Четвертая стража

Запыхавшийся Флипо, на ходу расправляя галстук и приглаживая волосы, влетел в прихожую. Боком проскользнув между геркулесовых столпов из наставленных друг на друга ларей, он нетерпеливо постучал и, не дожидаясь ответа, рывком распахнул дверь. Анжелика стояла посреди комнаты, обозревая царивший вокруг беспорядок невидящим взглядом. — Войди, — велела она слуге, протягивая ему бумагу, запечатанную фамильным перстнем. — Поезжай в Виль, д,Аврей и найди господина дю Плесси. Передай ему письмо, только постарайся сделать это без свидетелей. — Все исполню, мадам маркиза. — Письмо не выпускай из рук под страхом смерти, только лично в руки господину дю Плесси! — Будет сделано, маркиза, — бодро отрапортовал Флипо, рассеяно почесывая то место, о котором неприлично говорить вслух. Анжелика, вот уже столько лет тщетно пытавшаяся привить ему хорошие манеры, со вздохом прогнала его «с глаз долой». Жавотту она оставила в своих комнатах с поручением: если появится Филипп, немедленно доложить об этом ей. Верного Мальбрана отправила патрулировать дворец и парк. Бой часов напомнил ей о бремени придворных обязанностей. Анжелика закусила губу — пора бы уже перестать изводить себя попусту. В худшем случае Филиппу грозит заключение или ссылка: его отправят командовать гарнизоном в какое-нибудь захолустье. Пройдет время, разговоры поутихнут, король сменит гнев на милость и вернет его ко двору. В конце концов, дуэль ведь не состоится, а за умысел не казнят. Успокаивая себя таким образом, Анжелика чувствовала невыносимую боль при мысли о возможной разлуке. Даже сама эта мысль казалась ей предательством. К тому же (уж она-то знала!) нельзя целиком полагаться на великодушие короля — этого двуликого Януса. Филипп может отделаться заключением или остракизмом, а может, к вящему удовольствию Братства Святых Даров, ответить по всей строгости закона в назидание другим. Анжелика с ума сходила от собственного бессилия. Теперь у нее нет никаких рычагов влияния на короля — она добровольно уступила Венерин пояс мадам де Монтеспан, чтобы та могла обворожить Юпитера… Последний раз мелодично тренькнули часы — бронзовые фигурки пастушки и пастушка, сделав последний оборот, замерли. С тихим щелчком за ними захлопнулись миниатюрные дверцы. Стряхнув в себя оцепенение, Анжелика взялась за колокольчик. Около часа спустя туалет был почти закончен. В качестве последнего штриха Тереза заколола широкие рукава парадного роба янтарными аграфами, выпуская наружу каскады кружевных воланов. Тончайшее кружево, пронизанное золотой нитью, придало медовому оттенку кожи золотистое сияние. Узкие прозрачные запястья обхватывали браслеты из золотой филиграни инкрустированные рубинами и алмазами. Из зеркала на нее смотрела та самая мадам Багатель, которой она могла бы стать: роскошное и бесполезное украшение королевских праздников. Спустившись в оранжерею, Анжелика велела срезать для королевы бенгальские розы, посаженные по приказу Анны Австрийской к королевской свадьбе. Мадам де Монтеспан, занимавшая должность статс-дамы, всякий раз приходила в ярость при виде этих цветов, живо напоминавших всю эфемерность ее могущества. Чтобы умилостивить фаворитку, король приказал круглый год выращивать в теплицах ее любимые туберозы и заказал для возлюбленной множество цитрусовых деревьев в деревянных кадках, украсивших теперь версальскую оранжерею. Вдыхая сладкий аромат роз, Анжелика мысленно улыбнулась: «Ваша царская диадема, Атенаис, столь непрочна, что однажды вы даже не сможете ею удавиться». От себя маркиза добавила к королевскому букету ирисы, украсив ими также куафюру и приколов один цветок к корсажу Покои королевы отличались роскошью, в которой не было ни капли изящества. Бедная Мария-Терезия, несмотря на все старания, так и осталась испанкой до мозга костей, давая подданным поводы подтрунивать над государыней за ее спиной. Но сегодня, разыгрывая свою козырную карту, она как никогда хотела казаться королевой Франции. Барочная вычурность, столь любимая католическими величествами, на время отошла в тень: в убранстве залов господствовало изящество французского классицизма, выпестованного Людовиком в колыбели нового Вавилона. Придворные, тихо беседуя, переходили из одной залы в другую: для желающих сыграть были открыты ломберные столы, в буфете стояли ледяные скульптуры, державшие позолоченные подносы, на которых высились горы сладостей и всевозможных экзотических и несезонных фруктов, лакеи в ливреях королевского дома обносили гостей закусками и напитками. В музыкальном салоне играл камерный оркестр. С застывшей улыбкой отвечая на приветствия знакомых, Анжелика хотела только одного — стать невидимой, или хотя бы менее заметной. Королева зря сделала ставку на ее обаяние и талант собеседницы. Занятая своими переживаниями, Анжелика вела себя рассеяно, едва запоминая имена, которые ей назвали. Людские куклы проходили мимо, точно хоровод глиняных болванчиков, не затрагивая ее мыслей и чувств. Кажется, тот седовласый мужчина, с которым беседует господин де Лион, посол Англии? А этот неприятный тип с липким взглядом — герцог Мантуанский? Вокруг сплошь незнакомые лица — то хищные, то хитрые, то алчные взоры... Во взгляде маркизы дю Плесси ни искорки веселья. Глубоким светом сияют ее изумрудные глаза, но пламень не вырывается наружу, не испепеляет и не опаляет, а только манит, как далекий огонек блуждающего во мраке ночи путника. Она скупа на улыбки, а слова роняет, будто ведет им строгий счет. Безмятежно ее лицо, и мысли за гранью догадок и домыслов. На кончике языка вертится невольный вопрос: какова она на самом деле, эта женщина с ликом богини? Добра ли она, весела ли? Или холодна как лилия на морозе и жестока, как зимняя стужа? Познал ли ее король, как уверяют иные сплетники, или правда, что она отказала венценосцу, оберегая свою добродетель? Каждый мужчина, ослепленный ее красотой, ловил обращенные на нее взгляды других и видел в них те же немые вопросы, которыми задавался сам. Для Анжелики голоса слились в один жужжащий рой, она слушала пение скрипок и флейт, разглядывала скрытые тенью картины и фрески на стенах. Порыв ветра из окна поколебал пламя свечей в хрустальных жирандолях, дрожью пройдясь по обнаженным плечам. Взор застыл, выхватив из полумрака лик юной красавицы в белом траурном одеянии. Как искусна была работа художника, изобразившего спокойное величие и железную волю под маской полудетской кротости — скрытую красоту цветка в нераспустившемся бутоне. С безмятежностью богоизбранницы взирала с портрета «печальная» королева — Мария Стюарт. - Чтобы как в зеркале, обворожая нас, Явить нам в женщине величие богини, Жар сердца, блеск ума, вкус, прелесть форм и линий, Вас людям небеса послали в добрый час. Раздался рядом голос с шепелявящим присвистом, заставив Анжелику обернуться. Она узнала в собеседнике господина Тавернье, одного из богатейших людей Франции, купца и финансиста, королевской грамотой пожалованного дворянином. Торгово-посредническая деятельность господина Тавернье была весьма прибыльна для королевства. Он вел деловые отношения с голландцами и Анжелика неоднократно пересекалась с ним сфере морской торговли. Во время своего путешествия в Агру он добыл настоящее сокровище Голконды — 115-ти каратный голубой алмаз, который он продал королевскому ювелиру. Именно из этого камня был создан «Голубой француз», знаменитый алмаз короны. Король надевал его во время торжественных церемоний, оправленный в золотой кулон. Путешествия Тавернье были окутаны флером тайны, за его благообразной внешностью угадывался морской простор и дальний отсвет нездешних звезд. За свое богатство и щедрость он был желанным гостем в великосветских салонах. Анжелика позволила себе улыбку. — Да, это кажется работа Клуэ? — Стихи дю Белле, — тонко улыбнулся барон, — но мне нравится, когда люди понимают друг друга с полуслова. Анжелика молча кивнула, ощущая на себе проницательный взгляд пожилого мужчины. — Вы знаете, мадам, я вспомнил эти строки, глядя на вас, а потом уже заметил, как вы разглядываете портрет, — продолжил разговор Тавернье. Он смотрел на собеседницу из-под набрякших век в красных прожилках, сложив перед собой короткие толстые пальцы, унизанные перстнями. Его одежды, богатые и пышные, были сшиты на европейский манер, но тем не менее во всем его облике проступал восточный колорит. — Несчастная королева достойна этих строк. Посмотрите, как она красива, как юна, но в ее лице нет беспечности, свойственной юности. Королевское бремя уже наложило на ее чело свой отпечаток. — Отпечаток рока, — тихо подхватил Тавернье, — смотрите, ее лицо затенено смертью. Смерть сопровождала ее всю жизнь. Все, кого она любила или ненавидела, все они сошли во мрак, а она замкнула это мрачное шествие мертвецов. От этих слов у Анжелики холодок пробежал по спине. Музыка, разговоры, смех теперь звучали словно вдалеке. Перед ней были только черные глаза барона, в которых плескался свет люстр. — Вы думаете? — прошептала она. — О, да. Мария Стюарт родилась в год Тора. Год черного тигра. На Востоке ни один порядочный мужчина не решится взять в жены женщину, рожденную в этот год. Считается, что она принесет в дом несчастья. Анжелика сглотнула тугой ком. — И какая же участь ждет этих женщин? — О, весьма печальная, мадам. Одни становятся куртизанками, другие…впрочем, эти девочки часто не доживают до зрелых лет. Заметив волнение собеседницы, Тевернье улыбнулся: лукаво и чуть-чуть снисходительно. — А ведь наша королева тоже родилась в год Тигра, — сообщил он, понизив голос до шепота. Анжелика подспудно ждала этого. Она уже не первый раз слышала о нависшем над ней дамокловым мечом проклятье. По странному совпадению она родилась того же числа — 8 декабря, — в год Тигра, так же, как и прОклятая королева Франции и Шотландии. Чтобы разрядить обстановку, она рассмеялась: — Но как же король, месье? Все самые известные астрологи в один голос предсказали ему великую судьбу и долгую жизнь, полную процветания. — О, мадам, — улыбнулся старый путешественник, — для мужчины этот год весьма успешен. Тигр отдает ему свою силу. Мужчине, рожденному в этот год, сопутствует удача во всех свершениях. — Это несправедливо, впрочем, знайте: я тоже рождена в год Тора, — полунасмешливо, но с вызовом сказала Анжелика. — Я знаю, мадам. — спокойно ответил Тавернье. — Я хорошо знаком с вашим супругом, — добавил он словно между прочим, пригубив бокал с анисовым росолисом. — Да, маркиз, мой супруг, восхищен вашим подарком. — Меч из Киото. — кивнул барон. — Работа великолепная, это бесспорно. Я рад, мадам, что мой дар пришёлся по вкусу господину дю Плесси, но я говорил о вашем первом супруге, графе де Пейрак. Анжелика не ожидала этих слов: так запросто, в покоях королевы, нарушены неписанные правила — произнести имя того, кто предан проклятию памяти — memoria damnata. Она жива только потому, что стерла его отовсюду: забыла его голос, его облик, его объятия… — Не будем об этом: не время и не место для воспоминаний. Теперь я — маркиза дю Плесси-Бельер, — отрезала она, и строгим видом, и сухостью тона как бы добавляя — «этим все сказано». Чтобы не создавать неловкой паузы, Анжелика окинула взглядом зал, кивая в ответ на поклоны каких-то иностранных гостей. Во взгляде Тавернье сперва мелькнуло недоумение, но затем проступило понимание: он хитро улыбнулся даже не подумав сконфузиться. Он поклонился, как бы извиняясь за свою бестактность: — Перефразируя Солона, скажу — о судьбе человека можно судить только после его смерти. Забудьте мрачные суеверия. Желаю вам удачи, ибо это, по мнению великих, важная составляющая успеха. Пусть Тор будет к вам благосклонен. Анжелика задумчиво посмотрела ему вслед и вдруг сделала для себя одно открытие: он другой. Француз до мозга костей, он не замкнулся в своем тесном мирке. Он видел мир во всей причудливости форм: что для него подсвечник или ночная рубашка, если у папуасов с далеких островов принято подносить на обед вождю свежее сердце врага. Нет, Тавернье знает цену условностям: их многообразию и эфемерности. Таким был и Жоффрей, но в нем не было купеческого практицизма, позволяющего переждать шторма на безопасной глубине. Он сам был достоин самой блестящей участи. «Король все равно убил бы его». Анжелика тряхнула головой, словно избавляясь от гнетущего морока: вместо портретов на стенах из мрака всплывали печальные лица — молчаливые тени прошлого. И тут она увидела: тень, которую так искусно уловила кисть знаменитого художника. «Они уже были обречены. И поэтому я выбрала их. Поэтому я их любила... Но не наоборот… не наоборот! Все они… Жоффрей, Николя, Клод и … Филипп? Я должна предотвратить эту дуэль!» Когда ей удалось вырваться из клещей придворных обязанностей, она поспешила сначала к себе в покои. Там Мальбран и Жавотта отчитались перед ней: Филипп в Сен-Жермене не появлялся. Анжелика отдала приказ закладывать карету и хотела уже ехать в Виль, д, Авре, но потом передумала. Флипо не подведет, а ей лучше вернуться в Париж, на случай, если муж решит заглянуть домой. Битый час, пока экипаж мчал ее в Париж, ей пришлось слушать монотонно-гнусавый голос Мари-Анн. Она отчитывалась в суммах благотворительных пожертвований, сделанных на Пасху. Анжелика ценила усердие девушки, но не чувствовала к ней расположения. Чтобы отвлечь себя, она думала, где взять новую наперсницу, которой она могла бы доверять: не такую чопорную святошу, но и не кокетку. Когда кованые ворота особняка распахнулись, Анжелика первым делом увидела во дворе карету Филиппа. Спускаясь с подножки, она была вынуждена облокотиться на Мари–Анн: тающее внутри напряжение отзывалось слабостью в теле. Филипп сидел за столом в полутемной гостиной: один - единственный канделябр стоял на столе подле него. Анжелика застыла на пороге, любуясь рембрандтовской игрой света и тени. Дом вдруг показался ей полным опасной, таинственной тишины, как затаившийся в чаще зверь. Даже обстановка, которую маркиза полностью изменила, не изгнала отсюда мрачности смутных времен, ознаменовавших конец прошлого столетия. Тем временем Филипп заметил ее и даже как будто не удивился — возможно, уже привык к ее неожиданным появлениям. Он жестом указал лакею, чтобы стул для маркизы поставили не против него, а рядом. Анжелика бросила плащ и перчатки на руки подоспевшему Роджерсону: тот рассыпался в извинениях. Повара и половину прислуги он отпустил, решив, что господа останутся при дворе на все выходные. Анжелика взмахом руки отправила его прочь. Супруги обменялись несколько сухими приветствиями. Пытаясь угадать настроение мужа, Анжелика спросила про скачки. Оказалось, Арго пришел вторым: — Мне очень жаль, Филипп, — посочувствовала она, стараясь чтобы ее голос прозвучал тепло и проникновенно, словно не нарочно накрывая рукой его ладонь. Ей хотелось позволить себе какой – нибудь нежный жест — например погладить его по щеке — но она не решилась. Филипп казался расслабленным, но его рука под ее ладонью непроизвольно сжалась в кулак. И тут же, будто спохватившись, безразлично пожал плечами, показывая тем самым, что ему теперь все равно. Анжелика промолчала. Любые слова могли усилить неловкость между ними, тогда как тишина, вдруг утратившая мрачность — объединяла. Для них двоих в этом не было странности. Тишина давала передышку, наполняла сам воздух вокруг покоем. Та лихорадочность, с которой Анжелика весь день ждала известий о нем — ушла. Важное сообщение, вертевшееся на языке, она оставила на потом. Во время ужина Анжелика от всей души наслаждалась холодной говядиной с горошком. Глядя, с каким аппетитом ест Филипп, она радовалась этой уютной атмосфере, случайно созданной по нерадению слуг. Сегодня они сблизятся в тусклом свете ночника и, прижавшись друг к другу на ложе, согреются, отдавая тепло своих тел, как двое самых близких на свете людей. И все же этой гармонии не хватало завершающего аккорда. Преодолев мысленный барьер — ей так не хотелось, чтобы эти слова прозвучали — Анжелика поведала мужу разговор с де Гишем. — Скверно вышло, — только и сказал Филипп, то ли раздосадованный неожиданным бегством противника, то ли тем, что жена оказалась в курсе его дел. — Вышло лучше некуда. Эврар оказался трусом. Вы получили над ним моральное преимущество, в то же время избежали неприятностей. — Вы плохо меня знаете. По вашему мне есть дело до морального преимущества, как вы изволили выразиться? — странно улыбнулся Филипп, — Впрочем, все, что ни делается — к лучшему. — Он первым поднялся из-за стола и подал жене руку. Пока он провожал Анжелику по коридору к ее комнатам, она снова чего-то напряженно ждала. Вот-вот должно случиться что- то плохое. Оно притаилось за поворотом и уже окутывает их невидимым черным облаком. И воздух стал иной: вязкий, слипшийся… Маркиза почувствовала острый приступ дурноты и была вынуждена приостановиться и сделать несколько глубоких вдохов. Филипп, погруженный в раздумья, наконец вспомнил о ней, бросив короткий взгляд на ее побледневшее лицо. Перед дверьми, ведущими в ее апартаменты, он остановился. — Я должен оставить вас. — Коротко сказал он и сделал движение, чтобы уйти — вот так, без всяких объяснений. Анжелика машинально удержала его за руку, сопроводив этот жест пронзительным взглядом. Филипп остановился: — Мне нужно вернуться к себе, затем я должен уехать, — сказал он, мягко освобождая руку из захвата. Уехать? Куда, зачем — завертелось на языке, но вместо этого она выдавила удивленное «что?». — Уехать. Мне нужно уехать, — громко и членораздельно повторил Филипп, словно разговаривал с больной. Эти несколько слов были произнесены безапелляционным тоном, пресекавшим любые расспросы. Натолкнувшись на стену отчуждения, которую он возвел между ними, Анжелика на миг растерялась. Но чувство внутреннего достоинства сдерживало эмоциональный порыв, заставляя ее сохранять спокойствие. Медленно, глядя прямо в глаза, Анжелика с преувеличенной учтивостью сделала мужу реверанс. — Как вам будет угодно, господин мой муж, — пока с губ слетали равнодушные слова, взгляд кричал — «вы не доверяете мне! Как мы можем любить друг друга, если между нами нет доверия, Филипп?!» Маркиз дрогнул, точно услышав этот немой упрек, и отвел глаза в сторону. — Спокойной ночи, мадам. Не ждите меня сегодня — я вернусь поздно. — его голос прозвучал глухо: в нем не было той леденящей вкрадчивости, с которой он говорил только что. Филипп вдруг взял ее руки и поочерёдно поднес к губам, покрывая их бережными невесомыми поцелуями. — Доверьтесь мне, — быстро заговорил он, — ваше положение при дворе не изменится, ручаюсь вам. Сделайте для меня только одно: ничего не предпринимайте. Ведите себя, точно ничего не произошло. Анжелика смотрела на него, не веря своим ушам. Выходит, Филипп идет в ловушку добровольно?! Стоит ли расценивать это как какой-то хитрый план? Вряд ли. Она и забыла, какой мощной бывает сила, ведущая человека к саморазрушению. Резко отстранившись от него, она взглянула на мужа совершенно по-новому: перед ней стоял незнакомец, принявший облик дорогого ей человека, но так и оставшийся чужим. Было это предчувствием будущего или безразличием, накатившим от усталости? Так бывает, когда тонешь, и борьба еще сильнее затягивает в воду. Тогда, преисполнившись безразличием даже к самой жизни, просто отдаешься на волю судьбе. Не найдя подходящих слов, Анжелика просто кивнула в ответ и отвернувшись, взялась за ручку двери: — Желаю вам удачи, — сказала она, удивившись своему голосу: ровному и отчужденному. Внутри нее, в области груди, разрасталась, ширилась черная звенящая ярость. Но снаружи она была само спокойствие: как затишье перед бурей. Закрывая за собой дверь, Анжелика в последний раз увидела лицо мужа, мелькнувшее в проеме. Оно было печальным и подавленным. С какой- то материнской нежностью Анжелика узнала эту юношескую застенчивость, проступавшую под маской высокомерной надменности в самые интимные минуты. Это чувство на миг заслонило злость и обиду. — Тереза! — резко позвала Анжелика. Не глядя на появившуюся заспанную служанку, она отдалась во власть ее ловких рук, почти ничего не чувствуя. В привычных действиях она пыталась найти толику успокоения — для ее деятельной натуры не было ничего хуже ожидания: любая развязка давала телу и нервам желанную разрядку. Но ожидание ... о, ожидание — это пытка на медленном огне. И это теперь ее удел. Ждать.