становится дурно и он не знает, просто не знает, что он должен с этим делать. Остановить кровотечение? Вроде бы оно уже остановилось. Уменьшить боль? Но как? В таком... месте? Проследив его взгляд, Рейстлин заметно сжался и напрягся: на лбу у него выступила испарина, его дыхание сбилось, он начал часто моргать и неловко прикрылся еще не до конца послушными ему руками. Заметив его дискомфорт, Карамон поспешно отвел взгляд. -Я не... - начал он, - Я не буду делать ничего, чего ты не хочешь от меня, - он сглотнул, - Но нужно как-то это... убрать. Хорошо? Отчистить. Рейстлин просто смотрел на него своими бездонными светлыми глазами, такого же цвета, как и глаза Карамона; они блестели от непролитых слез и в них не было ни капли той холодной рассудительности и разума, что обычно в них светился; они ушли, оставив место страху. -Я принесу тебе воду и полотенца, - сдался Карамон, - И уйду, если ты... - эта мысль все еще давалась ему с трудом, - Уйду, если ты боишься меня. Ладно, Рейст? Какое-то время он боялся, что с разумом его брата что-то произошло, потому что он не видел на его лице, тоже испачканном кровью, ни капли понимания - но потом губы Рейстлина шевельнулись, и он слабо ему кивнул. -И еще я принесу тебе смену одежды, - добавил Карамон, поднимаясь на ноги, - Может, мне лучше помочь тебе дойти до уборной, брат? Рейстлин только замотал головой, и Карамон, чтобы не огорчать его, решил, что здесь - так здесь. Уже в дверях он снова остановился: -Может, что-нибудь еще? - Рейстлин смотрел на него с пола, не делая попыток подняться, - Чашку чая? Какие-нибудь из твоих трав? Позвать кого-нибудь? При последних его словах лицо его брата будто светлеет; ему эта мысль определенно нравится. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо речи издает только скрежещущий звук, который их обоих заставляет скривиться от боли. -Тогда... Ох, - Карамон несколько теряется, - Мне позвать Безумную Мэггин? - отрицательно, он качает головой, - Может, взять у нее лекарства? Что-нибудь, - он неуютно переминается на месте, - От боли? Рейстлин опять кривится, но с этим соглашается. Карамон продолжает гадать: -Я могу поискать Китиару... Нет? - Рейст отводит взгляд, - Нет, значит. Может, Танис? Он... Я думаю, он мог бы чем-нибудь помочь. Еще я мог бы попытаться связаться с... с Антимодесом... Пауза. Кивок. -Танис или Антимодес? - снова теряется Кармон, - Танис? - пробует он снова. Кивок. -Хорошо. Значит, - он набирает полные легкие воздуха и начинает перечислять, - Горячая вода, полотенца, смена одежды, - он загибает пальцы, потому что это отвлекает его от тяжелых мыслей, для чего и почему нужны все эти вещи, - Чашка чая для твоего горла, потом взять что-нибудь от боли у Безумной Мэггин, потом позвать Таниса. Все правильно? Рейстлин кивает. В целом, он кажется более спокойным, чем когда Карамон только вошел в комнату, но он без труда может видеть, что доверия между ними больше нет - и ему едва удается сдержать слезы, когда он выходит из комнаты, снова оставляя Рейстлина одного.